Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)

В таких речах и беседах прошел весь день, а за ним и следующие четыре. На пятый день, проезжая какое-то село, они увидели у дверей гостиницы большую толпу людей. Когда Дон Кихот подъехал к ним, какой-то крестьянин громко сказал:

– Пусть эти сеньоры, которые только что приехали и никого здесь не знают, рассудят наш спор.

– Я охотно это сделаю, – ответил Дон Кихот, – и постараюсь вынести справедливое решение.

– Вот в чем дело, почтенный сеньор, – сказал крестьянин. – Один толстяк из нашего села вызвал на состязание своего соседа, человека очень тощего. Первый весит одиннадцать арроб, а второй только пять арроб. По условию они должны пробежать ровно сто шагов с одинаковым грузом за плечами. Но перед самым состязанием толстяк потребовал, чтобы противник взвалил на себя шесть арроб железа, с него же будет довольно его собственного брюха.

– Это вздор, – вмешался тут Санчо, прежде чем Дон Кихот успел вымолвить слово. – Позвольте мне, как бывшему судье и губернатору, разрешить ваши сомнения и вынести приговор.

– Говори, в добрый час, мой друг Санчо, – сказал Дон Кихот. – Я ни на что сейчас не гожусь, у меня сейчас в голове все перепуталось.

Получив это разрешение, Санчо обратился к крестьянам, которые столпились вокруг него, разинув рты.

– Братцы! В том, чего требует толстяк, нет ни смысла, ни справедливости. Выбор оружия принадлежит вызванному на бой; значит, вызвавший не может навязывать ему никаких условий. Поэтому мое решение таково: пусть толстяк, вызвавший тощего, подчистит, подскоблит, пригладит, подрежет и сократит себя по собственному своему выбору и желанию так, чтобы убавить у себя мяса на шесть арроб. Тогда он сравняется со своим противником, весящим пять арроб, и они могут бежать на равных условиях.

– Черт побери! – вскричал один крестьянин, выслушав приговор Санчо. – Этот сеньор рассуждает, как святой, и решает дела, как каноник! Но только, наверное, толстяк не захочет снять с себя даже унции мяса, не то что шесть арроб.

– Тогда лучше всего им вовсе не затевать этого бега, – заявил другой крестьянин, – если тощий не хочет надорваться под своим грузом, а толстяк – кромсать себя; пусть половина заклада пойдет на вино; отправимся в хорошую таверну, пригласим этих сеньоров, и делу конец.

– Благодарю вас, сеньоры, – сказал Дон Кихот, – но я не могу задерживаться здесь ни на минуту; печальные обстоятельства и грустные мысли заставляют меня быть вежливым и торопиться в путь.

И, пришпорив Росинанта, он поехал дальше. Крестьяне, разинув рты, глядели ему вслед. Они были одинаково изумлены как странной внешностью Дон Кихота, так и мудростью Санчо.

Эту ночь господин и слуга провели под открытым небом.

На рассвете они двинулись дальше. Путь их лежал по прелестной долине, где среди тенистых деревьев тихо журчал ручеек. Дон Кихот остановился и долгое время задумчиво любовался чудной картиной сельской природы. Затем он воскликнул:

– Слушай, Санчо. Мне пришла в голову счастливая мысль. Сделаемся на время нашего искуса мирными пастухами и возродим здесь нравы древней Аркадии. Я куплю несколько овец и все необходимое для пастушеской жизни, назовусь пастухом Кихотисом, а ты пастухом Пансино; мы будем бродить по горам, лесам и лугам, распевая песни и вздыхая о наших возлюбленных. Жажду мы будем утолять жидким хрусталем источников, прозрачных ручейков и многоводных рек. Дубы щедрою рукою отпустят нам свои сладчайшие плоды, ивы дадут нам тень, розы – свой аромат, луна и звезды – свой свет, побеждающий ночную тьму, песни – радость, а слезы – отраду.

– Черт возьми! – вскричал Санчо. – Вот такая жизнь мне по нраву и по вкусу. И я уверен, что стоит только бакалавру Карраско и мастеру Николасу, цирюльнику, услышать про нашу новую затею, как им сразу захочется присоединиться к нам и стать пастухами. Да и нашего священника, чего доброго, тоже возьмет охота вступить в нашу компанию; ведь он большой весельчак и любит удовольствия.

– Ты прав, Санчо, – сказал Дон Кихот, – бакалавр Самсон Карраско, если он примет пастушеское звание, – а я уверен, что он это сделает, – может назваться пастухом Самсонио или Каррасконом, а цирюльник Николас – пастухом Николосо; для священника мы тоже придумаем какое-нибудь имя, подходящее его сану, например, Куриамбро. Найти имена для пастушек, в которых мы будем влюблены, нам так же легко, как нарвать груш с дерева. К тому же имя моей сеньоры одинаково подходит как для принцессы, так и для пастушки, так что мне незачем ломать голову, стараясь приискать лучшее, а для своей пастушки, Санчо, ты сам выберешь, какое пожелаешь.

– Я назову ее, – ответил Санчо, – Тересоной [116] . Это прозвище близко к ее настоящему имени и подойдет к ее толщине. Священнику, по-моему, не следует заводить пастушки, чтобы не подавать дурного примера. Ну, а бакалавр пусть поступает, как ему заблагорассудится.

– Ах, и славно, – воскликнул Дон Кихот, – мы заживем с тобой, Санчо! Сколько кларнетов, сколько заморских волынок, сколько тамбуринов, бубнов и флейт будут услаждать наш слух! Но кроме музыки мы будем услаждать свои досуги поэзией. Я, как тебе известно, могу писать стихи, а бакалавр Карраско – тот уж настоящий поэт. О священнике я ничего не могу сказать, но готов биться об заклад, что и у него есть вкус к стихотворству. Не сомневаюсь, что и друг наш Николас кое-что смыслит в этом деле. Все цирюльники мастера бренчать на гитаре да распевать песенки. Я буду оплакивать разлуку, ты станешь воспевать свое постоянство, пастух Карраскон – холодность возлюбленной; священник Куриамбро сам подыщет себе подходящую тему. Словом, все устроится так, что лучше и желать невозможно.

116

Тересона (Teresona) – увеличительное от имени Тереса – Тересища.

На это Санчо ответил:

– Боюсь только, сеньор, что не дождаться мне этой прекрасной жизни; уж очень я несчастливый человек. А как бы хорошо мы зажили с вами! Ах, сколько деревянных ложек я бы вырезал, если бы стал пастухом! Сколько бы у нас было клецок, сливок, венков и всякой пастушеской требухи! Тут уж, наверное, я бы прослыл если не умником, то большим ловкачом. Моя дочь Санчика приносила бы нам обед в поле.