Дорога в Гандольфо

Начать хотя бы с того, что Гвидо жил только ради своей любимой музыки, ради оперы, все остальное существовало для него как необходимость поддерживать свой организм и музыкальный дух. Женился он много лет тому назад, но спустя шесть лет жена ушла от него и, забрав шестерых детей, вернулась в свою деревню близ Падуи, на скромную ферму, принадлежавшую ее отцу. И отнюдь не из-за материальных трудностей. Что касается достатка Фрескобальди, а значит, как водится, и достатка его семьи, то он ни в чем не нуждался. И если его личные доходы были несколько меньшими, чем ему хотелось, то пенять, кроме как на самого себя, было не на кого. Фрескобальди всегда преуспевали, и их родичи Бомбалини были семьей тоже достаточно состоятельной, если смогли позволить своему третьему сыну Джиованни поступить на церковную службу, и лишь господу богу ведомо, каких денег им это стоило.

Сам же Гвидо отвернулся от всех дел, связанных с церковью, коммерцией и сельским хозяйством. Он с детства мечтал только о своей музыке, о своей опере. Он изводил отца и мать просьбами послать его на учебу в академию Рима, однако там вскоре открылось, что его страсть далеко отстоит от музыкального таланта.

Несомненно, Фрескобальди обладал горячим темпераментом и духом истинного романца, но он также обладал и никудышным музыкальным слухом. И папаша Фрескобальди нервничал, тем более что ему было не по душе окружение сына, нелепая одежда, какую носила вся эта публика.

Поэтому, когда Гвидо исполнилось двадцать два года, отец потребовал, чтобы тот вернулся домой в деревню к северу от Падуи. Гвидо проучился в Риме уже восемь лет, однако не добился каких-либо ощутимых успехов. Не было у него и работы – по крайней мере связанной с музыкой, и можно было предположить, что радужных перспектив на будущее тоже не предвидится.

Конечно, Гвидо возражал. Он был без остатка погружен в свои музыкальные дела – единственное, что имело для него какое-то значение. Отец не мог этого не понимать, однако прекратил оплату всех расходов Гвидо, и тому пришлось возвратиться домой.

Однажды старый Фрескобальди сказал сыну, что тот должен жениться на кузине из их деревни Розе Бомбалини, у которой имелись некоторые сложности с подысканием мужа, и посулил к тому же подарить ему на свадьбу фонограф. Тогда он сможет слушать музыку, какую его душа пожелает. Но если он ослушается и не женится на Розе, отец набьет своему чаду задницу.

И вот шесть лет, пока святой отец Джиованни Бомбалини, его кузен и шурин, учился в Ватикане и работал за границей, Гвидо был вынужден терпеть брак с его стопятидесятифунтовой вздорной и истеричной сестрицей по имени Роза.

В утро седьмой годовщины их свадьбы он махнул на все рукой. Издав дикий вопль, перебил оконные стекла, расколотил мебель, разбил о стены горшки с цветами и заявил, что Роза и шестеро ее детей – самые отвратительные ублюдки, каких он когда-либо встречал.

Баста!

С него хватит!

Роза собрала детишек и вернулась на родительскую ферму, Гвидо же отправился в город, в мучную лавку отца. Там он схватил чашку томатного сока, выплеснул ее в физиономию папаши и покинул Падую. Навсегда. Уехал в Милан.

Если мир не примет его как великого оперного тенора, он хотя бы будет рядом с великими певцами, с великой музыкой.

Будет чистить нужники, подметать сцену, шить костюмы, носить копья в массовках. Он готов на все.

Он отдаст свою жизнь театру «Ла Скала»!

И вот более сорока лет режиссер провел рядом с Фрескобальди. Тот поднимался медленно, но счастливо – от туалетов до работы с метлой, от обметывания петельных швов до копий в массовках, пока в конце концов не был награжден несколькими словами со сцены: «Ради бога, не пойте, Гвидо! Лучше говорите, понятно?» И все же полная обнаженность чувств сделала его любимцем не очень-то разборчивых меломанов в оперном театре «Ла Скала Минускола», где цена билета пониже.

Фрескобальди со временем прижился там, стал для театра просто незаменим. Он всегда был готов помочь на репетиции, что-то подсказать, принять в чем-либо участие, рассказать что-нибудь: познания у него были огромные.

Только однажды за все годы Гвидо нанес вред другому человеку. Да и то не по своей вине. Разумеется, речь идет о попытке газеты «Пополо» опорочить его кузена, папу. К счастью, коммунистический писака не коснулся женитьбы Фрескобальди на его сестре. Воспоминания о ней причинило бы Гвидо боль, поскольку Роза Бомбалини умерла от невоздержанности в еде еще тридцать лет тому назад.

Режиссер заторопился в гримерную Фрескобальди. Но опоздал. Леди, беседовавшая с Гвидо, несомненно, была синьорой Гринберг. На вид – типичная американка, к тому же хорошо обеспеченная. Ее итальянский звучал немного странно: она тянула слова, будто зевала, хотя сонной не выглядела.

– Видите ли, синьор Фрескобальди, моя задача нейтрализовать те мерзости, которые сочинили коммунисты.

– О да! Конечно, пожалуйста! – растерянно бормотал Гвидо. – Они поступили бесчестно! Во всем мире не сыскать человека более непорочного, чем мой кузен папа! Я плакал от возмущения!

– Уверена, он в этом не сомневался. Ведь он так хорошо отзывается о вас.

– Да-да, он все понимает, – ответил Гвидо, и влага заволокла его моргающие глаза. – Еще детьми мы частенько играли вместе, когда наши семьи бывали друг у друга. Я больше всего любил из всех братьев и кузенов Джиованни – о, простите меня! – папу Франциска. Даже мальчиком он был уже хорошим человеком. Впрочем, какое это имеет значение? А как он умен!

– Он будет рад снова увидеться с вами, – сказала синьора. – Мы еще успеем определить точную дату, но он надеется, что вы встретитесь и вместе сфотографируетесь.

Гвидо Фрескобальди не смог совладать с собой и растроганно заплакал, правда, беззвучно и без жестикуляции.

– Он такой замечательный человек! Знаете, когда вышла та ужасная газета, он прислал мне записку. Он написал мне: «Гвидо, мой кузен и дорогой друг! Почему ты скрываешься все эти годы? Когда приедешь в Рим, пожалуйста, позвони мне. Мы сыграем в бачче. Я все подготовил в саду. Да будет всегда с тобой мое благословение! Твой Джиованни». – Фрескобальди промокнул глаза уголком вымазанного гримом полотенца. – И ни намека на гнев или даже недовольство. Разумеется, я никогда не побеспокою такую высокую персону: кто я по сравнению с ним?

– Он знает, что вы неповинны в той мерзости. Но, поймите, ваш кузен не должен ничего знать о том, что мы с вами готовим антикоммунистическую статью. С такими политиканами, как они, надо…

– Ни слова больше! – перебил ее Гвидо. – Я ничего не скажу. Послушаюсь вас и съезжу в Рим. Если понадобится, кто-нибудь из коллег подменит меня. Пусть публика забросает меня помидорами, но для папы Франциска я готов на все!

– Он будет тронут.

– Знаете ли вы, – Фрескобальди наклонился вперед в кресле и понизил голос, – что без усов и бороды я очень похож на моего высокопоставленного кузена?