Дороги и перекрестки

О чем-то я думала, да, точно знаю, о чем – о маме думала я. «Вот дура!» – скажет она, «Нет, ну какая же дура!» – повторит. Да, она будет зла, это уж несомненно.

«Я потратила на нее лучшие годы своей жизни, я дала ей образование, развивала все ее таланты ради этого? Самостоятельной она быть хотела, решения принимать… Куда привели ее эти самые самостоятельные решения? В 14 лет она решила худеть. Перестала налегать на мучное и сладкое. Здорово, казалось бы. Далее оказалось, что крупы содержат много калорий, за крупами овощи, за овощами фрукты… Дошло до того, что она стала питаться половиной яблока в день, а после и половиной апельсина. Самостоятельная девушка наша не хотела никого слушать, устраивала истерики, сбегала из дома и даже дралась, только бы ее не накормили случайно. Однажды в разговоре я заметила, что у нее неестественно темный язык, попросила показать, он оказался темно-коричневого цвета. В ужасе я схватила девчонку за шиворот и силой приволокла к врачу. Мы успели вовремя, но вред здоровью был уже нанесен. Только и делала, что работала на лекарства», – скажет она. Если задуматься, у меня все было под контролем, страшного ничего ведь не произошло, но каждый раз при случае припоминает она все болячки мои.

«Спортсменку из нее сделать хотела, ведь все данные были, желание было, я видела! На художественную гимнастику с 5 лет отдала, чтобы с детства приучить к труду и ответственности. Все было, и слезы, и крики, так заниматься не хотела. А как иначе, все подружки во дворе в дочки-матери играют, а она дома вынуждена сидеть, растягиваться и элементы день и ночь повторять. Разве же я в это время отдохнуть могла, ведь с ней тут же и сидела… Раз, два, три, раз, два, три, носок тяни, спинку ровнее, в музыку не попадаешь… Теперь она говорит, что строгая мать была, что ребенка силой заниматься заставляла. Может, оно и так, может, мать и тиран… Но когда она выходила на маты спокойная, красивая, совсем еще ребенок, но такая взрослая. Когда она исполняла программу от начала и до конца, что бы ни происходило вокруг, не останавливаясь, не спотыкаясь. Когда она ставила точку, разворачивалась и шла ко мне навстречу, недовольная своим выходом. Когда глаза были полны слез, но изо всех сил держалась, пока ее еще хоть кто-нибудь мог ее видеть. Когда после всего объявляли победителей, она выходила, и глаза ее сияли ярче звезд. Она была счастлива, и я за нее! Ради этого согласна быть тираном. И вдруг она самостоятельной стала. Готовились к очередному соревнованию, одному из самых важных в ее жизни. Друзья позвали на каток, согласилась, не все же дома сидеть. Просила же, будь осторожна, постарайся не падать, это может быть опасно. Да где там… Надела коньки и полетела наперегонки с ветром. Позвонили уже из больницы, мол, приедьте, пожалуйста, за своей дочерью, она руку сломала. Плакали наши соревнования, а вместе с ними все мои старания и надежды…» – вспомнит она. Как же я обижалась тогда, уверена была, что хуже детства и быть не может. Вечные крики, ежедневные тренировки, и так тяжело, невыносимо мне было. А потом еще рука эта… Ну, ведь случайность! Упала на льду, как все падают, просто хрустнуло что-то. Так ведь и спортсменки из меня не получилось, чего уж теперь вспоминать.

«Доброте, состраданию учила… на свою голову. Всех на свете теперь жалеет! Однажды возвращаюсь с работы домой, встречает меня, сумки из рук выхватила, все бегает вокруг, хлопочет. Я же мать, сразу почувствовала неладное. Вижу ведь, глаза бегают, уже натворила что-то, мысленно подготовилась ко всему… Спрашиваю, что случилось. Молчит, глаза опустила, а из комнаты, посапывая, выползает щенок. На улице у каких-то алкашей, говорит, забрала. Так не просто выпросила, а прямо силой выхватила и удрала со щенком домой! Спасла, называется, от неминуемой гибели. Я вне себя была, кто теперь за ним следить будет, выводить, кормить? Самостоятельная, говорит, сама и будет. Прошло две недели, возвращаюсь домой, на меня из комнаты выглядывают два предательских карих глаза… Кота притащила! Говорит, в школу выходила, а он в подъезде один-одинешенек сидит, решила спасти. И все бы ничего, но самостоятельности хватило на месяц-другой, а дальше кто за всем этим зоопарком ухаживал? Правильно, мать-тиран. Доброте, состраданию-то научила, а вот ответственности, похоже, нет. Эгоистка! Дура и эгоистка…» – подумает она. Я ведь не со зла или из вредности все это… Каждый раз из самых лучших побуждений и с самыми искренними намерениями все это делаю! Но память плохая, забываю через время все то, о чем обещала. И сейчас что-то забыла, но нет больше времени, чтобы вспомнить.

Мгновение проходит. Думаю о маме, не хотелось бы ее расстраивать, ведь она во всем права. Ну, может, ей и стоило разрешать мне приходить домой после 11, но в остальном права. Ни о чем не жалею и готова ко всему, не хватает лишь музыки.

