Дорогой сновидений

— Дело не в них, а во мне… — спустя несколько мгновений тягостного молчания, проговорил колдун. — Конечно, сейчас главное — спасти детей. Не важно, кто это сделает: я или кто-то иной… Но делать все самому куда проще, чем ждать, когда поступки других достигнут цели. Особенно…

— Считая, что эта цель недостижима? — прошептал побелевшими губами караванщик, который начал понимать, что стояло за бездействием бога солнца. Действительно, зачем пытаться, если все бесполезно?

— Это зависит от того, какую цель перед собой ставить…

— Разбудить спящих! — для него это было несомненно. — Вернуть их всех родителям в целости и сохранности!

— Всех… — он опустил голову на грудь, не мигая глядя на снег под ногами.

— Всех не… — летописец хотел сказать: "Что ж, если не всех, если кем-то придется пожертвовать ради других… Ладно. Пусть так!" — но он не смог, вспомнив отношение повелителя небес к жертвоприношениям. И вообще… Кого отдашь? Это ведь дети… А что если судьба оставит за гранью Мати? Смог бы он согласиться с такой судьбой?

— Моя беда, — между тем, прерывая полные ужаса размышления караванщика, заговорил колдун, — в том, что в душе нет веры. И никогда не было. Во всяком случае, той, какой ее видите вы. Я говорю о вере в других. Все, что мне дано — знание и основанная на нем убежденность в том, правильно я поступаю или нет.

— Вера нужна, — вздохнув, качнул головой летописец. — Даже небожителям. Порою вера — все, что остается. Если демонов в легендах о Гамеше называют Сохранившими ярость, то духов — Сберегшими веру, — Он говорил медленно, осторожно, боясь вспугнуть доверительный разговор, в котором, как он чувствовал, повелитель небес нуждался сейчас более всего. — У первых нет надежды на освобождение, о котором они не в силах даже мечтать, последние же, веря, надеются, чем и существуют… Поверь: Шамаш, Ри и Сати смогут пройти этот путь. И вернуться. Они оправдают Твое доверие, ибо верят в Тебя, в то, что Ты всегда рядом с ними и поможешь, если будет нужна помощь.

— Я здесь, — горько усмехнулся колдун, — а они — в мире сновидений.

— Ты всегда с ними. В их душах…

— Этого может оказаться недостаточно.

— Но тогда… — караванщик не понимал, почему же Шамаш все так усложнял? Если Он полагал, что должен сам помочь детишкам — отчего Он не делал этого? А если нет — зачем продолжал мучить свою душу бесполезными исканиями?

— Я не знаю, в чем истина, а потому боюсь ошибиться, когда понимаю, что не имею права на ошибку. Плата за нее будет слишком высока — чужая жизнь… А не ошибается лишь тот, кто ничего не делает…

— Но, Шамаш… Разве этот, ничего не действующий, тоже не ошибается?

Колдун несколько мгновений глядел на него. Затем чуть наклонил голову…

— Возможно, ты и прав, — чуть слышно проговорил он. — Вот что, возвращайся к детям. А я постараюсь что-нибудь придумать.

— Позволь мне быть с Тобой. Я летописец и…

— И твое место там, где вершатся события. Верно. Но сейчас они творятся не мной, а другими. Так что, ступай, — он стоял, дожидаясь, пока караванщик уйдет, и тому ничего не оставалось, как подчиниться воле повелителя небес.

"Хватит! — оставшись один, колдун мотнул головой, с силой стиснул зубы. — Когда и так плохо, и иначе, из двух зол бездействие — наихудшее…"

Чувствуя себя странником, которого туман застал посреди перекинутого через бездну моста, он двинулся в сторону повозки рабов.

— Рамир, — коснувшись полога, но, не приподнимая его, не заглядывая внутрь, позвал колдун. — Выйди, пожалуйста.

Какое-то время никто не появлялся. Однако повозка не была пуста. Шамаш слышал приглушенный шелест голосов, доносившихся из нее.

"Возможно, ее здесь нет, — начал уже думать колдун. — Плохо, если караванщики решили ее наказать… — затем его брови сошлись на переносице, между ними пролегла глубокая морщина. — И будет еще хуже, если, в порыве отчаяния, она решит сама себя наказать…" — он повернулся, ища взглядом того, кто бы знал, где молодая рабыня.

И тут полог повозки шелохнулся, отодвигаясь в сторону. Из-за него показалась Фейр, которая медленно перевалила свое старое усталое тело через деревянный борт, слезая в снег.

Она застыла, склонившись в низком поклоне перед богом солнца:

— Прости меня, господин, что осмеливаюсь заговорить с Тобой…

— Что с ней? — перебил ее колдун, у которого не было времени на то, чтобы выслушивать за здравия и другие пустые славословия.

— Прошу, не суди девочку за то, что она не пришла на Твой зов. Она не смеет предстать перед Твоими очами. Она страшно винит себя…

— Она в повозке?

— Да, господин.

— И слышит меня?

— Конечно, господин. Господин, накажи ее! Она с радостью примет любую кару! Только пусть миг Твоего суда останется позади! Душа девочки так сильно страдает, что не знаю, сколько еще этого самоистязания она выдержит. Господин, она очень переживает. Она во всем винит себя. Детям нельзя было давать ни крупинки того, что в горсти может причинить им вред, ибо они не знают меры и страха… И, видя, что натворила, она…

— Хорошо, что Рамир понимает свою ошибку. Это главное.

— А кара? Какой она будет?

— Девочка уже достаточно наказала себя.

— Но…

— В сущности, ее вина не больше вины мешочка, в котором хранились ягоды, или этой повозке, где он был спрятан. Малышке были нужны ягоды, и если бы она не получила их от Рамир, то нашла бы иным способом… Фейр, ты мудрая женщина. Постарайся объяснить это своей приемной дочери.

— Да, господин, — она склонилась в низком поклоне, стесняясь облегчения, выплеснувшегося на ее лицо. Женщина хотела вернуться в повозку, но Шамаш остановил ее.

— Постой, — он понизил голос. — Я пришел сюда не только затем, чтобы сказать это. Мне нужна ягода Меслам.

— Господин! — в глазах старой женщины, обращенных на колдуна, был ужас. Они словно спрашивали: "Зачем? Зачем Ты делаешь это со мной?"

— Я не ребенок, Фейр, и знаю, что такое яд и как нужно быть с ним осторожным, — качнув головой, проговорил Шамаш.

— Но… — в ее душе ужас переплелся с сомнением.

— Делай, как я говорю, женщина, — лицо колдуна застыло под ледяной маской. Ему не нравилось отдавать приказы, но у него не было времени на то, чтобы объяснять причину своих поступков.

— Да, господин, — в страхе прошептала Фейр, поспешно бросившись к повозке.

Она вернулась так быстро, как только могла, чувствуя, что Шамаш и без того сердится на нее за промедление и еще одна задержка может вызвать вспышку недовольства. Мало кто из небожителей утруждал себя тем, что сдерживает ярости, вызванную проступками людей. Бог солнца всегда представлялся ей самым терпимым среди Них. Но Фейр понимала, что и Его терпение не безгранично.

— Господин… — склонившись в низком поклоне, пряча глаза, в которых были боль и страх, Фейр протянула Шамашу мешочек.