Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит
Шрифт:
Обернувшись, Довмонт перекрестился на церковные купола и махнул рукой слуге – подвели лошадь. Усевшись в седло, князь тронул поводья… поехал в Застенье, проведать, глянуть хозяйским глазом, где стены надобно поновить, где башни, а где и новые прясла вытроить. Псков – не Новгород, леса да болота непроходимые от врагов не защищали, на стены была надежда, на дружину верную да самих псковичей. Ополчение псковское тоже князю подчинялось, и периодически Довмонт устраивал проверки, учения…
– Поглядим, как там… – обернувшись, бросил князь верному оруженосцу Гинтарсу. Не просто оруженосцу – другу, коему доверял, как себе. За прошедшие годы заматерел Гинтарс, став в крещении
Ах, как сверкало солнце! Отражалось в реке, играло зайчиками в золотых куполах собора, жарило, пригревало собравшийся на торгу народ – покупателей и купцов. Похорошел Псков, укрепился – во многом благодаря князю. Окромя Крома-детинца, выстроили еще одну стену – крепкую и высокую – так и новый посад обозвали – Застенье.
На рыночной площади, окромя русских торговых гостей, торговали и купцы из Риги, Ревеля, Дерпта. На запад из Пскова шли караваны с мехом, медом, воском, кожей, щетиной, салом, льном и многим другим. Иноземные же купцы везли в Псков золото, серебро, медь, олово, свинец, сукно, полотна, драгоценные камни, вина, пергамент…
– В обитель Мирожскую на днях заглянем, – напомнил Гинтарсу князь. – Сон сегодня непонятный видел – может, игумен, отче Варсонофий, растолкует?
Не столько оруженосцу говорил князь, сколько свите, нарочито громко. Не сон растолковывать игумен понадобился, князь посоветоваться хотел обо всех делах… и не только о псковских. Политика – она ведь и тогда была и много внимания требовала. Мирожская же обитель, основанная лет двести назад на левом берегу реки Великой, ныне стала стал центром православной культуры и образования – монахи переписывали книги и даже делали переводы с древнегреческого и латыни. Кроме того, имелся и еще один аспект – военный. Монастырские стены первыми встречали врагов с запада – немцев, литовцев и прочих, башни же служили дозорными вышками…
Так что и тут надобно посмотреть – может, что укрепить, усилить?
А сон князю и впрямь приснился, мягко говоря – недобрый! Из той, будущей жизни видения, из которой все ж иногда достигали Довмонта-Игоря. И уж тут никакой игумен не растолковал бы!
Снилось, будто он, Игорь, мчится по асфальтовому шоссе на каком-то мопеде, и компания у него – одна юная гопота! Ехали, черт-те куда, без всякой конкретной цели – катались…
Ехали, ехали… и вдруг сознание Игоря взметнулось вверх, в небеса… потом опустилось… И увидел он… литовского язычника Йомантаса! Жрец был не один, а с юной брюнеткой в черных шортах и кедах, которую уводил… в сторону какой-то разрушенной фермы, что ли… При том у Йомантаса был фотоаппарат! Фотограф, блин… Несмотря на сон, князь – Игорь – прекрасно понял, куда и зачем ведет девчонку язычник. На смерть! На закланье, на лютую гибель… Жуткая, злая участь – стать жертвой поганым языческим божкам, богомерзким идолищам!
Девушка… Как славно она улыбалась… что-то говорила, рассказывала… Да уж, когда надо, проклятый жрец умел быть очень обаятельным… Хитрый, опаснейший тип! Как хорошо, что здесь, в этой эпохе, он давно уже мертв! Убит лично князем, а тело брошено в болото… или оставлено на растерзанье хищникам и воронам? Да все равно, как бы ни было – одного из главных врагов Игоря-Довмонта давно не было в живых!
