Дорогой длинною

– Да ты уж лучше сам поди, - спокойно сказал городовой, подцепляя из миски на стойке солёный огурец. Паровоз обернулся, поглядел на него, посоветовал:

– Лист сыми, заглотишь.
– И, подождав, пока Федот Иваныч снимет с огурца прилипший смородиновый лист, сказал: - Обожди, чаю хочу. Кузьмич, тащи чайник.

– И мне тож, - в спину хозяину велел городовой.

Вздыхающий Кузьмич принёс два чайника, стаканы, Паровоз спросил ещё и сахару. Около получаса городовой и вор молча пили чай каждый в своём углу, не глядя друг на друга. Спирька, сидящий у порога, словно обратился в изваяние и лишь время от времени громко икал. Кузьмич надел треснувшие очки, снова взял газету и, казалось, углубился в чтение. Скрипнула дверь, в трактир заглянули два оборванца, насторожённо посмотрели на сгорбившегося за столом Паровоза, на огромную фигуру городового и молча, быстро вышли вон.

Паровоз втянул в себя последний глоток чая, перевернул стакан, взъерошил обеими руками волосы. Посмотрел на ходики в углу. Встал, потянулся и обернулся к городовому.

– А чёрт с тобой, Иваныч, веди. Надоели вы мне все.

Федот Иваныч встал. Подойдя к вору, сочувственно сказал:

– Да не убивайся ты за ей, Семён. Бабьё - оно и есть бабьё, ветер под хвостом свищет. Тем боле цыганка. Ничего, кроме золота, в уме не держится.

– Всё-то ты знаешь, Иваныч.
– Паровоз устало улыбнулся, потёр глаза, и сразу стало заметно, что он не спал несколько ночей подряд.
– Я так думаю, что ты нечистая сила всё-таки.

– Ты бреши, да не забрёхивайся… - полусердито проворчал городовой.

– А что?
– Семён пошёл к двери.
– Ведь, гляди, что выходит: в доме – домовой, в воде - водяной, а в городе кто? Городовой! Нечистая сила и есть.

– Всё бы тебе шутить, чёртушка. Ну, пошли, что ль?

– Пошли, не то… - Семён оглянулся с порога, снова посмотрел на Спирьку, на Кузьмича, на проснувшуюся и тупо трясущую головой старую нищенку. – Ладно уж… схожу гляну, что это за город Нерчинск. Вязать-то будешь, Иваныч?

– Обойдёшься… Трогай помаленьку.

Паровоз вышел первым, городовой - за ним. Дверь захлопнулась. Спирька и Кузьмич ошалело смотрели друг на друга. Слышно было, как за окном Паровоз запел: "Гулял, гулял мальчонка, гулял я в городах…" Вскоре стихла и песня.

– Ну, и дела!
– Крякнув, Кузьмич вышел из-за стойки собрать со столов стаканы и чайники.
– Вот тебе и фартовый… Вот тебе и пуля не берёт.

– Пуля его правда не возьмёт, - убеждённо сказал Спирька, вставая и перебираясь за стол, за которым сидел Паровоз.
– Вот душу положу, если Семён Перфильич при первом же случае не подорвёт^[132]. Месяца не пройдёт, опять в Москву прихряет и на Хитровке утвердится. Не для таковских каторга заведена.

– Ну, дай боже… Чаю тебе дать?

– Давай. Да не тащи чайник-то, стакан налей.

Кузьмич уже выносил из-за стойки дымящийся стакан для Спирьки, когда дверь трактира с пронзительным визгом распахнулась и внутрь, растрёпанная, запыхавшаяся, влетела Маргитка. Увидев приподнявшегося навстречу Спирьку, она хрипло спросила:

– Где?..

– Здрасти, откровение небесное… Ты бы ещё к зиме схватилась!
– возмущённо сказал мальчишка.
– Тебе же человеческим языком было прописано:

с полудня до четвёртого часу. А сичас скольки? Дура цыганская! Из-за тебя Семён Перфильич погоревши! Забрали сокола твоего тока что!

