Дорогой длинною
Шрифт:
Шипели, как змеи подколодные, хоть я и в хор много отдавала…
– Кузьму не вспоминала?
– не утерпел Илья.
Данка стремительно развернулась к нему, и он увидел злые слёзы в её глазах.
– И ты туда же, господи ты мой… Илья! Да ты ведь лучше всех понимать должен, как я с Кузьмой оказалась! Мне тогда всё равно было за кого, хоть за чёрта плешивого, - лишь бы цыганом был, лишь бы замуж, лишь бы снова по городам одной не шляться… Мне ведь пятнадцать всего было! Да, не любила его, да, да! Так ведь он меня об этом и не спрашивал! Спросил: "Пойдёшь?" Я сказала: "Пойду". И пошла. Никогда я ему любви не обещала, и никто такого говорить
– Наверно, нету… Только измотала ты его дай боже.
– Илья смотрел на блестящие паркетные плашки.
– Он из-за тебя пить начал. Если б не Митро да не Варька моя, пропал бы уже давно.
– Это не из-за меня.
– Данка отошла от окна, нервно отпивая из бокала. – Что-то Федька, муж мой второй, не запил, когда я его бросила. И миллионщики мои живы, и граф Суровцев так и не застрелился… Слава богу, все здравствуют и даже переженились. А Кузьма…
– Только тобой и жив.
– Илья, золотой, а что же мне поделать?
– Данка совсем по-таборному вцепилась обеими руками в аккуратную причёску.
– Да, знаю, знаю - он и к "Яру" ходил из-за меня, и здесь, на Воздвиженке, я его сколько раз видала, пьяным.
Трезвый не приходил… Я ведь только прикидывалась, что его не узнаю:
думала, так успокоится скорее… Ну ведь ничего, ничего у меня к нему нет.
И не было! Хоть зарежь! Чужой он мне…
– А этот Навроцкий что же - роднее оказался?
– мрачно спросил Илья.
Данка вздрогнула. Медленно, держась за край стола, опустилась на диван.
– Навроцкий… Да что вам всем Навроцкий? Знал бы ты, морэ… Он меня как позвал в тройку - я ни минутки не думала! Подхватилась, в шаль завернулась - и прыгнула! Хоть и знала, что в "Яр" теперь возврата не будет, он ведь за меня в хор ни гроша не заплатил… И знала, что играет, что денег нет, и что не женится никогда - на цыганке-то!
– и всё равно… И не жалела ни о чём!
– А сейчас что же?
– осторожно спросил Илья.
– Сейчас… - Данка стиснула дрожащие пальцы.
– Сейчас… Плохо всё сейчас, Илья. Совсем плохо. Я ведь всё, как дура последняя, ему отдавала, что ни просил,- всё! Так и вытянул по грошику… И дом уже заложен, и золотишко только то осталось, что на мне. Я уж боюсь, как бы он меня саму в свои карты не проиграл.
Голос Данки был спокойным, но по лицу бежали слёзы, капали на сжатые руки, на кольца, на смятую бархотку. Илья молчал.
– Одна я, Илья. Когда я с ним на тройке улетела, я все постромки за собой обрубила. А теперь вот и кинуться некуда. От своих оторвалась, к чужим не прилепилась… Что ж теперь… Пропадаю я, морэ.
Илья поднял глаза. Помедлив, протянул руку, слегка прикоснулся к плечу Данки - и она, зарыдав, уткнулась лицом в его грудь.
– Ох ты, дура… Какая ж дура, дэвла… Что ж с тобой тут сделали?
Ничего, кажется, особенного и не сказал, а её затрясло. Вцепившись обеими руками в рубашку Ильи, Данка взвыла в голос, хрипло причитая поцыгански, как вдова над гробом. Гребень выпал из причёски, и чёрные вьющиеся пряди ринулись вниз по худенькой спине, по алому бархату дивана.
Илья растерянно погладил их, обнял дрожащие плечи Данки, закачал её, как ребёнка, вполголоса приговаривая "ч-ш-ш…". В гостиную вбежала горничная и, ойкнув, остановилась на пороге.
– Пошла вон, - одними губами сказал ей Илья.
Девчонка,
глядя округлившимися глазами на Данку, испуганно прошептала:– Барин приехали…
– Гони прочь.
– Ох… - очнулась Данка, отстраняясь от Ильи.
– Зови… Скорей зови.
Горничная ушла. Данка торопливо, всеми доступными способами - рукавом, платком, пальцами - уничтожила слёзы, оправила платье. Илья подал ей гребень, но на восстановление причёски уже не было времени: из коридора слышались приближающиеся шаги. Данка перекинула спутанную копну волос на плечо, последний раз шмыгнула носом - и в комнату вошёл Навроцкий.
Было очевидно, что "барин" не спал несколько ночей подряд. При дневном свете его худое лицо показалось Илье ещё более болезненным, отчётливее выступила нездоровая желтизна на щеках, под глазами лежали синяки.
Подавив зевок, Навроцкий взглянул на Илью, нарочито не вставшего с дивана, и лишь на миг в его тёмных глазах мелькнуло изумление. На миг, - но Илья понял, что шулер узнал его.
– Ты плакала, душа моя?
– равнодушно спросил он у Данки.
– Кто тебя расстроил? Пан цыган?
– Пустое, - хрипло отозвалась она. Не глядя, положила ладонь на руку Ильи.
– Это мой родственник… брат.
Навроцкий насмешливо поднял тонкие, как у женщины, брови. Его взгляд скользнул с тонкого, красивого даже в слезах лица Данки на чёрную, сумрачную физиономию Ильи.
– Матка боска - поразительное сходство… - Пройдясь по комнате, он поднял с паркета отколовшуюся с ворота платья Данки бриллиантовую булавку.
Отрывисто сказал: - Душа моя, ты напрасно приглашаешь в дом эту… свою родню. Я не удивлюсь, если ты недосчитаешься…
Он не договорил: Илью словно пружиной сбросило с дивана. Данка вскочила, вскрикнула, всплеснула руками, но ничего не помогло: Илья и Навроцкий, сцепившись, покатились по полу. Илья был сильнее и довольно быстро уселся верхом на вырывающегося поляка. Через минуту Данка взмолилась по-цыгански:
– Илья, ваш дэвлэскэ, ту умарэса лэс[121]!
– Гара трэби[122]… - пропыхтел он в ответ, опуская кулак. Наклонившись к неподвижно лежащему Навроцкому, предупредил: - Попробуешь, свинёныш, на сестре отыграться, башку сверну!
Поляк не подавал признаков жизни. Илья встал, одёрнул измятую, насквозь мокрую от слёз Данки рубашку и пошёл к двери.
Он был уверен, что Данка останется с Навроцким, но она вышла вслед за ним во двор, у калитки молча протянула руку. Илья взглянул в её мокрые, усталые глаза. Нет, ничем тут не помочь.
– Держись, девочка.
– он отпустил её холодные пальцы и, не оглядываясь, вышел на серую от дождя Воздвиженку.
*****
Над Калитниковским кладбищем - иссиза-чёрные тучи, мелкий дождь, пестрящий могильные плиты, тишина. Илья сам не знал, зачем явился сюда:
не могла же Маргитка прибежать на встречу в такую собачью погоду… Возле часовни и в самом деле никого не было. Илья посидел немного на мокром камне, пожевал травинку, встал, уже собираясь уходить, но из-за поникших кустов вдруг появился Никодим со своим заступом.
– А, ты… - без всякого удивления сказал он.
– Чего сидишь? Не придёт она сегодня.