Дорогой длинною

Всхлипнула.

– Ничего… Ничего. Это я так. Иди, ступай. Я подожду, я, кроме тебя, никого не полюблю.
– Она улыбнулась сквозь слёзы, наугад перекрестила Яшку.
– Джя дэвлэса^[133].

Яшка поцеловал её мокрую от слёз ладонь, встал и быстро, не оглядываясь, вышел. Как только за ним закрылась дверь, Дашка молча повалилась вниз лицом на смятое одеяло. В такой позе и нашла её вернувшаяся Настя.

– Дарья! С ума сошла! Ты почему на полу сидишь? Лезь под одеяло сейчас же, совсем без головы девка! Да ты… Ты плачешь?
– Настя села рядом с дочерью, встревоженно повернула её к себе.
– Что ты, маленькая?

Что тебе этот чёрт Яшка наговорил? Да я его сейчас…

Дашка покачала головой. Чуть погодя едва смогла выговорить:

– Он у-хо-дит…

– Куда?!

– С Маргиткой.

Настя вздрогнула. Молча помогла Дашке взобраться на постель, поправила ей подушку, прикрыла одеялом. Медленно подошла к окну, взглянула на красную от заката улицу. Через несколько минут она увидела, как из дома выходят двое. Маргитка плакала, волоча за собой огромный пухлый узел. Яшка держал её за руку и оглядывал улицу. Вскоре он махнул рукой, и от угла не спеша подкатила извозчичья пролётка. Яшка сказал извозчику несколько слов, тот кивнул. Маргитка быстро взобралась в пролётку, Яшка прыгнул следом, повернулся к дому, и на мгновение его глаза встретились со взглядом Насти. Но пролётка рванула с места, копыта лошадей застучали, удаляясь в сторону Большой Грузинской, и вечерняя Живодёрка опустела вновь.

Глава 19

На второй версте Рогожской дороги под звёздным небом бродили кони.

Поле было покрыто туманом, из которого появлялись и вновь исчезали лошадиные морды и хвосты, слышался храп, негромкое ржание.

Очертания шатров и телег едва проступали в белёсой пелене. Над полем висел тонкий месяц. От недалёкой реки тянуло сыростью, в воздухе звенели комары, в траве оглушительно стрекотали кузнечики. Угли возле шатров уже догорали. Время перевалило за полночь, табор спал, и лишь у крайнего шатра красные отсветы тлеющих головешек выхватывали из темноты две фигуры - мужскую и женскую.

– Вот так.
– Илья, не отрываясь, смотрел в огонь, и в глазах уже рябило от прыгающих огоньков.
– Вот так…

Варька молчала, попыхивая длинной изогнутой трубкой. Её некрасивое лицо не выражало ничего. Взяв лежащую рядом палку, она поворошила угли, и в небо взметнулся сноп пляшущих искр.

– Не потухло бы совсем… Сколько, говоришь, это у вас было?..

– Три месяца.

– Да-а-а… Вот послал бог брата - на лето оставить нельзя! Ну, и чего ты ждал? Ты Настьки не знаешь?

– Так ведь, Варька, я же и раньше…

– Что "раньше"? Раньше другое дело было, хотя и тоже ничего хорошего… Сам, что ли, не понимаешь?
– Варька отложила трубку, нахмурилась.
– Ну, что у тебя головы нет, я всегда знала. Но Маргитка-то чем думала? Цыганская девчонка, понимать должна была…

– Наверное, тоже ничем.
– Илья вздохнул.
– Знаешь, она совсем ничего не боялась. Это я боялся, а она… - Он поморщился, как от боли, вспоминая.

– Даже сейчас её вижу… Глаза закрываю и вижу. Сидит, смотрит на меня своими пятаками зелёными и говорит: "Не жалею ни о чём. Не хочу без любви жить и тебе не дам…" Дэвлалэ!

– Вон куда… - без улыбки удивилась Варька.
– Влюбилась, значит, девочка без памяти. Ну, а ты-то что? Не мальчишка вроде, чтобы так голову терять.

Вот здоровый-то он, наверное, был, хвостатый, рогатый…

– Кто?
– испугался Илья.

