Дорога без следов

Слово привык держать, пришлось читать, учиться, долбить проклятые иностранные языки, стиснув зубы, обливаться по ночам ледяной водой, чтобы не заснуть над учебниками, а в голове сидела мысль – другие же смогли, чем я хуже? И смог! Добился всего сам, а еще старался уделить хоть немного времени маленькой дочке, наладить быт при переездах из гарнизона в гарнизон. Потом начал служить в разведке, и теща успела при жизни увидеть на его петлицах генеральские звезды.

Холодность жены? Можно считать, ее и не было – просто он тогда не совсем мог понять свою Веру, принимая за холодность ее стыдливость и природную сдержанность на людях. Став генералом, он прямо сказал жене, что без нее ему не удалось бы достичь высокого звания. Нет, возможно, и дослужился бы, но не так скоро.

Где теперь, когда семья далеко, найти отдых душе, где отыскать для нее тихий уголок ласки, тепла и уюта? Какое счастье, что жена и дочь не поехали перед войной в Ленинград: Вере хотелось побывать в городе своего детства, пожить там у родных во время отпуска, как раз в конце июня сорок первого, после выпуска учащихся из школ – белые ночи, гранит набережных, Эрмитаж…

Может, недоглядели где-то раньше, не приняли всерьез угрозу фашизма? Николай Иванович Бухарин, которого Ермаков знал как редактора «Правды» и всегда считал мягким, обаятельным и высокоинтеллектуальным человеком, еще на ХIII съезде партии в тридцать четвертом году резко выступил против оценки, данной фашизму Сталиным.

Говоря о книгах «Майн кампф» Гитлера и «Будущий путь германской внешней политики» Розенберга, он доказал, что фюрер открыто призывает разбить наше государство, открыто ведет к приобретению мечом якобы необходимой для германского народа территории и тех земель, которыми обладает СССР.

Однако товарищ Сталин не согласился с этой оценкой – он уже перестал слышать голоса дискутирующих с ним, опьяненный победой над Троцким, и торопил приближение нового этапа, когда в его руках сосредоточится неограниченная, неконтролируемая власть, дающая чувство вседозволенности и непогрешимости, когда не перед кем оправдываться за свои действия, когда постепенно превращаешься в живого «Бога» на земле.

От таких мыслей – страшных и жутких в своем провидении, – генералу стало жарко и маятно. И поговорить-то, посоветоваться не с кем! Кому доверишь такие мысли, только подушке, да и то с опаской – разве может вождь трудящихся товарищ Сталин хоть в чем-нибудь, хоть когда-нибудь ошибаться? Нет, лучше держать ночные сомнения при себе.

Но из темноты, как живое, выплыло и встало перед ним лицо Якова Джугашвили на фотографии с немецкой листовки. Обычное дело, когда дети предают идеалы своих отцов, особенно если они видят дальше них и идут вперед, но вот когда отцы предают своих детей?!..

Разве только Яков детище товарища Сталина? А народ, дети блокадного Ленинграда, лежащего в развалинах Сталинграда, задыхающихся под пятой оккупантов областей и республик, рабочие, бойцы Красной армии и флота – разве они все не дети товарища Сталина, как неоднократно писали газеты? Значит, вовремя не предусмотрев, допустив огромные потери людей и территории, он предал всех их? Ведь не послушал же товарищ Сталин мнения Генерального штаба и разведки, предупреждавших, что враг ударит в первую очередь на Москву, а не по областям Украины, как всегда считал вождь до начала войны!

Отбросив одеяло, Ермаков встал босыми ногами на пол, не чувствуя его холода – топили в здании не слишком хорошо, – прошел к столу, взял графив, жадно припал к его горлышку пересохшими, потрескавшимися от внутреннего жара губами и долго пил, ощущая, как вода скатывается по пищеводу и приносит отдохновение воспаленному организму, остужает встрепанные ночным бдением нервы.

