Дорогой длинною

Вскоре начало светать - под закрытые ставни подползла бледная полоска зари. Цыгане не спали - тянули вино, вполголоса разговаривали. И не заметили, как хозяйка дома, поднявшись, вышла из дома.

На дворе - предрассветная мгла, туман, сырой запах травы. Макарьевна, тяжело ступая, сошла с крыльца. Оглядевшись, позвала:

– Варенька… Дочка, где ты?

Варька сидела, сжавшись в комок, у заборного столба. Её платье было выпачкано землёй и травой, причёска рассыпалась, и волосы спутанными прядями висели вдоль лица. Когда Макарьевна подошла и встала рядом, она уткнулась лицом в ладони.

– Ну, что ты, доченька… - задумчиво сказала Макарьевна, глядя через забор на пустынную, ещё сумеречную улицу.
– Всё равно женился бы когда-нибудь…

– Я знаю, - хрипло сказала Варька.
– Не ждала только, что так… так скоро.

Ты не подумай, у меня и в мыслях не было, что я… что на мне… когда-нибудь… Он на меня и не глядел никогда. Дэвлалэ… - она вдруг снова залилась слезами.
– За что мне это… Зубы эти щучьи, морда эта чёрная… За что?!. Господи, Макарьевна, милая, ты бы слышала, как Митро пел сегодня! Всю жизнь вспоминать буду, в могилу лягу - не забуду… "Всё недосказанное вами, всё недослушанное мной…" Господи, если б я хоть немного, хоть вполовину, как эта девочка, Илонка, была… Макарьевна вздохнула. Двор уже заливало розовым светом, туман у ворот рассеивался. На Садовой простучала по камням первая пролётка. Из-за крыши Большого дома выглянул алый край солнца. Варька, не поднимая головы, притянула к себе ветку смородины, всю, как бусами, унизанную серебристыми холодными каплями. Собрав росу в ладони, протёрла лицо.

Сорвала лист лопуха, высморкалась. Тихо сказала:

– Уеду я. Прямо сегодня и уеду.

– А… хор как же?
– осторожно спросила Макарьевна. Варька с кривой усмешкой отмахнулась:

– Зачем он мне? Вернусь в табор к Илье. Может, там Настя уже племянника мне родила. Со мной и ей полегче будет, и я сама… - не договорив, она вздохнула, поднялась и, в последний раз вытерев глаза, медленно, словно через силу, пошла к дому.

Глава 11

Котляры пришли на другой день к вечеру - видно, долго искали по Москве дом Васильевых.

За это время Митро успел провернуть множество необходимых дел: вопервых, спозаранку упасть вместе с женой в ноги матери и Якову Васильевичу; во-вторых, с удовольствием рассказать сбежавшимся домочадцам, как было дело; в-третьих, прикинуть размер возможных неприятностей и отрядить сестёр в лавки за вином и едой, а кухарку Дормидонтовну заставить собирать праздничный стол; и в-четвёртых, собрать на всякий случай в Большом доме мужчин посильнее.

К счастью, со всем этим успели вовремя, и, когда семья Илонки постучалась в двери Большого дома, их встретила целая толпа с Яковом Васильевым во главе. Митро в это время бешеным шёпотом ругался с Петькой Конаковым:

– Последний раз спрашиваю, дашь денег или нет?! Сват бесштанный!

– Да, Арапо, вот чтоб меня разорвало, нету! Нету, и всё! Тыщи мало тебе?! Из меня и так мать теперь всю душу выдернет…

– А я тебе говорю, - давай еще одну! Я ведь тоже выдернуть всё, что хочешь, могу… Да верну я тебе ещё до Троицы, жмотище, обернусь с конями и верну! Не понимаешь, что ль, что надо до зарезу?!. Мне с этими болгарами ещё всю жизнь знаться, если всё, даст бог, утрясётся… Котляры вошли солидно, не спеша. Отец Илонки, высокий старик с сухим и умным лицом, нервно постукивал по полу палкой с массивным набалдашником из чернёного серебра. Сразу определив старшего в доме, он уткнулся в Якова Васильева острым взглядом, в котором пряталось волнение.