Раздался телефонный звонок. Кто может звонить на домашний, ведь все давно пользуются только мобильными телефонами. Поднимаю, кто-то разбился, разбилась. Падает трубка, в беспамятстве выбегаю из квартиры, ловлю такси, кричу: «Вот дура! Нет, ну какая же дура! Если только она жива, я придушу ее собственными руками! Если только она жива…»

…скорость овладевает мной, ветер в голове, и кажется мне, что все возможно, стоит только выжать ручку газа на максимум, и думаю я, что эта жизнь только моя, могу переключить передачу и крутануть еще. Не ради протеста или от глупости, а лишь ради свободы отпустить руль, медленно, скользя пальцами по баку, распустить крылья и довериться случаю, судьбе, удаче, в конце концов.

«Но разве жизнь моя принадлежит мне?» – подумаю я… Опущу руки на руль, сбавлю скорость, даже и совсем остановлюсь. Сниму шлем, вдохну чистый весенний воздух, улыбнусь и позвоню маме:

– Чего на домашний звонишь?

– Разбилась.

– Где разбилась, как разбилась?!

– Ваза твоя любимая лет 15 назад разбилась, помнишь? Так вот это я была…

– Вот дура! Нет, ну какая же дура!

Кэвин и Кэйт

Белое перо упало на чашу весов, и жизнь изменилась. Красивое и такое правильное, оно навсегда изменило историю нескольких неважных людей. Вот только знали ли они, имели ли представление о тайнах мирозданья или хотя бы о тайнах друг друга. Заброшенный дом, стоявший на отшибе, казался таким же мертвым и бездушным, как и все здесь. Не было жизни ни в реках, ни в деревьях, ни в людях.

Медленно передвигаясь из пункта А в пункт Б, такие угрюмые и безразличные, они проживали день за днем, месяц за месяцем, год за годом.

Когда я поселился в этот заброшенный дом, я думал лишь о красоте этих мест, о тишине. Тишина. За многие годы жизни в мегаполисе я мечтал лишь о ней и все бы отдал за нее. Я хотел жить в одиночестве, и поэтому сбежал в этот дом. Но через несколько недель я понял, что не один.

Однажды вечером я прогуливался по саду около дома, слушал шелест листвы – песню уходящего лета. Я шел медленно, ни о чем не думая. Вдруг я услышал чьи-то шаги позади. Мне все равно, кто это был, я шел и ни о чем не думал. Шаги приближались, становились смелее. Что-то коснулось моей ноги, я не смог сделать шаг и потому обернулся.

За моей спиной стояла девочка лет шести. Она держала меня за задний карман брюк. Она вцепилась в него мертвой хваткой и, казалось, уже ни за что не отпустит. Я улыбнулся. Не обладая приятной внешностью, я понимал, что пугаю ее и вновь улыбнулся.

– Как зовут тебя? – успел спросить я, как что-то холодное коснулось моей руки.

Передо мной стоял мальчик лет шести. Он держался за рукав моего пиджака и смотрел на меня большими карими глазами. Я улыбнулся.

– Сколько же вас в этом саду? – успел спросить я, когда мальчик и девочка взялись за руки и заплакали.

Все было решено, решено за меня этими маленькими рыжими созданиями, а я не сопротивлялся.

Мы вернулись домой, за всю дорогу не сказав ни слова. Дети держались за руки и не отпускали моего кармана и рукава.

– Наверное, вы проголодались? – поинтересовался я, но ответа не последовало. Они лишь переглянулись на секунду и смешно причмокнули.

– Да, думаю, вы голодны. Сейчас я приготовлю что-нибудь на ужин. А вы пока поиграйте в гостиной.

Я попытался разжать руку девочки и освободить свой карман. Не вышло. Карман остался в ее руке, впрочем, как и кусок моего рукава остался в кулачке мальчика. С тех пор я не ношу брюк с карманами и отказался от пиджаков.

Я отвел их наверх и принялся за ужин. Они сидели тихо, словно мыши. Мне показалось это странным для детей их возраста. Да, с ними определенно было что-то не так.

К моему удивлению, когда я зашел в комнату, чтобы позвать детей к столу, они сидели так, как я их оставил. Казалось, они и не шелохнулись с того момента, казалось, и не вздохнули. Я попытался спустить их в столовую, но все мои попытки были тщетны. Они сидели, сидели и смотрели друг на друга, словно боялись навсегда потеряться из виду. Мне пришлось принести все наверх, но и тогда они не притронулись к пище. Еще долгие часы я пытался хоть что-то узнать. Как их зовут, откуда они пришли, где их родители. Безрезультатно. И я сдался.

Постелив постель и оставив ужин на столе, я собирался уходить. Я уже открывал дверь, когда услышал тоненький писк. Обернувшись, я увидел сидевших на одной кровати детей, державшихся за руки. Тишина. Я снова попытался уйти, но услышал уже чуть похожий на шепот голос.

– Оставит? – спрашивал один.

– Оставит, – тихо отвечала другая.

– Оставлю! – про себя произнес я.

С тех пор мы жили втроем. Многих трудов стоило мне разговорить детей. Я узнал, что зовут их Кэвин и Кэйт, им по шесть лет, они брат и сестра. У них были рыжие прямые волосы и карие глаза. Их взгляд завораживал. Казалось, будто они что-то знают, что-то такое знают, что-то сильное знают. Я не пытался спрашивать. Я лишь любил их, а они полюбили меня.