Донкихоты Вселенной

Наконец мать отпрянула от сына и, вытирая слезы дрожащими пальцами, спросила через силу спокойным тоном:

– А ты что, задержался?

– Нет. Я прямо из Академии наук. Правда, в пути на минуту остановились друг другу клятву дать.

– Какую клятву, сынок?
– с нежной лаской спросила Елена Михайловна.

– Выполнения Долга, мама.

– Значит, клятву дали, - как бы сама себе произнесла мать.
– А я вот слышала, что ты до того еще кое-кому слово давал, - и она взглянула снизу вверх в лицо сына.

– Слово?
– насторожился Никита.

– Будто обещал не улетать, если при жизни нашей возврата тебе не будет.

Никита отрицательно покачал головой:

– Не совсем так, мама. Боюсь, Наде показалось, что я дал ей слово, какое ей хотелось взять с меня. Я не мог его дать. Это был бы не я.

– Это был бы не ты!
– упавшим голосом подтвердила Елена Михайловна. Я ушам своим не поверила.

– Да, да!
– снова вступила Надя.
– Это я вынуждала его дать такое слово, и мне представилось, что он дал его. Наверное, я ошиблась. Но теперь все равно! Потому что... потому что... я возвращаю ему слово, даже не данное мне. Нельзя обрести собственное счастье такой ценой, - и она замолчала, потом сквозь проступившие слезы добавила: - Ценой предательства... ценой жизни папы и его спутников... ради себя. Мне не было бы места на Земле.

– А матери что сказать?
– спросила Елена Михайловна.
– Сын ей слова не давал.

– Бережной просил тебя про войну вспомнить.

– Не могу я об этом вспоминать! Не могу!

– Почему, мама?

– О тебе думая, никогда о ней не забывала, матерью воина себя ощущала, хотя идешь ты спасать человеческие жизни, а не отнимать их у кого-то чужого, незнакомого.

Никита тяжело опустился на стул, застыв в напряженной позе с поникшей головой.

– Главное - понять меня, - наконец вымолвил он.
– Как мне благодарить вас обеих за это? Я подозревал, что есть он, этот проклятый "парадокс времени", но все теплилась где-то надежда на четыре года разлуки... только на четыре года... Да радиограмма из другого времени, полностью принятая в Гималаях, все решила, - и он замолчал.

Слышнее стало тиканье старинных часов.

Елена Михайловна задумчиво произнесла:

– В Гималаях? Говорят, там в Шамбале живут по нескольку столетий. Я бы нашла ее на любой высоте, лишь бы тебя дождаться. Старенькая мать - это ничего! Это можно...

– А я?
– неожиданно вставила Надя.
– Мне тоже пойти с вами? Ведь никого из людей, замороженных в жидком азоте сто лет назад в расчете на достижения грядущей медицины, так и не удалось оживить. А там, в горах, за розовым туманом... Но захочет ли Никита посмотреть на вторую старушку?

– Боюсь, что масштаб времени перекроет даже возможности сказочной Шамбалы. Увы, жизнь - не сказка. Прожитые дни не растянуть на целое тысячелетие. А дать погибнуть в космосе людям, терпящим бедствие и ждущим нашей помощи, мы, спасатели, не можем, не имеем права, пусть даже ни у кого из нас не останется надежды...

– И у тебя?
– со скрытым значением спросила Надя.

– И у меня тоже, конечно, не останется никакой надежды, - хрипло произнес Никита.

– А я? Разве я перестала быть Надеждой?
– спросила девушка, заглядывая в глаза Никите.

Елена Михайловна удивленно оглянулась на нее.

Никита через силу улыбнулся и заговорил, как увещевают детей:

– Ты останешься надеждой своего замечательного деда, оправдаешь общие надежды, как одаренный математик.

– Как? Как ты сказал? Математик?

– Ну да, математик!

– А разве математики совсем не нужны в космическом рейсе?

Никита развел руками.

– Надя, милая ты моя! Наш экипаж давно укомплектован. И только что в полном составе поклялся выполнить свой долг. Звездолет наш рассчитан только на спасателей и спасенных, ни грамма больше! Сам считал.

С болью в сердце видел Никита, как изменилась Надя в лице. Но что он мог сделать? Выхода не было!

Бережной и Генри Гри, свесив ноги, сидели на обрыве. С тонкой березы, растущей чуть ниже их, свешивались листья и сережки. Генри Гри дотянулся до ближней ветки, нагнул ее к себе и прикрыл листвой, как вуалью, лицо.

– Скажи, Бережной, - не без лукавства прозвучал вопрос, - как ты мог додуматься до моей тайны?

Бережной прищурился.

– Э, друже! Не такой уж труд! Детектива не требуется. Чуть пристальнее надо приглядываться к мелочам. Давно стали женщины брюки носить, да не так носят, не по-мужски! Хоть и в штанах, да не тот мах!

– Жаль, не было раньше разговора, не научил, как надо.

– Разговора не было, потому что тайну твою я не собирался разглашать. Дело политическое. Как-никак третий член экипажа представляет целый континент. Уйму конкурсов там прошел, коварные тесты без числа преодолевал. Как никто другой! Каскадер к тому же, ковбой и все такое прочее. И еще знаменитым математиком признан. Как раз для звезд! Потому и оказался первым американским претендентом на включение в экипаж звездных спасателей.

– Да, это так, командир. Требовалось много труда, усилий, старательств.

– Стараний, - поправил Бережной.

– Конечно, стараний. Потом любви, командир...

– Какой любви?

– Обыкновенной, когда говорят люблю... как это... по-русски... Любовь...

– Давай вставай, грести будем!
– послышался почти рядом мальчишеский голос.

– Лежи ты смирно. Не слышишь, что ли, влюбленные здесь про любовь шушукаются.

Бережной увидел под нависшим берегом тихо плывущую по течению лодку, а в ней двух лежащих на ее дне мальчуганов.

– Как они меня узнавали?
– прошептал американский звездонавт.

– Они не видели, только слышали мужской и женский голоса. Еще одна неучтенная Генри Гри мелочь.

– Бывают и у мужчины высокие голоса.

– Бывают, бывают. Но я угадал не только по голосу, но для надежности помалкивал, хоть и не все понимал.

– Как тебе объяснять, командир? Это немножко иной мир - Америка. Другие традиции. Чужой для вас уклад жизни. Там каждый сам по себе. И, наряду с процветанием нации, у нас все еще, к несчастью, страдают обездоленные. Они нуждаются в сочувствии, сострадании, в помощи. И за них надо было бороться в самом Капитолии. Вот почему требовалось занять сенаторское кресло от штата Алабама. У тебя появляется понимание, командир?

– Да как тебе сказать? Чуточку, пожалуй, не хватает. Одно только уяснил. Нельзя тебя до старта выдавать. В полете все быстро бы выяснилось,

– Конечно! Еще как выяснилось бы!

– Чему радуешься, чего смеешься? Воображаешь, какие у Никиты глаза выкатились бы?

– Очень хочу представить такое. Спасибо за сохранение такой тайны. Но это только ее половина.

– А вторая половина у ваших медицинских комиссий, которые так оплошали?

– Вовсе нет! Совсем просто! Все подготавливалось. Врачи проникли туда наши, члены Союза обездоленных. Они знали, что так надо.