Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

Наше воспитаніе и нравы, говоришъ ты, подвергаютъ насъ покровительству сильнаго. Я въ томъ согласна. Но не славно ли и не честно ли сему самому сильному защищать насъ отъ всякихъ обидъ, выключая тхъ, кои наиболе насъ трогаютъ, то есть отъ собственныхъ его? Съ какимъ искуствомъ Ловеласъ, въ выписк, которую ты мн изъ его писемъ сообщила, сообразилъ сіе разсужденіе съ твоимъ нравомъ; великодушныя души не навидятъ принужденія! Онъ гораздо проницательне, любезная моя, нежели мы о немъ думали. Онъ знаетъ, какъ ты примтить можетъ, что вс его худые поступки не могутъ быть не явны, и въ семъ увреніи онъ признается во всемъ томъ что нужно для представленія въ лучшемъ вид тхъ, о коихъ ты можетъ быть другими средствами увдомлена, пріобучая тебя слушать оные безъ удивленія. Покрайней мр почтутъ сіе за знакъ остроумія; и что со всми своими пороками онъ не можетъ быть лицемромъ. Самое ненавистное свойство для нашего пола, когда мы оное открываемъ, потому что подаетъ намъ причину сомнватся о справедливости тхъ похвалъ, кои произткаютъ отъ столь худаго источника, когда добровольно уверяяся что мы оныя заслуживаемъ.

Сіе мнимое остроуміе приноситъ Ловеласу т хвалы, коихъ онъ желаетъ, вмсто хулы, которую заслуживаетъ. Онъ такъ какъ очищенный кающійся грешникъ, которой прощенъ будучи въ одномъ преступленіи, начинаетъ другое.

Благопріятствующій ему человкъ не станетъ увеличивать его недостатки; и когда женщина будетъ уврена что можетъ надется въ будущее время лучшего, то конечно не преминетъ приписывать ненависти или предъубжденію все то, что благоразположеніе и милость могли бы загладить въ изображеніи недостатковъ. Естьли доказательства столь сильны что поступки въ хорошую сторону изтолкованы будутъ, то она будетъ наслаждаться надеждою будущаго благополучія, въ коей непрестанно ее утверждать будутъ, тмъ боле что естьли она почитать ихъ станетъ подозрительными, и сіе то окажетъ симъ, что сомнвается о собственной своей власти, а можетъ быть и о своемъ достоинств. И такъ по стпенно она доведена будетъ до того, что самые явные пороки почитать будетъ замненными чистйшими видами добродтели.

Я имю причины, любезная моя, и еще новыя причины разпространятся въ нравоученіи касательно того предмта которой ты мн подала, но я не прежде изъяснюсь, пока о всмъ лучше не освдомлюсь. Естьли я въ томъ успю, такъ какъ по моему искуству надюся, и естьли узнаю обстоятельно все то, что такъ сказать, теперь только сквозь пальцы вижу; то твой обожатель настоящей извергъ, злодей и омрзительное чудовище. Я желала бы лучше видть тебя… Я хотла сказать за Г. Сольмсомъ нежели за нимъ.

Но въ ожиданіи моихъ увдомленій, желаешъ ли ты знать, какъ можетъ онъ поступить во всхъ своихъ озлобленіяхъ, дабы искусно вкрасться къ теб въ милость? выслушай меня! онъ во первыхъ представитъ за себя ходатаемъ излишество своего свойства; и какъ скоро въ семъ его убдишъ; то не будешъ уже въ немъ усматривать наглости и неистовства. Ему ничего боле не останется, какъ токмо пріучить тебя сносить его оскорбленія, и прощать оныя поперемнно его покорности. Сія хитрость будетъ имть такое дйствіе, что гнвъ твой станетъ нкоторымъ образомъ укрощаться, и не допуститъ ни когда до того чтобъ оной былъ продолжителенъ. Потомъ будетъ претерпвать нсколько боле обидъ, а меньше видть отъ него покорности; и сіе нечувствительно довдетъ тебя до того что ты всегда видть будешъ первыя, но никогда послднихъ. Тогда ты станешъ страшится раздражить столь горячей нравъ, и наконецъ столь искусно и столь понятно выговаривать будешъ слово повиновеніе, что весело будетъ теб слышить. Естьли ты сомнваешся о семъ его поступк, то пожалуй, любезная моя пріятельница, потрудися спросить о томъ мннія у своей матушки.

