Дождь в полынной пустоши. Книга 2

Женская половина Обринов выжидала попрощаться и не мешала разговору Колина с главой семейства.

– Полезешь ловить, не вздумай сладкого сожрать. Совсем. Меду или сахару в вине разведи, руки намажь.

– Понял, саин.

Путешественник одет добротно и практично, в мех и дубленую кожу. Ничего лишнего цепляться и болтаться. Ни пряжек, ни ремней, ни петель. Зашнурован, утянут, подобран.

– Понятливость свою прибереги. О них беспокойся.

Марек помрачнел. Угрозу помнил. И не сомневался, барон её выполнит, жальной слезы не прольет.

– Успею ли?

– Две недели и не часом больше, - уступил Колин и поболтал в воздухе пальцем, в тон колоколу на Святом Хара. — Со следующего удара время пошло.

Марек благодарно склонился, принимая волю и неизбежное. Четырнадцать дней не десять прежних.

– Все исполню, саин. Как уговорились.

– Удачно обернешься, вольная и двадцатка на хозяйство.

– Сделаю! — поклонился мужчина еще ниже.

Бога не приплел, - признателен унгриец Обрину. Расхожая привычка у опустивших руки, чуть что прятаться за спину Создателя, повергала Колина в смертную тоску. Не можешь, не уверен, чего Небеса вмешивать?

– Ступай, - отпустил унгриец своего лесовика.

Марек отправился не к семейству, а к воротам. Векка с ребенком на руках и старшая дочь не посмели увязаться следом. Малышка вякнула от холода и Обрин полуобернувшись махнул — до встречи!

Йор передала вобанцу поводья. Низкорослая лошаденка навьючена торбами с дорожными припасами и войлочной скаткой. Мужчина подергал узлы, проверил, надежно ли привязано-уложено и подался за ограду.

С отъездом Марека, капризная непогода сыпанула снегу, припорошить след и унялась.

В дом Колин не пошел. Утро хоть и пропащее, но не настолько прятаться под крышей. Прогулялся неспешным шагом по плохо метенной аллее, обсаженной рябинами. Деревца разорены. Яркие кисти нещадно обклевали птицы. Заприметив в окне второго этажа любопытную Янамари, поманил выходить. Та помотала головой и поёжилась. Холодно! Но тотчас пропала из виду, скоро сбежать по крыльцу. Поллак встретил названную сестрицу, запустив в нее тугим снежком. Янамари уворачиваясь тонко, по-жеребячьи, взвизгнула.

– Колин! — со смехом возмутилась она, бросая ответный комок, рассыпавшийся в полете. Отчего девочке еще веселей. Дети умеют радоваться, не дожидаясь особых причин. И делают это безоглядно. Им хорошо, значит и всем хорошо тоже! Так уж устроено, человек неосознанно стремится к счастью. Остается понять, раз все дороги ведут к нему, откуда столько сбившихся с пути? Заплутавших безнадежно и навсегда. Без шанса добраться до цели.

– Прелесть какая! — тряс Колин молоденький тополек, покрываясь снежными шишками и наростами.

– Ты похож на Рождественского Деда! — заботливо сбивала хлопья с его одежды Янамари.

– Значит завтра Рождество? — тут же сграбастали зазевавшуюся девчонку.

– Нет же! Не завтра! — звонко заливалась юная унгрийка вырываясь.

– Послезавтра? — дурачился Колин, примеряясь подставить подножку и толкнуть Янамари в сугробчик.

– Нееет! — не очень-то противилась она.

– А когда?

– Скоро! — выкрутилась Янамари из захвата.

От наплыва эмоций, девочка обежала вокруг, мучителя, распинывая снег. Колин не мешал. Быть счастливыми получается не у всех. У нее получается. Пока. Пройдет время и счастье быть, сменится счастьем казаться таковой. Счастливой женой, счастливой матерью, счастливой хозяйкой. Сама не вспомнит, какой была.

– Любишь зиму? — топтался Колин в сугробе. Снег похрустывал, поскрипывал, забивался в складки сапог, пересыпался поверх коротких приспущенных голенищ.

– Только Рождественскую неделю. Зимой скучно, - радостно носилась неугомонная Янамари.

– Скучно? А весной?

– Весной цветы.

– Одуванчики?

– Подснежники, морозники, медуницы, фиалки, - живо поименовала девочка раннею красоту лугов и лесов.

– А летом?

– Летом? Летом можно купаться! Каждый день!

– В бочке?

– В реке! Или в озере! Или в пруду!

– Рыбу пугать голой попой?

От смеха Янамари повалилась в снег. Колин едва успел её подхватить.

– Нет!

– Раков? Головастиков? Лягушек?

– Нееееет!

– А я люблю осенью бродить по опавшим листьям. Поддашь ногой, и они закружат разноцветными бабочками. Желтыми с берез, красными с кленов, золотистыми с осин.

– Сами маленькие с ладошки младенца, - продолжила Янамари придуманную игру.

– Или растопыренные с пятерню старого лодочника.

– А еще изящные, как у благородных эсм.

– И конечно корявые! Корявей лап у грозных саинов.

– Как у тебя!

– Значит вот так?! У меня?! — подхватил он девочку подмышки и закружил быстро-быстро. Янамари визжала и болтала ногами.
– Закину на дерево в гнездо! Пусть тебя вороны червяками кормят!

Возни, смеху и радости нет предела! Колин, притянув девочку, прижал и, как она отчаянно не отбивалась, натер ей щеки, насыпал снега за шиворот и предложил погрызть сосульку. Просвеченная ленивым солнцем, она походила на медовую соплю.

Нахохотавшись от души, Янамари серьезно выговорила Колину за баловство.

– Вообще-то, настоящие эсм не должны смеяться, визжать и дрыгать ногами.

– А что же они должны?

– Неторопливо следовать.

– Как гусыни?

Дразнить получилось непохоже, но Янамари оценила его игру новым весельем и хлопаньем в ладошки.

Они набегались, наносились, протоптали лишних тропинок, положив их замысловатым и причудливым узором. Перекинулись снежками.

– Яни, ты помнишь Габора? — крутил Колин девочку отряхнуть налипший снег.

– С которым ты поссорился, а потом дразнил на крыше?

– Его самого.

– Он смешной. Похож на кролика, - Янамари нарисовала на снежной поверхности потешную длинноухую рожицу.
– Беленький. У меня был такой. Давно. Мне его жалко.

У детей необычная способность озадачивать и ставить в тупик родителей, взрослых, мудрецов и хитрецов, всех рангов и возрастов.

– Жалко? Почему? — удивился Колин и предложил свой вариант рисунка.

– Он теперь, наверное, никому не нужен. Совсем как я, когда приехала к эсм Сатеник.