Дорогие мои, хорошие!… Стихи друзьям: оды, мадригалы, посвящения, поздравления, тосты, пародии и другие экспромты
Шрифт:
и в ситуации кошмарной,
когда стою в толпе базарной,
повсюду помню: есть Б. Чарный.
Усталый весь, как круг гончарный,
всегда с друзьями солидарный,
в делах упорный и ударный,
он был дружинник и пожарный,
и вообще был хлопец гарный,
за фортепьянами — угарный,
и зал с улыбкой благодарной
внимал, как бесновался Чарный.
Пусть этот стих безгонорарный,
отчасти чуть комплиментарный,
кустарный, хоть и не бульварный,
а через годы — антикварный,
тебя прославит,
но потому лишь, как ни странно,
что нынче родилась Татьяна.
Итак, да здравствует Татьяна,
ее натура многогранна,
она — подобие вулкана,
в ней что-то есть от урагана
и кое-что — от уркагана,
увы, лишенного нагана,
не то в любого интригана
и в шарлатана, в горлопана
она стреляла б неустанно,
покуда хватит барабана.
За то, чтоб Чарная Татьяна
цвела, как роща и поляна,
как пламенный цветок тюльпана
и здравствовала постоянно, —
сегодня рады несказанно
принять, конечно, не нарзана!
* * *
Я в день торжественный такой
начну, увы, чужой строкой —
на том стоял Борюня рьяно:
«Итак, она звалась Татьяна».
Когда-то был известен в мире
ансамбль «Ритм-пятьдесят четыре».
Был ритм шикарный и ударный,
и был в ударе Боря Чарный.
На сцене, в жизни он, неистов,
менял безжалостно солисток.
То были разные солистки:
тихони или скандалистки.
И все они любили Борю
и потому исчезли вскоре.
Но вот в районе фортепьяно
возникла Демина Татьяна.
Наш друг, за фортепьяно севший,
сиял, от счастья окосевший.
Я помню, пела нам Татьяна
про кукарачу-таракана
и про цветущие левкои и многое еще другое.
А Чарный, зря ее фигуру,
не попадал в клавиатуру.
И мне подумалось при этом:
отныне Боре петь дуэтом!
прошли года, но, как ни странно,
она — как прежняя Татьяна.
И нынче каждый посмотри: О!
Где был дуэт — там нынче трио.
Итог дуэта так чудесен:
вот Женька — лучшая из песен.
А это кто? Стройна, румяна?
«Ужель та самая Татьяна?»
(Так Чарный мне велел финалить).
А потому — пора всем налить!
Боре и Танюше Чарным в день их серебряной свадьбы
Сударыня Танюша! Боря… сэр!
Живем мы с вами в годы грозовые
недавно развалился СССР,
того гляди, развалится Россия.
Слабеют узы, и за годом
вокруг идет один сплошной развод.
Разводится Россия с Украиной,
казалось бы, любимой половиной —
и нынче бомбы делят по суду.
С самой Россией развелись чечены,
узбеки отвалили и туркмены,
татары рвут подметки на ходу.
Пришел
разлад и под кремлевский свод:там насмерть разругались депутаты,
дал Хасбулатов Ельцину развод,
пора делить кремлевские палаты.
И вот: когда стал массовым развод,
и у людей и стран вошел он в моду —
у Бори с Таней все наоборот,
и их союз лишь крепче год от году.
Их дружбу не опишешь и пером!
Зайди во мрак гаражного массива
и полюбуйся, как это красиво:
когда опасность разлита крутом
и Боря жигуленка загоняет —
с какой его любовью охраняет
отважная Татьяна с топором!
Дни Ельцина, пожалуй, сочтены,
и нам бы надо, пользуясь моментом,
избрать Борюню-друга президентом,
в сопровождении, само собой, жены.
Я вижу: Вашингтон. Аэропорт.
Выходит Чарный. Он красив и горд.
Играют гимн. Ждут автомобили.
Борюню обнимает Клинтон Билли.
И вижу я, от радости чуть пьяный,
как Хиллари целуется с Татьяной.
И сладко мне: они — мои друзья,
ведь это наши Танечка и Борька!
Но что с собою нас не взяли — горько…
А впрочем, понимаю, что — нельзя…
Вновь сладко нам за свадебным столом,
но с временем попробуй-ка, поспорь-ка,
и горько нам, что столько лет прошло…
И горько нам, и сладко нам, и горько…
Мы так и говорим вам: «Горько! Горько!»
Марку ШВАРЦУ
Артисту в законе, вечному изобретателю
ТОВАРИЩУ ШВАРЦУ, ЧЕЛОВЕКУ И ГРОЗООТМЕТЧИКУ
Товарищ Шварц! На счетчике — тридцать,
растут годов этажи.
Прошу, продолжайте спокойно бриться,
электробритвой не достанешь до жил.
Прошу вас, товарищ, унынье и стон
оставьте вашей одесской тете.
Жили на третьем, теперь на шестом,
значит, еще растете.
Жизнь — не Ташкент, но трясет и тискает,
душа порою бывает в загоне.
Товарищ Шварц, вы законный артист,
никуда не денешься, артист в законе.
Морозный эфир хрустит, как редис,
грустит в ожиданьи искреннем, истовом.
Кроме того, вы, товарищ — радист,
никуда не денешься, родился радистом.
Гоняй по коротким, крути колесо!
А если случится грызня и резня —
шуруй по эфиру экстренный СОС —
как собаки, на выручку примчатся друзья.
Эфир равнодушия, как стенку, пробей!
Пусть в сердце пульсирует твой передатчик!