Обратимся къ другимъ предмтамъ. Твои обстоятельства столь учинились важны; что я не могу останавливаться на общихъ мстахъ твоего описанія; ибо сіи легкія и шутливыя выраженія притворны бываютъ. Мое сердце искренно длитъ съ тобою вс твои нещастія. Мой разумъ затмвается. Глаза мои, естьли бы ты могла ихъ видть въ т минуты, въ кои почитаешъ столь веслыми, какъ меня за то укоряла, едва ли не всгда орашаются слзами, даже и въ такихъ случаяхъ, кои почитаешъ ты торжествомъ моей радости.

Но теперь, несносная жестокость и не ограниченная злоба нкоторыхъ изъ друзей твоихъ (изъ твоихъ сродственниковъ должна я сказать, въ сію ошибку я всегда впадаю), странное намреніе прочихъ, теперишная твоя разпря съ Ловеласомъ, и приближеніе твоего свиданія съ Сольмсомъ, отъ коего какъ ты справедливо имешъ причину судить, могутъ произойти великія слдствія, суть столь важныя обстоятельства что требуютъ всего моего вниманія.

Ты желаешъ чтобъ я подала совтъ, какъ должно теб поступить съ Г. Сольмсомъ, ты требуешъ, отъ меня того что свыше моихъ силъ. Я знаю сколь многаго надются отъ сего свиданія, безъ чего, ты не получила бы столь долговременной отсрочки. Все что я могу сказать, состоитъ въ томъ, что есть ли ты не поступишъ съ Сольмсомъ благосклонно, и несклонишся въ его пользу, особливо когда почитаешъ себя обиженною Ловеласомъ, то ничто не можетъ произвсть сей перемны. Посл свиданія я безъ сомннія отъ тебя буду о всемъ увдомлена, и врю уже что все учиненное и сказанное тобою будетъ столь хорошо, что лучше быть нельзя. Однако, естьли я думаю иначе, то не сокрою отъ тебя онаго. Вотъ все что я не сомнваюсъ теб общать.

Я желаю ободрить тебя противъ твоего дяди, естьли теб будетъ случай съ нимъ говорить. Вознегодуй на тотъ наглой поступокъ, въ коемъ онъ имлъ столько участіе; и пристыди его въ томъ естьли можно.

Размышляя объ ономъ обстоятельно, я не знаю не обратится ли сіе свиданіе въ твою пользу, въ какой бы надежд онаго ни желали. Когда Сольмсъ узнаетъ [покрайней мр естьли ты твердо въ своемъ намреніи стоять будешь] что ничемъ отъ тебя ласкатся не можетъ, и когда твои сродственники не мене во ономъ уврятся, то должно будетъ одному удалиться, а протчимъ представить предложенія, которыя исполнить, будетъ теб стоить нкоего труда, или я обманываюсь, что ты освободишся отъ жесточайшихъ своихъ мученій и трудовъ. Я привожу на память многія мста изъ послднихъ твоихъ писемъ, и изъ первыхъ, которыя принуждаютъ меня писать къ теб такимъ образомъ; но въ такихъ обстоятельствахъ въ коихъ ты теперь находишся, все чтобы я хотла сказать было бы не вмстно.

Въ заключеніе сего объявляю теб что я чрезмрно ожесточена видя тебя, игралищемъ жестокости брата и сестры. Видя толикія опыты твоей твердости, какой еще ожидаютъ они надежды?

Я хвалю тебя что вздумала сокрыть отъ ихъ взоровъ письма и бумаги, которыя не должны имъ въ руки попадатся. Я думаю что ты согласишся принести на условленное для нашихъ писемъ мсто, нсколько блья и платья наканун свиданія съ Сольмсомъ, дабы посл того не трудно было теб сыскать къ тому случай. Робертъ принесетъ мн оное по первому приказанію, хотя бы то было днемъ или ночью.

Естьли тебя доведутъ до крайности; то я надюсь упросить мою мать чтобы приняла тебя въ домъ тайнымъ образомъ. Я общаюся ей слпо во всемъ повиноваться, то есть хорошо принимать да и еще благосклонно обходится съ ея любимцемъ. Я уже нсколько времени помышляла о сей выдумк; но не осмливалась еще тебя уврить о успх оной.

Но не отчаявайся въ томъ. Твоя ссора съ Ловеласомъ много къ сему способствовать можетъ; и послднія твои предложенія, въ письм писанномъ къ твоему дяд, будутъ для нее второю причиною.

Я уврена что ты простишь вс постороннія объясненія твоей по природ излишне пылкой подруги весьма горячо тбя любящей.

Анна Гове.

Письмо LXVI.

КЛАРИССА ГАРЛОВЪ, къ АНН ГОВЕ.

Въ пятницу, 31 Марта.