– Бес.

– А… - криво усмехнулся он, - который мне в ребро, что ли? Наверное, здоровый. Знаешь, что? Может, ты и правду говоришь, что головы у меня нету… Только я боюсь, что и сейчас её люблю. Её, Маргитку.

– Как ты сказал?
– изумлённо переспросила Варька, опуская трубку и поворачиваясь к нему. Илья не поднимал глаз, чувствуя, что даже спина у него горячая от стыда. Ведь по пальцам можно было перечесть случаи, когда он говорил вслух такие слова. Но сейчас уже нечего было терять, и, в конце концов, не затем он пришёл сюда, чтобы врать.

Варька выкатила палкой из углей несколько чёрных картофелин, придвинула их к Илье.

– Бери.

Он сапогом затолкал картошку в траву.

– Пусть в росе остынет… Варька! Ну, что я делать должен?

– Что делать… Откуда я знаю?
– Варька кидала из ладони в ладонь горячий клубень, морщилась, роняла на траву хлопья золы.
– Говоришь, что любишь девочку? Так и бери её, живи с ней. Настька тебя, сам говоришь, отпустила.

– Не могу. Всё-таки годы уже не те. У меня семья… Мальчишки ещё маленькие, Дашку пристраивать надо. И… как я с Маргиткой жить-то буду? Я через десять лет стариком стану, а она только по-настоящему бабой заделается. И найдёт себе мужика помоложе. Куда мне тогда деваться?

В монастырь?

– Так чего же ты мне голову морочишь?
– рассердилась Варька.
– Вставай, морэ, разворачивайся - и к жене обратно!

– "Обратно…" - проворчал Илья. И умолк, глядя в чёрное поле, откуда чуть слышно фыркала чья-то лошадь.

– Ну, не балуй!
– сердито прикрикнула Варька на неё.
– Илья, нельзя же так. Ведь, если подумать… Эй, кто это там идёт? Ефим, ты? Лачо бэльвель^[134]

Из темноты теперь уже отчётливо послышались приближающиеся шаги, лошадиное всхрапывание. Вскоре в розовый круг света вошёл молодой невысокий цыган. В поводу он вел большого гнедого жеребца.

– Здравствуй, биби Варя! Будь здоров, Илья Григорьич!

– Ну - богатый, что ли, чяворо?
– улыбаясь, спросила Варька.

– Богаче царя небесного!
– Цыган блеснул хитрыми глазами.
– Вот, взгляни, Григорьич, какой красавец! До самой Сибири довезёт и пить не запросит!

– Сменял?
– полюбопытствовал Илья, вставая и оглядывая жеребца.
– У тебя же, кажись, мерин вислопузый в оглоблях бегал…

– Вот его и сменял!
– расхохотался Ефим так, что жеребец, всхрапнув, шарахнулся в сторону.
– Гаджо на Конной дурак дураком попался! Мы с Колькой его за полчаса уломали да ещё магарыч стребовали! И-их, пропал теперь мой вислопузенький… Со дня на день ведь подохнуть собирался, еле на ногах стоял, на ночь жердями подпирали!

– Ладно, чяво, ступай себе, - строго сказала Варька.
– Катерина-то твоя сейчас тебе - у-у-у!..

– Что такое?
– Ефим разом перестал улыбаться.

– Как что? Ты разве не два дня назад вернуться должен был? Только не ври, что всю неделю коней менял! Да Катьке тут уже такого наговорили!

Всё рассказали - и где тебя видали, и с кем, и за сколько… Поколотит она тебя, слово даю.

– Да ну… - неуверенно махнул рукой Ефим.
– Баба - она баба и есть.

Поголосит и уймётся. Я ей серёжки купил. Спокойной ночи, ромалэ.

Цыган и конь скрылись в темноте. Варька задумчиво посмотрела им вслед.

– Вот Ефим - такой же потаскун, как и ты. Так от своей Катьки гуляет, что весь табор об этом гудит, в каждом городе по раклюхе^[135], а потом купит жене серьги или шалёнку - и ничего! Дальше живут.

– Ну-у… У людей всё по-людски, - с завистью сказал Илья.
– Кабы вот Настька такая была…