– Куда забрали?
– прошептала она.

– К генерал-губернатору на кофей!
– съехидничал Спирька.
– Куда нашего брата забирают, не знашь, что ли? А они тебя, промежду прочим, до последнего мига ожидамши тутова! Какого чёрта лысого… - Он осёкся, потому что Маргитка как подкошенная рухнула на табуретку, уронила голову на руки и взвыла так, что из-за стойки испуганно выскочил Кузьмич.

– Девонька, ты что ж это? Да не сокрушайся ты так за ним, чёртом… Да что ж ты, как по мёртвому-то, хосподи?

– Да совсем и не долго они в отсутствии будут!
– вторил ему Спирька, азартно брызгая Маргитке в лицо остывшим чаем.
– Ты что, Паровоза не знаешь? Скоро возвернётся к тебе, родимый!

– Скоро - это когда?
– давясь рыданиями, спросила Маргитка.

– Да, думаю, в осенях уж получим в лучшем виде…

– В осенях?!
– Маргитка хрипло рассмеялась сквозь слёзы, отбросила с лица волосы, встала. Не переставая смеяться, сдавленно выговорила:

– Нет, чяворо… Мне до осени ждать недосуг.

Шатаясь, как пьяная, она пошла к двери. Спирька, глядя ей вслед, озадаченно пробормотал:

– Ну, дела… Ума решилась. Эй! Машка! Постой! Подожди, я хоть извозчика тебе словлю!

Маргитка, не останавливаясь, покачала головой и вышла из трактира под дождь. На столе остался лежать её скомканный платок. Схватив его, Спирька понёсся следом за цыганкой на улицу, но у трактира уже никого не было.

*****

До Живодёрки Маргитка шла пешком. От растерянности и горя ей даже в голову не пришло взять извозчика. Путь был неблизкий, дождь то прекращался, то припускал с новой силой, и вскоре Маргитка была мокра до нитки. Впрочем, она не замечала этого - как не замечала пройденных улиц, бегущих по лицу слёз, удивлённых взглядов прохожих. Оказавшись в Грузинах, она даже не сразу поняла, что уже вернулась домой. На Живодёрке не было ни души. С трудом передвигая ноги из-за отяжелевшей, прилипшей к ним юбки, Маргитка подошла к Большому дому, взялась за кольцо калитки. И вскрикнула от неожиданности, когда на её руку вдруг опустилась чья-то ладонь.

– Ты?..
– пробормотала она, оборачиваясь и глядя на такого же мокрого, как она, Гришку.
– Тебе чего?

– Я шёл за тобой.
– парень взял Маргитку за плечи, повернул к себе, сжал в ладонях её холодную руку.
– Ты вся промокла… Извини, я всё видел.

– Что - всё?
– равнодушно спросила она, глядя на вздувающиеся в луже под калиткой серые пузыри.

– Ну, тебя… в трактире. Я от самой Живодёрки шёл за тобой, ты какая-то странная сегодня. Это из-за Паровоза, да? Ты его любила? Ты с ним уехать хотела? Ты… была с ним?

Гришка покраснел, задавая последний вопрос, но Маргитка не заметила этого.

– Да, - так же безразлично, не глядя на Гришку, сказала она, - Я с ним спала.

– Как же тебе теперь… - Гришка наморщил лоб, глубоко вздохнул и вдруг выпалил, - Слушай, едем со мной!

Маргитка вздрогнула, словно только сейчас сообразив, кто стоит перед ней. Подняла глаза, улыбнулась:

– Ехать? С тобой? Куда?

– Куда хочешь! Не подумай, мне всё равно, что ты с кем-то там была. Мы с тобой к цыганам уйдём, где никто тебя не знает. Ты ко мне привыкнешь, и хорошо будем жить, правда! Я… я тебя всегда любить буду!