Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)
Шрифт:
– Надень и ты, пожалуйста! Нет у тебя перчаток, что ли?
– Не могу я идти, когда я такое чупирадло (чучело)! Нет уж, иди ты, Саша, иди с Люсей без меня!..
К Люсе я спешу почти бегом. Столько времени потеряно у Стэфы!
В саду, около круглого стола, Люси нет. Вхожу в дом. В углу длинной облезлой кушетки сидит Люся, поджимая под себя ноги в одних чулках. Мрачная – у-у-у! Сентябрь сентябрем!
– Люська, – пугаюсь я, – ты что?
– Ничего! – отвечает она с таким видом, словно я перед ней ужас как виновата.
– Почему ты такая?
– Какая еще – такая? Какая есть, такая есть… – Брось
– А вам бы прежде думать. Раскричались, раскудахтались под окном! Думаете, кругом одни глухие? Нет уж, ступайте со Стэфкой без меня.
– Стэфка не может идти.
– Почему?
– По дороге расскажу, сейчас некогда. Идем!
– Да не могу я идти! – рыдает Люся.
И такое же эхо раздается из соседней комнаты. Голос Виктории Ивановны пытается запеть: «Он уехал, жених…» – и обрывается рыданием.
– Ага, теперь она плачет! – шепчет Люся. – Как я с тобой пойду, когда она мои туфли в шкаф заперла!
– И заперла! – отзывается из соседней комнаты Виктория Ивановна. – И еще запру, и всегда буду запирать! Ах, ах, «мы к Горохову пойдем! Задачу просить»! А вы своего Горохова знаете? А вдруг он полицию позовет, чтобы вас арестовали?
– Нет уж, Саша, – заявляет Люся нарочно громко, явно не для меня, а для Виктории Ивановны, – ступай уж ты одна… – И тут же шепотом: – Я босиком побегу, в одних чулках… Пропадай моя телега, все четыре колеса. Ну, простужусь! Ну, околею! Наплевать!
И Люся выпрыгивает в одних чулках через раскрытое окно прямо в сад. Мне остается только последовать за ней – уже без четверти пять.
Заворачиваем с Люськой за угол дома. И тут из другого раскрытого окна в нас летят две бомбы. Это Виктория Ивановна выбросила нам вслед Люсины туфли. Одна из них попадает Люсе прямо в голову, другая повисла, зацепившись за ветку, и раскачивается на кусте крыжовника.
– Фикторий Ифан! – кричит Люся, обуваясь. – Я фас фсю жизнь обожаль и буду обожать!
Мы бежим, но Люся вдруг останавливается.
– Фу ты, черт! Она мне одну мою туфлю выбросила, другую свою… Бестольковый Фикторий Ифан!
– Возвращайся, перемени!
– Ох, нет, дураков нет! Она меня уже не выпустит!
Нельзя описать, до чего комично выглядит Люся, култыхаясь по улице в чужой туфле!
Виктория Ивановна ростом ниже, чем Люся, ноги у нее тоже соответственно меньше, чем Люсины. Материнская туфля то соскальзывает с ноги и отлетает вперед, то Люська возит этой ногой, прижимая подошву к тротуару. Прохожие оглядываются на нас с удивлением: я в идиотски-желтых лайковых перчатках, Люся тащит ногой свою правую туфлю, как козу на веревке. Вероятно, это страшно смешно. Но нам с Люсей не до смеха: мы опаздываем к Горохову.
– Ох, чертобесие! Ох, чертобесие! – с отчаянием стонет Люся всякий раз, когда ее туфля отскакивает в сторону, как резвый жеребенок, играющий с матерью.
У Горохова мы ведем себя поначалу до невозможности глупо. Люся стоит перед ним на одной ноге. Я, конечно, забыла снять свои ненавистные перчатки и важно подала Горохову лапу в желтой лайке. Потом, спохватившись, стала стаскивать их с рук и положила на стул.
Мы стоим перед Гороховым и молчим. Понимаем, что наше поведение просто невежливо, но не можем себя заставить разомкнуть уста.
Горохов – милый,
добрый человек! – хочет нас подбодрить. Он улыбается, подает нам стулья:– Ну, выкладывайте!
Тут Люся вдруг выпаливает:
– Мы к вам пришли… Ну вы сами понимаете!
Горохов становится серьезным:
– Нет, не понимаю. В чем дело?
– Нас послали…
– Кто послал?
– Мы хотим вас просить… – вступаю я в разговор. – Вы уже раз давали нам…
– Что я вам давал? – хмурится Горохов. – Когда? Я вас вижу здесь в первый раз.
Мы гибнем! Не можем придумать, как, какими словами выразить свою просьбу.
В сказках тут полагалось бы случиться чуду. Но мы не в сказке, чудес не бывает. В довершение всех бед Люся вдруг видит в зеркале свое отражение. Пока мы бежали по улице, ей было не до отражения в витринах и зеркалах. Увидев себя, Люся приходит в ужас – она подхватывает в руки мешающую ей туфлю Виктории Ивановны, опрометью бежит к двери и, не простившись, убегает.
Здрасте! Я осталась совсем одна.
И тут – наконец! – случается чудо!
– Симочка… – слышится в дверях ласковый голос. – Ступай, Симочка, ляг. Я тут все скажу без тебя.
В комнату входит высокая красивая молодая женщина. Около нее, тесно прижимаясь к ее руке, стоит милая девочка в очках.
Серафим Григорьевич радуется их появлению, как утопающий спасательному кругу.
– Познакомьтесь: мои сестры. Юлия Григорьевна и младшая наша – Дося… А я, простите, в самом деле пойду лягу.
Оставшись с Юлией Григорьевной и Досей наедине, я немного прихожу в себя.
Для того чтобы окончательно «разговорить» меня, приободрить, Юлия Григорьевна задает мне несколько вопросов – посторонних, не относящихся к экзамену по алгебре. Я отвечаю. Становится уютно, как дома. Мы смеемся над тем, что смешно. Становится почти весело.
– Досенька, детка, уроки у тебя сделаны?.. Так ступай, девочка, ступай заниматься.
После ухода Доси Юлия Григорьевна говорит мне негромко:
– Вы напрасно заговорили с братом. Он об этом ничего не должен знать. И по геометрии задачи давала Мане я… – Она ненадолго замолкает, потом добавляет еще тише: – Сейчас дам вам алгебру.
Прижимая к груди драгоценную алгебру, спускаюсь бегом по лестнице. Вдруг за мной дробно-дробно бегут чьи-то шаги. В уме мелькает: «Раздумала! Бежит за мной, чтоб взять обратно!» И хотя эта мысль совершенно нелепая и я отлично сознаю это, но все-таки я припускаю рыси. Преследователь тоже ускоряет бег. Вылетаю из подъезда и мчусь галопом вниз, по Шопеновской улице. К счастью, из-за угла выезжает похоронная колесница, за нею – толпа провожающих ее людей. Это останавливает мой марафонский бег.
Меня догоняет раскрасневшаяся, запыхавшаяся младшая сестра Горохова Дося:
– Вы забыли у нас перчатки… – И она протягивает мне эти стократ проклятые орудия пытки из желтой лайки.
«Никогда! Никогда в жизни! – яростно обещаю я самой себе. – Умирать буду, а перчаток не надену!»
Глава двадцать третья
«Зеленая улица»
Идут экзамены. Волнения, сильнейшее напряжение всех сил, бессонные ночи. Одуряющая, отупляющая зубрежка. Иногда мне кажется, что я набиваю мозги колбасным фаршем из цифр, дат, имен, правил, законов природы!