Допельдон, или О чем думает мужчина?
Шрифт:
— А деньги у тебя есть? — я честно ответил, что есть.
У меня почему-то возникла мысль, что им не хватает на билеты.
— Вот и отлично. Гони их сюда.
Я снова не понял и переспросил.
— А сколько вам надо?
— Все давай.
И тут, наконец, до меня дошло, что происходит. Я огляделся и увидел, что зал ожидания вдруг как-то странно опустел.
У меня за спиной было немыслимое количество драк. Иногда очень жестоких. Один раз даже с поножовщиной, но никогда, ни разу я не думал, что меня могут убить. Напугать, да. А вот сейчас я реально видел, что эти парни, в сущности, в точно
Душа моя реально ушла в пятки и придавила к сиденью так, что я даже рукой не мог пошевелить. Можно даже сказать, что я просто обосрался. У меня нашлись лишь силы не отвернуться и удивленно посмотреть прямо в глаза тому, кто сказал: «Давай!».
Именно удивленно.
«Как же так? Ты только что назвал меня «земелей». Мы с тобой едем домой. И ты отнимаешь у меня деньги? Это же нечестно!»
Уж не знаю, почему десантники меня не тронули. Не знаю, но могу сказать точно, я больше не сказал ни слова и просто удивленно смотрел в глаза этому пьяному придурку…
В ответ же видел холодный и злой взгляд как дуло пистолета…
В этот момент в зал вошел еще один «дембель», связист. Форма у парня была просто клоунской. С первого раза и не поймешь, в каких войсках он служил. Какие-то аксельбанты, немыслимо выгнутая кокарда и… тельняшка, морская тельняшка с черными полосками.
Она подействовала на десантников буквально как красная тряпка.
Они отстали от меня и всей толпой навалились на него. Десантники заставили его снять тельняшку, сорвали аксельбанты, распотрошили дипломат и потом били коваными десантными сапогами, при этом повторяя, что они за свои тельники жизнью рисковали, а он — тыловая крыса.
Но форма — это всего лишь был повод…
Никого не стесняясь, десантники вывернули у связиста карманы, забрали все деньги и билеты на поезд, причем билеты их интересовали даже больше, тогда была большая напряженка с ними, а потом спокойно ушли в дальний угол зала ожидания, разложили газетку на свои дембельские дипломаты и принялись там мирно отдыхать.
Скоро оттуда раздался звон гитары, и зазвучали бравые десантские песни.
Почти сразу я почувствовал такую усталость, что буквально тут же уснул. Когда проснулся, ребят из десанта уже не было.
Почему десантники не вернулись ко мне снова, я не знаю. Наверное, они были уже слишком пьяными. А может быть, им все-таки был нужен какой-то повод, чтобы начать бить.
Они еще не до конца почувствовали свою безнаказанность, а может быть, в тот день меня просто хранил мой ангел-хранитель!
Не знаю, но так началась для меня перестройка…
В тот день, когда я приехал домой, по телевизор сказали, что комсомольская организация объявила о самороспуске. Не скажу, что в груди у меня в тот момент что-то всколыхнулось. От тоски там защемило или еще что. Нет, даже наоборот. Мне казалось, что вот сейчас-то и начнется самое интересно.
Было, правда, немного странно, смотреть на эту красную книжечку со своей фотографией, за потерю которой когда-то могли быть большие неприятности. И вот теперь ее можно было положить на полку, разорвать, сжечь, выкинуть в мусорное ведро или использовать в качестве сувенира.
Я положил билет на полку, на память.
Все-таки ничего плохого мне эта структура ни разу не сделала…Да и особо предаваться грусти не было ни времени, ни желания.
События развивались уж больно стремительно. Только успевай оглядываться.
В общем, нужно было срочно начинать думать, как жить дальше. Нужно было найти, на что опереться.
И думать, практически с нуля…
Как будто заново родиться…
Нет никаких тормозов. Кто смел, то и съел. Можно все. Но это оказалось не так-то просто. Получилось, что хорошо работать и зарабатывать деньги — это не одно и тоже. Для того, чтобы зарабатывать деньги, нужно было быть не просто смелым, нужно было быть жестоким. Нужно было забыть о таких понятиях, как честь, дружба и прочие сантименты. Ничего этого нет!
Есть только ты и холодный взгляд как дуло пистолета…
Меня постоянно преследовал тот взгляд. Он был где-то там, на подкорке. Мне казалось, что с таким страхом в душе, вообще просто невозможно жить дальше. И нечего думать ни о будущем, ни о карьере, ни о чем…
Я поступил в институт. Женился. У меня родился сын. Я занялся бизнесом, как и все, торгово-закупочными операциями, и при этом постоянно находил время для тренировок. Каждое утро я выбегал в парк, чтобы выполнить комплекс упражнений, а вечерами я пропадал в качалке, где тренировался до умопомрачения…
Моим учебником снова стала зеленая тетрадка. Она уже давно обтрепалась и стала еще толще от газетных и журнальных вырезок.
Туда добавились статьи об Арнольде, Чаке Норрисе и Брюсе Ли. Я приобрел все пять фильмов с участием гонконгского актера: «Путь дракона», «Выход дракона», «Игры смерти», «Большой босс» — и смотрел их при каждом удобном случае, как какое-то откровение. Я скупал всю литературу по боевым искусствам, которая в то время бурно продавалась на книжных лотках и переходах. Естественно увлекся чань-буддизмом и эзотерикой. Я пытался найти ответ на вопрос, который меня больше всего мучил.
Как? Как противостоять этому взгляду?
И мне казалось, что я всего лишь в одном шаге до ответа на этот вопрос…
Сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что, наверное, восточные единоборства тогда для меня были заменителем той душевной пустоты, которая образовалась в результате раскола моей страны.
Кто-то ударился в религию, а я вот ударился в единоборства. Отдаваясь им полностью, я не видел всего того, что твориться вокруг меня. Не хотел видеть. Я держался за эту соломинку, как за спасательный круг. Мне нужно было на что-то опереться, во что-то верить. И, поскольку верить было не во что и не в кого, я верил в силу кулака и собственного тела.
Это было моей идеологией.
Я был уверен, что однажды наступит такой день, когда я снова увижу тот взгляд, который как дуло пистолета, и тогда все будет зависеть от моей реакции.
Тогда и наступит момент истины.
…Их было трое. Они подъехали к моему дому на белой «Хонде». Я как раз гулял с коляской, с сыном, поэтому избежать встречи было никак нельзя. Машина остановилась. Опустилось стекло.
— Садись, тебя хочет видеть Борисыч.
Я знал, что садиться в машину никак нельзя. Никак.