Дождь в полынной пустоши. Книга 2

– Он на тебя так смотрел…

– Ревновал?

– Как Питч, когда приходит за деньгами, а их у меня нет. Не серебрушечки.

– И?

– Приходиться ноги раздвигать, иначе на улицу выкинет. Старое Брюхо потом счастливый! Точно такой, как твой приятель.

– Приятель это сильно сказано.

– Но знакомы?

В Большую Лодку унгриец попал неслучайно. Псари шепнули, где ему вечером отыскать Ридуса. Но оказалось и без игрового, столько примечательного! Сам шинок и смуглянка.

– Довелось сойтись. А ты чего постишься?

– С родней общаюсь, - Саман повернула голову, приподняла подбородок. Тонкий шрам остался навсегда.

– Почти близнец.

– У тебя богатая памятными событиями жизнь.

– Не жалуюсь.

– А хотела бы?

– Жалельщика не сыщу.

– Я подойду?

Ох, ты глаза, что у голодной рыси. Того гляди зашипит-зафыркает.

– Может и подойдешь.

– А без может? Подойду?

– Забавный ты. Необычный.

– И только?

– Чего не знаю, того не знаю. Не сходились.

– Уже сошлись, — игрался словами Колин. Любимое занятие у него в последнее время.

– Рассматривать за предложение подняться ко мне?

– Если скажешь, что прячешь?

– Между ног?

– Под чудной розой. Что под ней? По правде.

– Неутоленная жажда узнать, где живут банши.

Про банши не обманывал. Желала. Остро. После получения памятного шрама на шее.

– И потому Саман?

– И что? Вон та, кудрявая, Форточка.

– Скрытничаешь? — не оставлял Колин, непростую тему для смуглянки.

– А скажу? Во сне звать будешь, как понравлюсь?

Ридус проявил похвальную предусмотрительность. Потерся тут, присоседился к тем, потрещал с Папашей Питчем, после чего угадав момент, вымелся из шинка. Предстояло, унести добытое в удачной игре. И если одна часть Ридуса тряслась от страха, нарваться на Ночных Кумовей, то вторая отплясывала тарантеллу и гремела в бубен. Он умыл кривомордого! И осознание незабываемого деяния, по-особенному грело его растревоженное сердце.

Когда до порога дома оставалось не более полусотни шагов, его окликнули.

Канальщики… — приговорил себя Ридус, вспоминая злую потную морду Борова. — Попробовать столковаться?

Обнадежиться не получилось. Псари, те пожалуй, оставили бы в живых, а вот канальщики… Этим все равно скольких отмаливать. Одного или десяток. А пообещать отдать следующий выигрыш? Нет! Это дорога в один конец. Оседлают, до скончания века будешь мохноухим ишачком, свои деньги, на своем горбу, им в карманы таскать. Единственный выход бежать. Резко стартануть в проулок. Но и это вряд ли возможно. Золото обжигало сквозь одежду. Серебро оттягивало карманы и казалось неподъемными веригами. Не шагнуть, не скакнуть. Но не ноги виноваты. Внутри скисло.

– Чего надо? — не дерзил Ридус озлоблять бандитов без необходимости.

– Разговор имеется, - объявили ему.

Их трое. Воробей старшим. Он не боится быть узнанным. Значит, о чем бы ни договорись, конец один.

– До утра не подождет? — тянул время игровой. А вдруг, вдруг, вдруг…. Не весь же фарт за столом просидел?

– Ты не баба, до зорьки тебя манежить.

Загнанной лисицей пялился в темноту Ридус. Защипало нос, на глаза навернулись слезы обиды. Жить-то, как хотелось! С такими деньгами, что у него нынче завелись, чего не жить-то!

Вот пропастина! Не иначе сглазили или порчу наслали. Зря ходил смотреть как ведьму жгут, прокляла. Как есть прокляла!

К горлу подкатили рыдания. В коем веке серебра снял, с обидчиком поквитался, а по итогу получается на погибель напросился? Ведь не оставят жить. Зачем им живой? Мертвый не укажет, кто его раздел-разул, мошну вывернул.

– Может, побегать надумаешь? — подзуживали Ридуса. — Удачу спытать? Спытай, мы не против. А то за столом перло, а тут что? Спытаешь? Ставка больно хороша. Фартанет, до смерти памятно будет.

Не фартанет.

Господи, избави мя. В храм пожертвую. Нищим раздам, - сулил игровой, отчетливо осознавая тщетность откупных обещания.
– Карты брошу. Паломником пойду. Жить хочу, Господи!

За спинами нападавших неслышно проявилась фигура. Звездный свет ожелтил контуры головы и плеч. Сизой иглой протянулся по клинку. Одного из вымогателей резко бросило вперед, пластом, в лужу. Оставшиеся двое отпрыгнули и тут же охотничьей парой кинулись на обидчика. Добычу не уступят, не отдадут.

Ридус смаргивая слезы, заворожено отслеживал ночную короткую схватку. Полуослепший и полуоглохший от страха и грохочущего в венах кровотока, он стиснул до боли челюсти, не заскулить.

Тот, другой, управился быстро. Переступая через одну из жертв, подпнул вываленные кишки.

– Чего разложился? Подбери.

Зачем он с ним так? Зачем? — метались испуганные мысли Ридуса. Ему сделалось еще страшнее, когда признал, кто его спас. Лежать и ему с вываленными нутром и мучиться последние минуты жизни. И минуты эти будут сладким как никогда. Ибо последние, что отпущены ему Небом и кривомордым.

— Бога вспомнил? Не говори, нет.

Игровой утвердительно кивнул — вспомнил.

– Так всегда. Пока жизнь пальцы не прищемит, троеперстия не отмахнем, — унгриец резко стряхнул со шнепфера кровь. Привычка уже. — Не умеешь ты играть. За картами не следишь, за деньгами не следишь. За игроками не смотришь. И выбирать не умеешь, где и с кем за стол сесть. И сколько снять, не подавиться на радостях.

– Я отдам ваши деньги, - готов к жертвам игровой.

– А откуда они у тебя? Мои деньги. Позволить кому-то запустить руку в мой кошель? Шутишь? При своих остался. Если и поднял, то малость, не затем приходил. Но ты…ты, молодчина. Карта перла, что воронье на падаль.

На Ридуса снизошло. Ведь не случайно все. Не случайно. И выиграл он не от фарта, не от ума, а потому что кривомордый позволил. Мало того, подыграл ему! А на выигрыш кумовья позарились, а он их положил. Все как в игре. Дали дурочку масла полизать, затянули, да в долги вогнали. И должен он теперь не деньги, а жизнь и счет этот ему платить придется. Ой, придется.

– Я все отдам, - последняя попытка игрового дешево отделаться от будущих напастей. — Все!

Он надеялся откупиться. Шут с ним с деньгами, жизнь длинная, еще с игры подымет.