Дороги моря

Лана мной довольна быть не может по умолчанию, мы работаем с ней так долго, всячески пытаясь им помочь. Сначала мирим братьев, потом она поднимает все свои контакты, я – все свое художественное видение, они – весь музыкальный талант. Возвращаться всегда сложнее, я говорю об этом не в первый раз и, полагаю, что не в последний. Возвращаться в старый дом, возвращаться в старую любовь, в любые старые отношения, в город своего детства, возвращаться в дело своей жизни, особенно, если дело твоей жизни – музыкальная сцена, а слава всегда была неверной подругой.

Тони восхищается шумно и громко, они с Ланой на одной волне, история захлестывает их и несет дальше. Оба предвкушают этот момент, ни на секунду не сомневаются – все получится. Мы повторяем это как мантру, основная твоя проблема с творчеством – однажды прикоснувшись уже не остановишься, будешь возвращаться обратно, не сможешь больше удержаться. Твое искусство – это то, что держит тебя на плаву. То, что позволяет тебе говорить и твоей душе расти. Минуты молчания – больные и мучительные, творческий человек молчать не может. Скажу больше, творческий человек молчать не должен. Никто не должен, если вы меня спросите.

Когда-то эти ребята собирают огромные площадки, после разваливаются под грузом свалившейся ответственности и собственного проведенного на музыкальном Олимпе детства, множества травм, отсутствия всякой приватности.

Я понимаю, что отвлекаюсь, пытаюсь сфокусироваться на Лане, она все еще возмущается, Арт беспокоится, Тони скучает – Тони мог бы быть щенком, также привязчив, также трогательно любвеобилен и по жизни неуклюж, я ловлю себя на мысли, что скучаю по ним невероятно, наши последние моменты с Артом – сплошная неловкость и я до сих пор убеждаю себя, что прощаю за это себя саму в первую очередь.

Его внимательный взгляд, ореховый, уставший, преследует меня, если честно, повсюду.

И не приносит, как раньше, облегчения. Возможно, я злюсь именно поэтому. С ним было ослепительно легко, пока не стало безумно сложно.

– Ты меня слушаешь?

Лана не терпит ничего, кроме честности и потому мои неловкие попытки соврать слушать не желает,

– Ты хоть работаешь там?

Последние полгода вся моя жизнь вращается вокруг мальчишек, Арту и Тони тридцать, мы все равно зовем их мальчишками, вокруг моих личных проектов, две серии разом, работаю как проклятая, не могу остановиться. Одно я знаю точно, если я позволю себе остановиться – я уже не встану. Упаду и не встану. Я не хочу падать, а потому продолжаю лезть выше. Иногда спрашиваю себя. Может быть, действительно проклятая? Может быть, все это – это не я вовсе. И где я? Вечный медиатор между мирами. Мое творчество, в свою очередь, медиатор между миром и мной.

– На самом деле, нет. Пытаюсь.. Разобраться. На работу не остается ни времени, ни настроения, ни.. Ничего.

Хочется рисовать море. Хочется рисовать Илая.

Перед отъездом я сжигаю все наброски на подносе в квартире Тейта. Улыбаюсь довольно. Хочется, конечно, разрыдаться.

Я тебя не потревожу. Ни словом, ни взглядом не потревожу.

(ИДИ К ЧЕРТУ! Слышишь, Илай? ИДИ К ЧЕРТУ.)

– Скарлетт, скажи мне только честно. Чего ты добиваешься? Спряталась там, не работаешь, не выходишь на связь, на звонки отвечаешь в лучшем случае с пятого раза. Что ты хочешь там обнаружить? Ты всерьез думаешь, что Альба вот этого хотела?

Я изо всех делаю вид, что слова меня не задевают. Нисколько. Миссия, разумеется, оказывается проваленной раньше, чем я всерьез успеваю за нее взяться.

Лана – живое напоминание. Где ключевым будет слово живое. О жизни, которая у меня была, которая у меня есть в Лондоне. О любви, о которой я вспоминать не хочу. Обо всем настоящем. О том, что Альбы нет и как бы я ни старалась, вернуть ее и вернуть ее домой у меня не получится.

Слова задевают меня. Гораздо сильнее, чем мне бы того хотелось.

