Дорогой длинною

– Прожил бы ты с ней тогда столько, как же.

Илья опустил глаза, занялся остывшей картошкой. Чуть погодя нехотя сказал:

– Может, и хорошо бы, если б не прожил. Я только сейчас понимать начал… Она ведь не для меня совсем, Настька-то. Ей бы князя, графа…

Чтобы на руках её носил, пылинки сдувал, смотрел на неё, как на икону…

А от меня она что видела? Телеги да грязищу на дорогах… Может, и мне надо было за себя какую-нибудь дуру-девку взять. Чтобы не рвалась романсы петь, а, как все, по ярмаркам с картами носилась…

– Угу… То-то ты и сейчас на хоровую девчонку глаз кинул. Или правда поверил, что Маргитка будет для тебя по базарам гадать?

– Да оставь ты Маргитку в покое… - поморщился он.
– Скажи лучше, что делать. Деваться-то надо куда-то, Настька меня всё равно выгнала.

– Господи, а ты неужто её испугался?
– притворно удивилась Варька. – Что-то я раньше за тобой такого не видела! Не валял бы ты дурака, Илья, вот что я скажу. Настька тебе жена. Семнадцать лет - не три месяца. И ты для неё не голое место. Что прогнала - правильно сделала, давно надо было так-то…

Только как прогнала, так и назад примет, если по-умному всё сделаешь.

– Это как - по-умному?
– растерялся Илья.

– Перво-наперво иди в шатёр, - пряча улыбку, распорядилась Варька. – Отоспись, а то вон скулы, как ножи, торчат. И картошку доешь, что ты её уже час мучишь? А завтра видно будет. За ночь я что-нибудь придумаю.

– Варька, а как же…

– Сгинь с глаз моих, чёрт!
– застучала трубкой по колену Варька.
– Всю душу уже вымотал, не брат, а наказание небесное! Иди спать!

Илья обиженно доел картошку, встал, молча ушёл в шатёр. Варька вытащила из костра уголёк, не спеша раздула потухшую трубку, выпустила в темноту клуб дыма, задумалась. Табор спал. Кони всхрапывали, положив головы на спины друг другу, у соседней телеги выла на садящийся месяц собака. Небо на востоке начинало чуть заметно сереть: близился рассвет.

*****

Илья проснулся от утреннего холода, змейкой заползшего под рубаху и пробравшего до костей. Он, не открывая глаз, протянул руку, нащупал рядом старую овчину, натянул её на себя, но сон уже пропал, да и овчина помогла немногим. В прорехи Варькиного шатра струился бледный свет, под загораживающий вход лоскут подползла розовая полоса зари. Внизу полотнище шатра было мокрым, отяжелевшим от росы. Илья с огорчением вздохнул, приподнял с подушки голову - и остатки сна разом слетели с него. Рядом, спиной к нему, у опущенного полога, сидела Дашка.

– Дадо?
– не поворачиваясь, спросила она.

– Девочка!
– Илья вскочил, зашипел от боли, ударившись головой о жердь, снова сел.
– Ты… ты откуда? Ты почему здесь? Ты… как ты, девочка? Ты зачем встала, зачем пришла?!

– Я не пришла, я приехала, - поправила Дашка.
– На извозчике.

– Одна?!

– С Гришкой. Он там, в телеге, спит.

– Господи… - Илья сел рядом с дочерью, провёл ладонью по её лицу, волосам, взял за руку, вгляделся в неподвижные глаза, словно стараясь отыскать след болезни.
– Да как же ты, девочка? Мать знает, что ты здесь?

– Нет. Мы раным-рано ушли, ещё темно было.

– Ох… - Илья даже закрыл глаза, представив себе, что будет с Настей, когда она проснётся и увидит, что Дашки нет.
– А… что случилось?

Дашка расправила на коленях юбку. Стряхнув с руки бегущую по ней божью коровку, сказала:

– Маргитка уехала.

– Маргитка?..
– глухо переспросил он, почувствовав, как вдруг больно дёрнулось что-то под сердцем.
– Куда?

– Не знаю. Вчера вечером.

– Уехала… - зачем-то повторил Илья.

Медленно, чтобы по звуку Дашка не поняла, что происходит, он лёг навзничь, потянул к себе рваную Варькину подушку, сжал в зубах её угол.

Слёз не было, но горло перехватило так, что он долго не мог вздохнуть всей грудью. Дашка не шевелилась, по-прежнему сидя лицом к откинутому пологу, перебирала в пальцах ткань юбки. Помолчав, сказала:

– Ты не мучайся. Она сама это решила. Значит, так ей лучше. С ней Яшка, она не пропадёт. Всё хорошо будет, дадо.

Илья с трудом перевёл дыхание. Сел. Зная, что Дашка не видит его лица, всё-таки не смог заставить себя посмотреть на дочь. Глядя в землю, спросил:

– Ты зачем приехала? Чтобы это мне сказать?

– Пошли домой.

– Но, девочка…

– Прошу, идём. А то мама проснётся, увидит, что я дома не ночевала, - ой…

Илья молчал. Холодные, мокрые от росы пальцы Дашки легли на его кулак, и он не решился высвободиться.

Несколько минут спустя Илья вместе с дочерью вышел из шатра. Дашка тут же полезла в телегу, откуда доносился Гришкин храп. Илья потёр ладонями лицо, огляделся. Табор уже пробуждался, у шатров слышались сонные голоса женщин, влажные от росы спины лошадей были залиты розовым светом. Из-за края поля, красное и туманное, поднималось солнце, по блёклому небу ползла жемчужная цепочка облаков, высоко-высоко парил крошечный ястреб. Из-за шатра вышла, зевая, Варька с ведром воды в руках. Увидев Илью, она остановилась - и вдруг слабо ахнула, всплеснула руками, уронив ведро. И заплакала.

– Что ещё?
– хмуро спросил Илья, глядя на то, как к его сапогам бежит по утоптанной траве струйка воды.

– Дэвла… Илья… Ты же… ты ведь седой весь… Вот здесь… и здесь…

Вчера-то впотьмах я не видела…

Он ничего не ответил. Стоял не двигаясь, смотрел в светлеющее небо.

И лишь закрыл глаза, услышав низкий голос Дашки, вполголоса напевающей за телегой их песню:

Вы,

ромалэ

, вы, добры люди,

Пожалейте вы душу мою…

Всё богатство моё заберите –

Возвратите вы годы мои…

Часть 4

Звезда над степью

(шесть лет спустя)

Глава 1

Вечернюю Москву заливало дождём. Апрель начался тёплыми ливнями, за несколько дней согнавшими остатки снега, и целый месяц в садах и парках столицы шелестел дождь. По улицам бежали ручьи, с крыш и веток капало, голубые фонари на Тверской и Арбате казались размытыми пятнами в туманных нимбах, так же мутно светились окна домов, трактиров и рестораций.

Даже ночью было тепло и влажно, в воздухе чувствовалось близкое лето, у уличных кошек был загадочный вид.