Прошлепав босыми ступнями обратно к постели, он с удовольствием забрался в ее тепло, завернулся в одеяло и притих – захотелось вернуться в детство, открыть глаза и увидеть себя на печи в бедной смоленской деревеньке, рядом с братьями и сестрами, сладко посапывающими во сне, свесив светловолосые головенки. Один он уродился темноволосым, в отца. Как хорошо было тогда – ни тебе войны, ни тягостных ночных раздумий, от которых того и гляди откроется язва или получишь инфаркт. Соскочил с печи, сунул за пазуху краюху хлеба и погнал в лес – собирать грибы или ягоды, а то с ребятами на речку, рыбу удить или щупать спрятавшихся раков. Костер в ночи, глухо переступающие копытами лошади, рассказы про леших и вурдалаков…

Нет, не отдаст он так просто командующего фронтом. Не может товарищ Сталин не понять, не проникнуться трагизмом положения, когда над крупным и талантливым военачальником повисает страшное обвинение в измене своему народу, своей армии. Ведь все верят товарищу Сталину, и он должен верить тем, кто сражается на фронтах и трудится в тылу. И прочь, прочь гнать от себя страшные крамольные мыслы!

Если вдруг случится ужасное, постигнет неудача Волкова и Семенова, надо найти другие пути. Впрочем, об этом стоит подумать заранее, не откладывая «на потом», чтобы не метаться в поисках выхода, испытывая жесткий недостаток времени: тридцать суток, отведенные Верховным на проведение секретной операции, неумолимо проходят.

Еще надо обдумать, как поступить с проклятым рапортом о связи майора Волкова с Антониной Сушковой. Вот еще незадача! Угораздило парня влюбиться в самый неподходящий момент и в самую неподходящую девушку. Хотя кто может точно знать в жизни, что подходит, а что нет? Стоит попробовать им помочь, если, конечно, удастся.

Сколько там натикало? Ого, уже четыре. Поспать остается час-полтора, если сможешь заснуть…

Глава 3

Ближе к сумеркам Колесов привел к землянке разведчиков-чекистов троих партизанских разведчиков – высокого сутуловатого мужчину с вислыми прокуренными усами на скуластом лице, молодого парня в трофейной немецкой пилотке с козырьком – «мюце» – и мальчишку лет двенадцати, одетого в красноармейскую шинель с обрезанными почти до хлястика полами и подпоясанную немецким офицерским ремнем с большой желтей кобурой парабеллума. Стараясь придать себе мужественный вид, мальчика все время хмурил брови и теребил грязным пальцами застежку на крышке кобуры.

Сгрудившись у стола в землянке, при свете фонаря склонились над картой – Колосов показывал маршрут движения группы к городу. Идти он предлагал уже испытанным путем, через минные поля, чтобы избежать проверок на дорогах и связанных с этим обстоятельством нежелательных осложнений – минные поля немцев представлялись ему более безопасными, чем частые заставы полицаев и патрули фельджандармов.

Ведя по карте остро отточенным карандашом, он объяснил, что сначала подбросят на телеге по лесу, потом надо проехать несколько километров по дороге и снова свернуть в лес. Когда до Немежа останется порядка семи-восьми верст, придется топать пешком, как раз через заминированные участки – с этой стороны немцы не охраняют подступы к городу – голое поле и мины, – но разведчики там уже не раз проходили, и все кончалось удачно.

Сразу за полем начинались заросшие вереском балки и хибары окраины, можно там спокойно пересидеть до света и оттуда направиться на явку, где будут ждать прибытия гостей из леса. За ночь должны управиться.

– Лучшего маршрута предложить не могу, – сворачивая карту, поджал губы начальник разведки, – и так всю голову сломали, чтобы придумать, как вас доставить. Надежных документов скоро не добыть, меняют их частенько, время жмет, немец на дорогах лютует, поэтому выбрали этот путь. Пойдете?

Семенов в ответ только крякнул и начал собираться. Волков обвел глазами лица партизанских разведчиков: усач курил, прищурив лукавые глаза, молодой парень в немецкой пилотке с козырьком криво улыбался, словно примериваясь – как прилетевшие, не сдрейфят по минам? – а мальчишка вертел в руках тонкий щуп минера и, низко опустив голову, шмыгал носом.

– Лучшего маршрута нет, – повторил Колесов, убирая карту в полевую сумку, висевшую у него на боку.

– Пойдем, – согласился Антон. – Запрягайте лошадку.