Дороги моря

– В самом деле?

Он усмехается, понимает, что поймал меня.

Он поймал меня, черт бы с ним. Черт бы с ним.

– Твоя, на самом деле, тоже так себе. Не впечатлила, знаешь. Или может быть это твои навыки как презентующего?

Я пытаюсь укусить в ответ, но в голове щекочет, будто все мои мысли, все мои мысли. Вот они. Разложены.

И путаются, путаются, путаются. Я отворачиваюсь, когда чувствую, что краснею.

***

Мы сталкиваемся в конце конференции, оба отчаянно зеваем, я успеваю подслушать, что он из той безумно странной и безумной продвинутой школы с религиозным уклоном, и потому когда я вижу надпись на его футболке «Когда я встаю на колени – это не для того, чтобы помолиться», я усмехаюсь, – Мне нравится, – указываю на футболку, и, когда он склоняет голову в шутовском поклоне, я чувствую, как он снова демонстрирует восхитительный оскал.

Эта ухмылка, усмешка, черт знает, зубастая, делает со мной удивительные вещи. Снимает кожу. И возможно одежду.

Его присутствие, то, как он пахнет, я почему-то думала, что будет неприятно, но пахнет чистотой, и когда я дотрагиваюсь до него – он почему-то вздрагивает, но перехватывает мою руку прежде, чем я действительно успеваю ее отдернуть.

Его присутствие, как и его ухмылка, делает со мной удивительные вещи, я не хочу на него смотреть. Но продолжаю все равно, – Дать поносить?

Мы смеемся. Я могу пережить, наверное, что угодно, но не звук его смеха, это хорошо, это ослепительно, я разрешаю себя поцеловать – я не знаю, почему. Возможно, только поэтому.

Это не является разрешением в полной мере, мы просто заворачиваем за угол, коридор тихий, остальные секции еще не закончили свои выступления, и я оказываюсь полностью им захвачена, примерно с той же силой, с которой я ловлю его: в фокус или в объятья, это неважно.

Обычно я так не делаю. Я все еще проваливаюсь в его запах, пытаюсь его запомнить, впечатать буквально в память, он пахнет чистотой, он пахнет чем-то еще – вероятно им, и когда вечером я буду нюхать собственные волосы, он все еще будет здесь, и мне все еще будет это нравиться.

Я разрешаю поцеловать себя – без разрешения – всего один раз, пропускаю язык в рот, отвечаю запальчиво, неумело и кусаче, до этого я целовала только Лану – это ровно то, что делают подружки, если надолго остаются без присмотра.

Давай попробуем, ну же, будет забавно.

– С ума сойти, – говорю еле слышно, когда он отстраняется, у него вид человека, который открыл новую вселенную – потом он скажет мне, что не ожидал, что я захочу до него дотронуться. Потом он скажет, что напрашивался на удар по морде, но никак не на поцелуй.

Потом – это все то множество раз, когда я увижу его снова. Мне будет казаться, что внутри моей головы встроен радар, я могу найти его где угодно. Внутри его головы живет такая же штука и с первой секунды, что я его вижу. Он мучительно действует мне на нервы, я не могу держаться от него далеко. Он захватывает мое воображение с первой секунды, становится источником вдохновения, а значит я была всего лишь обречена влетать в него снова.

Обычно я так не делаю. Мы будем предполагать, что это наши с ним комплементарные способности и то, как мы смотрим сразу друг другу внутрь, лезем в душу и под кожу. Мы будем предполагать множество вещей, но ни одна из них не укажет на суть.

Я вижу его в первый раз, на вкус – здесь я все же угадала, он отдает сигаретами и им, и чем-то еще, что тоже остается со мной и что будет мне нравиться.

Я даю ему свой номер, говорю, что хочу получить эту футболку. Он усмехается, показывает зубы, снова, в который раз. (Ты вообще улыбаешься?) Предлагает мне свою помощь в написании следующей работы, эта ведь была, откровенно говоря, позорной.