– Здравствуйте, ромалэ, - не очень уверенно заговорил Яков Васильич. – Милости просим в наш дом. Чем богаты - всем с вами поделимся.

Воцарилась мёртвая тишина. Молодые цыгане, сгрудившиеся вокруг хоревода, разом подобрались. Котляры, толпившиеся в дверях за спиной старика, тоже поглядывали недобро. Минута была напряжённая.

Старик-котляр молчал. Вместо него подала голос мать Илонки - немолодая, но ещё красивая цыганка с тяжёлыми золотыми монистами на груди и причудливо заплетёнными косами, уложенными под шёлковым платком.

– Где наша дочь?
– сердито и встревоженно спросила она.
– Ваши увезли, мы знаем. Те, которые вчера в табор приходили.

Яков Васильевич оглянулся назад. Митро с Илонкой вышли к котлярам и второй раз за день опустились на колени.

– Простите меня, ромалэ, - Митро старательно удерживал на лице покаянное выражение.
– Богом клянусь, я вашу дочь честно взял. Она мне жена теперь. Пусть все знают. И денег я за неё столько дам, сколько запросите.
– он покосился на стоящего в дверях Петьку, тот чуть заметно пожал плечами, неохотно кивнул. Мать Илонки шагнула к дочери.

– Силой взял?
– резко спросила она.

Бледная Илонка, уже в широком фартуке поверх юбки, уже в платке на заплетённых волосах, испуганно замахала руками и даже сделала движение, загораживающее мужа от разгневанной матери.

– Нет, нет! Я сама! Я его люблю!
– закричала она.

Митро невольно усмехнулся. Хмыкнул и кто-то в толпе котляров.

Мать смерила Илонку внимательным взглядом, отошла к мужу и что-то тихо заговорила. Старик слушал, посматривал на дочь. Было видно, что на него произвели впечатление не столько слова Илонки, сколько тяжёлое золотое ожерелье с гранатами, красующееся на её шее. Илонка поняла это и украдкой приподняла рукава, чтобы цыгане могли увидеть старинные витые браслеты. Их только час назад подарила невестке Марья Васильевна.

– Вуштен^[102], - наконец смягчился старик.

Митро с облегчением поднялся. Илонка тоже вскочила и юркнула за спину свекрови. Та торопливо сказала:

– Просим дорогих гостей к столу… Варька! Варька! Где ты там?

Приглашай живей! Они что, совсем по-нашему не понимают?

Через несколько минут и хозяева, и гости устроились за большим столом, накрытым в зале. Вечер был тёплым, солнце садилось, в открытые окна лезли ветви цветущей сирени, розовые полосы света тянулись по стенам, россыпью отражались от рояля, дрожали на монистах котлярок.

Расселись по старинному обычаю: мужчины - с одной стороны, женщины - с другой. Молодые цыганки скрылись на кухне. Вскоре они появились оттуда с блюдами еды, тарелками и стаканами. Илонка прислуживала за столом вместе со всеми. Солнечный свет играл на её волосах, отныне и навеки накрытых платком. На живом личике старательно удерживалось солидное выражение замужней женщины. Босые ноги (Митро, купив жене золотое ожерелье, забыл о том, что ей нужны ботинки) мягко ступали по паркету. Хоровые цыгане с восхищением поглядывали на неё, усмехались:

"Ну и Арапо! И здесь не растерялся, лучшую кобылку отхватил!" Митро как мог старался поддерживать разговор с мужчинами, но глаза его сами собой оборачивались на тонкую фигурку молодой жены. И ни он, ни другие цыгане не заметили, как молча вышла из комнаты Данка. Только Варька, сидящая среди котляров, проводила её сухими, воспалёнными глазами, но тут же отвернулась, задумавшись о своём. Завтра утром она уже рассчитывала быть в дороге.

*****