Дорога в тысячу ли

— Дочь будет жить с нами. Ей будет хорошо.

Мосасу всегда считал, что их ребенок будет девочкой — такой, как Юми.

Мосасу погладил ее по лбу. Его темная рука выглядела огромной на этом маленьком бледном лбу. Иногда ее лицо было таким печальным, как у разочарованного ребенка. Но он любил ее в любом настроении. Хотя не понимал, что она надеется найти в Америке. Иногда он думал — может, Ноа тоже сбежал в Америку?

— Что еще ты хочешь, Юми-тян?

Она пожала плечами.

— Я не хочу оставаться дома, пока не родится ребенок. Я не люблю быть ленивой.

— Ты никогда не будешь лениться. Это невозможно! — Он засмеялся.

— Мосасу, я чувствую, как она двигается. Я не потеряю этого ребенка.

— Конечно, нет. Доктор сказал, что ребенок в порядке. Малышка-тян будет выглядеть точно как ты. Мы создадим для нее прекрасный дом. И ты станешь замечательной мамой.

Она улыбнулась, не веря ему, но желая, чтобы он оказался прав.

— Моя мать придет к тебе сегодня вечером.

Юми взволнованно взглянула на него.

— Тебе она нравится, дорогая?

— Да, — сказала Юми, и это было правдой.

Юми восхищалась свекровью, хотя они так и не сблизились. Сонджа не навязывалась, предпочитала молчать — и после исчезновения Ноа стала говорить еще реже. Когда Мосасу и Юми предложили ей и Чанджин перебраться в их дом, Сонджа отказалась, заявив, что молодой паре лучше жить без докучливых старушек.

— Я думала, она хочет остаться со своей матерью и тетей Кёнхи.

— Да, но она хочет нам помочь. Я не могу все время быть рядом. Бабушка останется с тетей Кёнхи, чтобы помочь с лавкой. А мама пока поживет у нас.

После двух недель постельного режима Юми стало казаться, что она сходит с ума. Мосасу купил ей телевизор, но она не интересовалась передачами, а изжога мешала ей читать. Запястья и лодыжки настолько отекали, что на них отпечатывались прикосновения пальцев. Сонджа взяла на себя все хлопоты по дому. Все сияло чистотой, в любой час ночи к приходу Мосасу был готов ужин.

Как-то утром Сонджа постучала в дверь Юми, чтобы принести ей завтрак.

— Входи, омони, — сказала Юми.

Ее собственная мать не могла сварить горшок риса или заварить чай, в семье Мосасу из еды сделали культ. Как обычно, Сонджа несла на подносе целый выбор заманчивых блюд, покрытых чистой белой тканью. Юми тошнило, поэтому все, что ей удавалось удержать в последнее время, это рисовая каша.

— Мосасу сегодня рано уехал в Йокогаму, — сказала Юми, которой очень хотелось с кем-то поговорить.

Сонджа кивнула. Она накормила сына завтраком, прежде чем он пошел к поезду.

Юми с восхищением рассматривала поднос с едой.

— Выглядит превосходно.

Сонджа надеялась, что ее невестка будет есть. Она боялась нового выкидыша, но не хотела бы выглядеть обеспокоенной. У ее матери было шесть выкидышей.

— Спасибо, что так заботишься о нас.

Сонджа покачала головой:

— Ничего особенного. Ты сделаешь это для своих детей.

— Мосасу рассказал тебе о моей матери? — Юми взяла ложку.

— Что она работала в баре, — сказала Сонджа.

— Она работала проституткой. Мой отец был ее сутенером. Они не были женаты.

Сонджа кивнула и уставилась на поднос. Когда Мосасу уклончиво рассказал ей о семье Юми, Сонджа так и подумала. Военные годы выдались трудными для всех.

— Я уверена, что она была хорошим человеком, что она заботилась о вас.

Сонджа верила в это. Она любила Хансо, а потом полюбила Исэка. Однако чувства к мальчикам, Ноа и Мосасу, оказались намного сильнее, чем любовь, которую она испытывала к мужчинам.

— Моя мать не очень хорошая. Она била нас. Она больше заботилась о выпивке и деньгах. После смерти брата мы с сестрой убежали, иначе она заставила бы нас работать — делать то, что она сама делала.

Юми никому прежде этого не говорила.

— Мосасу сказал, что твоя сестра скончалась.

Юми кивнула. Сбежав из дома, они с сестрой нашли убежище на заброшенной фабрике одежды. Зимой они обе простудились, и ее сестра умерла во сне. Юми лежала в горячке рядом с мертвым телом сестры почти целый день, ожидая смерти.

Сонджа шагнула к ней ближе:

— Дитя мое, ты слишком много страдала.

Юми не родила девочку. Ее ребенок Соломон был крупным мальчиком, более девяти фунтов веса, даже больше, чем ожидал известный доктор. Роды длились более тридцати часов, и врачу пришлось позвонить коллеге и попросить о помощи. Ребенок родился сильным и здоровым. За месяц Юми полностью восстановилась и вернулась на работу, Соломона она брала с собой в мастерскую. На первой церемонии рождения малыш Соломон схватил хрустящую иену, не обратив внимания на щетку, струну и печенье. Это означало, что его ждет богатая жизнь.

3

Йокогама, ноябрь 1968 года

Когда управляющий залом сообщил Мосасу, что пришла полиция, тот предположил, что речь идет о проверке разрешения на автоматы патинко. В кабинете его ждали молодые офицеры из местного участка, он пригласил их сесть, но они остались стоять и молча поклонились. Управляющий залом остался у двери, только теперь Мосасу заметил, что лицо его выглядит необычайно серьезным.

— Господин, — сказал младший из двух офицеров, — ваша семья находится в больнице, и мы пришли за вами. Капитан хотел прийти сам, но…

— Что? — Мосасу вернулся от стола к двери.

— Сегодня утром вашу жену и сына сбило такси. В квартале от школы вашего сына. Водитель был пьян и заснул за рулем.

— С ними все в порядке?

— Ваш сын сломал лодыжку. В остальном он здоров.

— А моя жена?

— Она умерла в машине скорой помощи.

Мосасу выбежал из офиса без пальто.

* * *

Похороны прошли в Осаке, и Мосасу навсегда запомнил некоторые части церемонии ярко, а некоторые — как в тумане. Он крепко держал маленькую руку Соломона, опасаясь, что, если отпустит ее, мальчик может исчезнуть.

Ребенок трех с половиной лет стоял, опираясь на костыль, но настаивал на том, чтобы приветствовать каждого, кто пришел выразить уважение к его маме. Через час он согласился сесть, но остался рядом с отцом. Несколько свидетелей рассказали, что Юми вытолкнула сына на тротуар, когда таксист потерял контроль и машина помчалась на них. Пришло несколько сотен гостей. Это были люди, которых Мосасу знал по работе, прихожане из церкви его отца, которую посещали его бабушка Чанджин и тетя Кёнхи. Мосасу сделал все возможное, чтобы приветствовать их, но едва мог говорить, как будто разом забыл и корейский, и японский. Он не хотел продолжать жить без Юми. Она была не просто любимой женщиной, она была мудрым другом. И он чувствовал, что совершил великую несправедливость, не рассказав ей об этом.