Мне хочется его ударить, но это не то, чего ждет от меня мамочка или преподавательский состав, так что я фыркаю, я задираю нос, отворачиваюсь, собираясь уйти, его номер – надежно спрятан в телефоне, я рекомендую ему поработать над речью, он говорит так, будто делает одолжение. Доклад слушать тяжело.

– Как тебя зовут? – спрашиваю, наконец, бейджик он, конечно, не надел, и мне интересно, мне чертовски интересно, я жду чего-то рычащего, но он отвечает:

– Илай.

И я повторяю за ним, имя ложится на язык так, будто облизываешь ложку мороженого, бананового, мягкого, уже чуть подтаявшего – замечательно, – Илай. Приятно познакомиться. Скарлетт.

Я до сих пор не уверена, приятно ли мне.

Когда он слышит свое имя, я вижу, как он напрягается, всего на секунду, у него приоткрывается рот, он дышит чуть иначе, мне кажется, что, если я поцелую его еще раз – я точно не уйду, не сейчас, я останусь, я задам больше вопросов, я не остановлюсь. Я не знала, что с поцелуями вообще так бывает, раз начав – невозможно остановиться.

Именно поэтому я почти убегаю, он успевает меня окликнуть, – Принцесса.

Прозвище меня нервирует – я до сих пор не могу понять, приятно или не очень. Принцесса. Все это уже было, но контекст совершенно другой. И этот совершенно другой контекст меняет абсолютно все. Черт с тобой. Черт с тобой. Зови как хочешь. Когда я оборачиваюсь, он улыбается.

Он улыбается и у него вокруг глаз такие морщинки, будто его улыбка слишком большая для его лица. Будто она не может там уместиться. Она не помещается и в моей голове вовсе.

Я вижу, как он улыбается.

И не в первый и далеко не в последний раз за наше знакомство понимаю, что я ужасно, чудовищно, беспомощно совершенно потеряна.

Он этого еще не знает, но рассматривает мое лицо дольше положенного – кого вообще волнуют эти нормы? Я хочу, я хочу, я отчаянно хочу, чтобы он на меня смотрел.

Он показывает жестом, вроде еще созвонимся.

Я сжимаю телефон в пальцах, едва дохожу до выхода из чужой школы.

Илай: принцесса, я не видел человека, красивее тебя. и дело не в том, что у нас школа для мальчиков, эти будущие святые отцы тоже бывают очень даже ничего.

Скарлетт: ерунда. ты разве не будущий святой отец сам?

Скарлетт: у тебя невероятная улыбка.

Илай: ))))))))))))) издеваешься?

Скарлетт: я предельно серьезна.

Я хочу его нарисовать.

***

Я позволяю ему влезть в мою жизнь, поселиться у меня под кожей – ему не нужно мое разрешение, он разделяет эту самую жизнь и меня саму на «до» и после с «маниакальным» упорством. Жизнь «до» похожа на совершенный, маленький, очаровательный кукольный домик, с дорогими платьями, элитной школой, со строгой мамой, жизнь «после» состоит из непонятных, незнакомых мне окраин Лондона, из прогулок и нарушений комендантского часа, из краденых поцелуев, из множества моментов, которые решительно не предназначены для того, чтобы их видел кто-то, кроме нас. Он не разделяет мою жизнь на до и после, я ошибаюсь, это почти смешно, он наполняет ее смыслами, о которых я до этого не знала. Или не хотела знать. Скорее всего, просто боялась, всегда была жуткой трусихой, но с ним нет страха, с ним нет болезненного ощущения отвергнутости.

Мы играем в какую-то дурацкую игру, смысла которой до конца не пониманием, ни я, ни он. И все, что мы друг с другом делаем: толкни дальше, посмотри, насколько далеко за границы зоны комфорта сможешь выпихнуть человека.

Это почти смешно, если бы не было так мучительно больно. Я боюсь, что как только игра перестанет быть интересной, что как только я ему надоем – все закончится.

Мне не хочется, чтобы он заканчивался для меня. Когда-нибудь. Хоть когда-нибудь.

Мы не говорим об этом, зато говорим о множестве других вещей.