– Мы понятия не имеем, чего бы хотела Альба. Видишь ли, когда она умерла, я смотрела новую серию глюков, где была ты – я не имею ни малейшего понятия, так или иначе, нас тут не было. Она была одна. И никто из нас не знает, чего она хотела.

– Чего Альба не хотела совершенно точно, – замечает Лана, голос твердый, все звонкие смешки, все кокетливые нотки исчезают из него немедленно, на несколько секунд я даже перестаю ее узнавать, – это дурацкой, бесполезной изоляции для тебя. И одиночества. Альба, знаешь ли, умела радоваться жизни так и проживать ее с таким изяществом, которому нам с тобой еще учиться и учиться. Ну что ты там забыла? Что это изменит? Или ты всерьез ожидаешь, что Илай вдруг «одумается» и появится сразу на пороге? Этого не будет! И, серьезно. Неужели. Ну неужели тебе действительно до сих пор хочется именного этого? Я думала мы прошли эту фазу, я думала тебе всерьез нравится то, чем ты занимаешься, я думала тебе всерьез нравится Арт. Ты ведь от него прячешься, ты ведь ждешь, что Илай позвонит! Скарлетт, я..

Я не знаю, что она, Лана обрывает себя резко, голос у нее усталый, она воспринимает мои решения как личное поражение и у меня решительно нет сил ей что-то объяснять.

Между призраками у воды и призраками лондонской жизни, мне сейчас проще ужиться с первыми, они хотя бы не лезут в мою душу. У них слишком болят их собственные. У них, кроме собственных душ, по сути, ничего и не осталось.

У нас с Ланой – новенькие очаровательные жизни в хрустящей обертке, и мы обе понятиям не имеем, как именно их жить. Я – какая-то дурацкая насмешка над реальностью, знаете, пропустить через себя столько жизней, столько чужого опыта, чужих воспоминаний. И все еще не иметь ни малейшего понятия, что делать со своей собственной жизнью.

Я могла бы ей объяснить, что здесь все дышит Альбой. Я могла бы объяснить, что это тот минимум, который я должна сделать. Я могла бы сказать, что, если не найду ответ – просто сойду с ума. Могла бы сказать ей, что мне страшно.

Вместо этого молчу. Устало и уродливо. Мы прощаемся скомкано, Лана обещает перезвонить позже. Лана хочет сказать что-то еще. Но вместо этого отключается, будто исчерпав аргументы. Этот момент повисает неприятно, оставляет осадок.

Вина – это рюкзак с камнями, который я постоянно ношу с собой.

В Доме на краю света тихо и тепло. Я, в самом деле, понятия не имею, чего бы хотела Альба.

Лондонская жизнь пляшет на периферии сознания, мигает и исчезает, понимая, что разбираться с ней сейчас никто не намерен.

Мне не стыдно.

Глава 7

ЛАНА

Я люблю все слова, что на «с»: сердечки, скрабы, сахарозаменители, сладкое в целом, салюты (я сама ходячий, прошу заметить!!), секс, а еще лучше секс-марафоны, связи (у меня их неприлично много), слойки с яблочком (как пекла наша бабуля, когда мы с Тейтом еще появлялись на семейных обедах), о кстати, Семья, хорошее слово и тоже на «с», саванны, смородину и саксофоны (ну какая же музыка, музыка, музыка!!) мои фруктовые салатики, самобичевание люблю по праздникам, а самооценка у меня хорошая каждый день, сезоны люблю, люблю все сиропы к кофе и люблю быть САМОЙ САМОЙ. Списки люблю, очень сильно люблю, списки больше всего! Мораль какая, Скарлетт, сегодня там твоего имени нет.

Сегодня я тебя любить не буду, не хочу и не желаю. Не заслужила. Ослиным упрямством не способствуешь.

С утра я пью шампанское прямо из бутылки и швыряюсь телефонами, пинаю подушки, с утра – это часа в два дня, но когда еще встают с постели приличные люди? Мне нужен был, нужен был мой сон красоты!

– Блин, блин, блин!!!

На шум прибегает Тейт, конечно, прибегает – это я сильно загнула, вплывает комнату с тем неотвратимым величием, с каким Титаник бы зашел в гавань, дойди он-таки до своего пункта назначения.