А вот там он был! И шел к старой ферме… с девушкой… Вел, заговаривал зубы… В сумке, небось и нож,
и веревки припас…Тогда, во сне, князь не знал, что делать, как уберечь эту девочку, спасти… Никак, наверное…
И снова сознание его переместилось в одного из тех, на мопедах…
Тот резко тормознул…
– Эй, ты чего? – остановившись и заглушив мотор, зло прищурился главарь – белобрысый пацан лет шестнадцати. – Что, на пляж с нами не поедешь? Ну, как знаешь… А то зацепили бы девчонок…
– А давайте – на старую ферму, – не своим голосом неожиданно предложил князь. – Любит там одна деваха гулять… Ее бы и зацепили.
– Красивая хоть?
– Да ничего вроде… И почти всем дает!
– Вроде-вроде! – передразнив, белобрысый согласно махнул рукой. – Ладно, поехали. Раз уж она всем дает… Может, и нам не откажет?
С глумливым хохотом подростки свернули с шоссе и покатили к поселку…
– Какие еще немцы? – проснувшись, ромашкинский воевода Дормидонт смачно зевнул. – Мир у нас с ними. Мир.
– Так, господине, гонец… вестник! – поклонился страж.
– Что еще за гонец? От кого? – почесав растрепанную бородищу, Дормидонт Иович перекрестился на висевшую в углу икону.
– Да незнамо… – замялся дружинник. Кольчуга, шелом, тесак добрый, еще и шестопер – боярин Собакин свою стражу вооружал, не скупясь. – Не спросили ишшо… А он сам не сказывал?
– Не спроси-или! – велев слуге подать верхнюю рубаху, передразнил воевода. – А вот надо было спросить! А то будят, понимаешь… Ну, одначе, ладно – ведите гонца сюда. Поглядим… И это… за тиуном пошлите – вдруг и впрямь напали? Будем думать тогда.
Немолод был Дормидонт Иович, опытен, мудр. Вот и сейчас не стал брать на себя всю ответственность – лучше напополам с тиуном разделить. А то вдруг что не так? Тиун-то, к слову, обмолвился как-то про каких-то гостей… Не те ли гости и припожаловали? Тогда его, воеводы, выгода где? И, если это те гостьи… то тогда с гонцом надо решать… Хотя… дружина, слуги – не так поймут. Ладно, посмотрим…
– Тиуна зовите! А гонца – сюда, в сени. Я выйду посейчас… Эй! Квасу мне кто-нибудь принесет?
Вестника тут же и притащили – белоголовый отрок, растрепанный, дрожащий, босой…
– Там… там это… напали, жгут! – едва войдя, мальчишка сразу же замахал руками.
Боярин невольно нахмурился и кивнул слуге. Тот – дюжий мужичага – тут же отвесил отроку подзатыльник:
– Сперва поклонись, шпынь! А потом уж докладывай.
Шмыгнув носом, вестник принялся кланяться:
– Скорей бы, батюшка воевода, скорей… Ведь побьют всех! Угонят! Сожгут!
– Не торопись! – недобро прищурился Дормидонт. – Сперва обскажи все.
– Так я и говорю ж! Напали, жгут…
– Да кто напал-то? Немцы?
– Немцы, – Ониська заморгал.
– А может, не немцы? – испив кваску, хитро прищурился воевода. – Может, литовцы?
– Может, и литовцы, батюшка! – отрок согласно закивал.
– Или какие иные разбойные люди?
– Или… какие иные… Так убивают же, батюшка! Грабят! Жгут. Дружину б скорей…
Тут подоспел и Анемподист-тиун, глянул недобро:
– Это кого грабят-то?
– Нас, в Костове, господин…
– В Костове, говоришь… – прищурив глаза, тиун повел крючковатым носом. – А ты сам-то кто таков есть?
– Онисим я, – испуганно заморгал парень. – Никифоров… Батюшки-боярина Гюряты Степаныча холоп.
– Ах, хол-о-оп! Может, вы, холопы, там все и подожгли? Разбираться надо!
– Ой, господине! – Онисим взмолился, упав на колени. – Разобраться и опосля можно… Счас бы помочь! Скорей бы дружину, воев… А то как бы поздно не было!