Дорогой Билли Миллиган
Шрифт:
«Он же не следит за мной?»
На самом деле, я чувствовал этот тяжелый взгляд из-под седых, заросших бровей с самого утра. И даже, когда он наивно отворачивался к окну, я знал, что не остаюсь без наблюдения, ощущал, как он пожирал меня своим строгим профилем, впалыми от чрезмерной худобы скулами и торчащим кончиком носа. Однако в таких делах, которые стали частью его жизни, и вправду стоит быть на чеку. Понимая это, я не чувствовал дискомфорта.
Автобус приехал раньше, чем я предполагал. Я поспешно бросил окурок на землю, придавил его ногой и забрался внутрь, где было практически пусто. Только водитель и старый мужчина, уткнувшийся в шарф и храпящий на весь салон. До этой остановки никто не доезжал, всем всегда нужно было куда угодно, но только не в психиатрическую больницу. Я сел в самом конце, надел наушники, включил по громче музыку и закинул голову на спинку сидения. И даже когда мы отъезжали
***
Как только я открыл дверь, стеклянные книжки, висящие под потолком на толстых нитях, звонко зазвенели, перестукиваясь и отскакивая друг от друга. Запах бумаги, напечатанной свежими красками, прямиком добрался до носа, я сделал глубокий, как бездна, вдох и слился с этим блаженным ароматом в самом что ни на есть экстазе.
– Ты опоздал!
Я поднял голову. На балконе второго этажа стоял мой… мой, скажем так, Приятель. Крепкие руки сжимали в ладонях перила, готовые треснуть от любого напряжение. Белая свободная рубашка закатана до локтей, джинсы запачканы какой-то неизвестной мне субстанцией, а волосы, как обычно, стоят непреклонным дыбом. Если в общем, то выглядел он в точности, как Дев Патель – британский актер индийского происхождения. Думаю, вы слышали о таком. Фильм «Миллионер из трущоб» стал культовой картиной прошлого десятилетия. Практически все фильмы, в которых он играл, основаны на реальных событиях, отчего само его лицо в каждой картине внушало неизмеримое доверие и сопереживание. Практически тоже самое можно было сказать и о моем Приятеле.
Он спустился вниз, похрамывая на правую ногу (кстати, о причинах это хромоты, я так и не узнал за долгие годы нашего общения. Он не рассказывал, я не спрашивал) и сел за стол, заваленный беспрецедентным количеством бумаг.
– Я был в больнице.
– Я знаю, чем ты занимаешься, – сказал он, – можешь не упоминать, но не забывай, что у тебя есть работа, за которую тебе платят.
– Ну, за ту работу, которую я выполняю в больнице, мне тоже платят.
– Чем же? Остатками с обеда? – Безобидно усмехнулся он.
– Нет.
– В любом случае, мне сегодня без тебя не обойтись, раздевайся и быстрее принимайся за работу. Все бумаги уже на столе. Осталось только, не вставая с места, разобрать их до последней.
Все это время он ни разу не взглянул на меня. Такая уж у него была привычка. Смотрел в глаза только при необходимости разглядеть зрачок, иначе куда угодно в даль, но только не на тебя. Он считал, что, когда люди придумали ложь, глаза остались единственным доказательством нашей непорочности. И чтобы не расстраиваться или не разочаровываться в своих близких, он предпочитает принимать иллюзию правды, нежели выискивать ее настоящую сущность.
– Откуда столько бумаг? – Спросил я, вешая пальто во встроенный за дверью гардероб для работников.
– Сегодня поступило много переводов. Такое чувство, что всем вдруг приспичило прочитать все свои письма на другом языке.
– Ты серьезно?! – Возмутился я, с грохотов упав на стул и чуть не сбив небольшую горку помятых листов. – Переводческая деятельность вообще не наша специализация.
– Слушай, почему ты такой тяжелый на подъем? Ты ведь в идеале знаешь несколько языков. Совсем не сложно, я думаю, перевести несколько крохотных текстов общего характера. Что тебе стоит?
– Я не хочу ручаться за переводы личных текстов на другой язык. Это тебе не твои экономические кейсы решить. Для этого надо знать не только слова и грамматику, но и саму культуру страны, откуда происходит язык.
– Зачем это?
– А затем, чтобы случайно не перевести сомнительную шутку в оскорбление. Каждый народ, да что уж там, каждый человек воспринимает внешний мир в рамках своей культуры и ценностей, которые в ней заложены. И это совершенно естественно. Откуда мне знать, например, что подразумевают греки под выражением «смотри по сторонам». Угрозу? Предупреждение? Страх? Предвидение какое-то?