Ты весьма учтиво извинилась въ своемъ молчаніи. Нещастные всгда бываютъ въ недоумніи, всгда склонны перемнять самые неизбжимые случаи въ холодность и въ пренебреженіе, наипаче со стороны тхъ къ коимъ они желаютъ сохранить почтеніе. Я уврена что любезная моя Анна Гове никогда не будетъ изъ числа тхъ пріятельницъ, кои прилпляются токмо къ благополучію: но твоя дружба для меня столь драгоцнна, что я по крайней мр сомнваюсь заслуживаю ли я чтобъ ты ко мн ее сохранила.

Ты столь великодушно даешь мн вольность себя укорять, что я опасаюсь и пользоваться оною. Я лучше буду не доврять собствнному моему разсужденію, нежели дражайшей моей пріятельниц, которая позная свои погршности не можетъ быть подозрваема дабы произвольно оныя длала. Я страшуся и спросить у тебя не считаешь ли ты себя излишне жестокою весьма мало великодушною въ разсужденіи такого человка, которой столь нжно тебя любитъ, и которой впротчемъ столь честенъ и чистосердеченъ.

Естьлибъ ето не была ты, то я бы сомнвалась, чтобъ кто нибудь въ свт могъ превзойти меня въ семъ истинномъ величіи душ, которая внушаетъ въ насъ признательность за огорченія наносимыя истиннымъ другомъ. Я можетъ быть виновата что поступила надъмру нескромно; а сіе не инымъ чмъ извинено быть можетъ, какъ смущеніемъ въ коемъ я нахожуся, есть ли только сіе можетъ почестся за извиненіе. Какимъ образомъ должна я просить тебя, (о чемъ и всегда не отступно утруждать тебя стану) смло слдовать тому разуму, которой подъ пріятными видами проницаетъ проступки совершенно? Больной весьма бы былъ неразсуденъ, естьли бы опасался врачебнаго какого орудія отъ толь нжной руки. Но я съ замшательствомъ предлагаю сію прозьбу, боясь чтобъ она не подала теб причины быть осторожне и скромне въ выраженіяхъ. Желаемой или изъ позволенной сатиры, весьма удобно можетъ перемнить въ похвалу тотъ великодушной цензоръ, которой примчаетъ, что его насмшки производятъ пользу. Твои шутки клонятся всегда къ наставленію, хотя они нсколько язвительны, но всегда пріятны. Не можно опасаться толь легкихъ ранъ какія ты причиняешъ, по тому что не умышленно и не ко вреду уязъвляешь оными. Такое искуство знали и новйшіе наши писатели прославившіеся своими твореніями. Для чегожъ? для того что оно должно брать первоначальныя свои основанія изъ доброты души, и что должно быть направляемо правотою сердца. И такъ нещади меня, ибо я твоя пріятельница; и сія причина должна тебя принудить еще мене меня щадить. Я могу проницать въ тонкость твоихъ выраженій, сколь ни совершенно ты оныя объясняешъ: я толь буду поважаема: и ты не достигала бы своего предмта, естьлибъ меня въ смущеніе не приводила. Но посл такой чувствительности какъ я говорила теб не однократно; я вдвое тебя любить буду: исправленное мое сердце будетъ совершенно теб предано, и сдлается достойншимъ тебя.

Ты меня научила что я должна сказать Г. Ловеласу, и что должна о немъ думать. Ты представила мн, съ великою пріятностію, какимъ образомъ повидимому онъ поступать долженъ дабы примириться со мною. Естьли онъ въ самомъ дл сіе предприметъ, то я увдомлю тебя о всемъ что ни произойдетъ при семъ случа, дабы получить отъ тебя извстія естьли они токмо къ тому поспютъ, и твое изслдованіе или похвалу когда получу твои письма не столь рано. Что мн ни позволятъ и что ни принудятъ предпринять, но какъ мн кажется, благосклонные судіи должны меня почитать за особу вытедшую уже изъ естественнаго своего положенія. Будучи носима на удачу быстрыми ветрами пристрастнаго противорчія, и жестокостію, которую осмливаюся назвать неправодушіемъ, я вижу вожделнное пристанище двической жизни, къ коей вс мои желанія стремятся: но будучи отрываема отъ онаго кипящими волнами, ненависти брата и сестры. и яростными вихрями власти почитающей себ оскорбленною межъ тмъ, когда съ одной стороны мои взоры усматриваютъ въ Ловелас подводные камни, о кои по нещастію могу я разбиться, а съ другой въ Сольмс пски, на кои волны выбросить меня могутъ. Ужасное состояніе, коего одно изображеніе приводитъ меня въ трепетъ!