– Ты маячишь не в ту степь, приятель, вещи имеют ровно столько смысла, сколько значимости ты в них вкладываешь. Слышал про трудовую
теорию стоимости?– Да.
– Ну вот, а это мой аналог – смысловая теория вещей. Ну что, как тебе? Только что придумал.
– Оно и чувствуется.
– Что, стоит доработать?
– Откуда мне знать, честное слово. Это же твоя теория, я не могу прочесть твои мысли. Вот и сейчас, мы сидим с тобой в одной комнате, общаемся уже который год, но я все равно не могу знать твои мысли наверняка. А ты просишь меня пропустить через себя мысли других культур. Лингвистическая порнография какая-то.
Он томно вздохнул.
– Ты возьмешься за переводы или нет?
– А у меня есть выбор?
– Вот и отлично, – бросил он небрежно, словно делал мне практически несоизмеримое ни с чем одолжение, как если бы бросил кусок колбасы надоедливой дворняге.
Стоит, наверное, рассказать, как именно мы с ним познакомились. Произошло это около двух лет назад. Я тогда заканчивал первый курс на факультете журналистики в университете ***. Он учился там же, но на другом факультете (на каком именно, он до сих пор умалчивает), поэтому и предпосылок для нашего знакомства не было ни одной. После окончания весенней сессии и сдачи всех экзаменов, университет решил провести небольшую символическую вечеринку в честь окончания учебного года и, скажем так, внести это в список традиций. Вечеринка проходила в каком-то популярном баре в центре города, который арендовали на всю ночь специально для наших студентов. Не помню точно, что именно побудило меня пойти, но я все же собрался и поехал к полуночи к этому месту. Очередь у вдоха стояла практически на весь квартал. Охрана проводила тотальную проверку документов, чтобы случайно не стать причиной разгрома заведения или хуже того – расстрела студентов. Частая мировая практика массовых расстрелов поставила на уши практически весь наш город, и, если бы остальные города, страны и континенты взяли с нас пример ведения борьбы с терроризмом, в мире стало бы чуть меньше зла, чем было. Но никто не хотел думать об общем благе, всех почему-то беспокоила собственная одинокая шкура.
Короче говоря, я выстоял тридцатиминутную очередь и зашел внутрь. Басы ударили по перепонкам у самого входа. Но меня это вовсе не повалило с ног. Я слушал музыку и по громче практически каждый вечер через стенку спальни. Я, почему-то, знал, что не останусь надолго, поэтому решил сразу перейти к делу и поплелся в сторону барной стойки. Протискиваясь между горячими потными студентами, возбужденными всем, что было в этом баре – алкоголем, танцующими на сцене пьяными девушками, всеобщим ажиотажем, сдачей всех экзаменов, наступлением каникул, музыкой, друзьями, беззаботностью, иллюзией свободы. Заказал себе виски, повернулся лицом к толпе, чем совершил самую глупую ошибку. В приплюснутом состоянии, скажу я вам, не так уж удобно и пить. Я оказался зажат между столом и безудержно веселящимися студентами. Не знаю, как их, вас или кого-то еще, но меня такая обстановка не удовлетворяла ни в каком смысле. Трогательные эмоции, которые должны были расплыться на наших лицах, сменились раздражением и дискомфортом. Возможно, потому что я был один. Или потому, что мне было грустно с самого начала зарождения мысли прийти сюда.
В таком положении я простоял не совсем долго. Толпы начали редеть, воздух чуть посвежел, а девушек стали силком стаскивать со сцены. Одна из них просто прыгнула на какого-то высокого худощавого парня, протягивающего ей руки, и они оба с грохотом полетели вниз, посмеялись собственной неуклюжести, подняли на ноги и с гордо поднятой головой двинулись к выходу. Юбка у девушки была задрана, как у ребенка, а парень так сильно вымок, что невозможно было разобрать, то ли у него голубая футболка с темно-синими пятнами, то ли наоборот.
И примерно в это время возле меня оказался Приятель.
– Неприятная сцена, – сказал он.
Я взглянул на его трезвое лицо, кивнул и повернулся обратно смотреть в даль.
– Какой курс? – Спросил он.
– Первый.
– А я второй.
Так уж сложилось, что в образовательных учреждениях возраст среди учащихся играл чуть ли не ключевую роль в построении межличностных отношений. Разница в год ощущалась как в несколько десятилетий. Старшие курсы всегда казались опытными, знающими, взрослыми и осознанными людьми, а младшие выглядели в наших глазах как дети. Поэтому в его голосе с той самой секунды и пронеслись нотки некоего самодовольства.