Дождь в полынной пустоши

Солидный впечатлял. Узкая полоса с узелками и свинцовыми пульками.

– Вам старую аль молодую?

– Способную найти общий язык с ребенком. Старуху не надо. И давайте двух.

– Ожидайте.

Первых Колин забраковал. Филло тут же спроворился за следующими.

– Мне не спать!
– напомнил унгриец экзекутору.

Взгальная девка, двадцати трех лет, с порога начала ругаться.

– Я жалобу в магистрат напишу. У меня неделя в запасе рассчитаться!

Стимулом скандалить послужили звуки из соседней комнаты.

– Морду не вороти!

– под ритмичное скрипение потребовали любви и внимания.
– Не под крокодилом.

Звонкий чмок поцелуя. И столь же болезненный всхлип.

– Оставь нас, - попросил Колин экзекутора.

Пригляделся к арестанткам. С девкой все понятно. Время и обстоятельства над ней не властны. Сидение в тюрьме ума не прибавило. Вторая, постарше, в сильно потрепанной одежонке, под глазами круги от скудной кормежки. Пытается держаться и выглядеть достойно.

– Я ищу служанку для девочки десяти лет. Баронессе аф Аранко.

Старшая кивнула - понимаю. Девка покосилась, оценивая конкурентку.

– ... Раздевайся, - приказал Колин скандалистке.

– Вот еще!
– тут же возмутилась та.
– Вам служанка или подстилка требуется?

Колин стукнул в дверь, вызывая Филло.

– Эту забирай.

Девка поздно сообразила, сама себя лишила шанса выйти на свободу, не истратив не гроша.

– Дурища. Че упиралась?
– читал наставления, но не злобствовал Филло.
– Ну, полежала бы под благородием. Туды что ли лучше?

,,Туды - соседняя с его комната.

Неудача с упрямой девицей не обескуражила Колина. С самого начало понятно из нее не служанка, а головная боль. Почти вечная.

– Ты.

Женщина спокойно, без дерганий, скинула сюркотт, стащила котт и без напоминаний и принуждений сняла чулки и панти, оставшись обнаженной. Не прикрывалась, не стеснялась, не краснела.

– Повернись.

Ни увечий, ни уродств, ни сыпи, ни болячек.

– Имя?

– Нумия.

– Руки.

Женщина подняла руки вверх. По коже от холода пошли мурашки, соски вспухли маленькими шариками. Красоты и достопримечательности женского тела Колина мало интересовали. Послушание. Готовность выполнять приказы и команды.

– Семья?

– Была. Дочка, муж. Все как у людей.

– Одевайся. Подходишь.

Женщина по своему поняла, кому на самом деле придется служить. Впрочем и не ошиблась.

Возражения?

Никаких.

Даже не любопытно?

Я здесь одиннадцать месяцев. У меня никого нет помочь.

Такой диалог мог вполне состояться. Но к чему он? Слова порой излишни.

– Мор?
– уже вслух спросил Колин.

– Тоджи, - безразличен ответ. Переболело. Растворилось в безвременье.
– Тяжко одной. Продала дом, в город подалась. Думала устроюсь. Лавку купила. Не получилось.

Колин исправно заплатил выставленную за арестантку сумму, накинув сверху штивер. Писарь расстарался и оформил бумаги одним чохом. Выкупную, наемную и жалованную.

– Ежели что..., - подобрел клирик, от принятой щедрости.
– Завсегда с уважением.

Канцлер настаивал на двух, - высматривал унгриец вторую кандидатку. Сам прошелся вдоль решеток и протянутых к нему рук.

– Саин монетку, монетку мне. Хлебца куплю. Хлебца.

– Меня заберите! Все умею!

– Саин все что прикажите. Не пожалеете!

– Дите у меня саин. Помрет здесь без свету!

Та, что заинтересовала, не лезла вперед, жалась в уголку.

Ну, надо же! Морская жемчужина среди россыпи речных. И таких тут две. Я и она!

Унгриец сдержал ухмылку. У арестантки шрам над бровью. Тонкий и короткий. Скорее метка, чем шрам.

Служить не будет. Подмахивать не станет. В воровки не пойдет, - отметал Колин малые перспективы заключенной обрести долгожданную свободу.

– А это кто?

– Которая?

– Вон та, со шрамом.

– Йоррун. Акробатка. Из цирка. Хозяин разорился, сбежал. Долг на них повесили. Теперь все туточки обретают. Полгода уже, - охотно пояснил Филло.
– Дикая.

– И что? Не объездили?

– Давно бы. Только на нее саин Сейсил заглядывается.

Вопрошающий взгляд унгрийца подвигнул к разъяснениям.

– Рикордер. Он с бейлифом накоротке. Вот и не трогаем от греха подальше. А так ужо бы по разочку прокатились.

– Приведи, посмотрю.

С тюремщиками приятно вести дела. Никаких бюрократических волокит или завышенного мздоимства.

Акробатку Колин смотрел в той же комнате.

– Чем публику забавляла?

– Выездка. Ножи в мишени кидала. Из лука стреляла.

– Ну-ка, - Колин вытянул из рукава альбацету. Ей резать - уметь надо, а уж метнуть - мастерство первейшее.

Приняла за ручку, подбросила, перехватила за лезвие... Металл задребезжал в дереве.

– Откуда будешь?

– Из Баррика.

С оружием молодец, а врет неважнецки. Без души.

– Со мной пойдешь.

Та не соглашаясь, замотала головой. Грива волос - действительно грива, рассыпалась по плечам.

– В бордель - нет. И с вами не лягу.

Глянь-ка какая порядочная.

– А туда?

За стенкой к скрипам примешалось женские вскрики. Вряд ли от большого удовольствия.

– Лучше руки наложу.

– Уже пробовала?

Напряженное молчание. Когда хочется грубить, но осознаешь, лучше не стоит. Потом как лучше.

– Попробуй.

– Что попробовать?
– сделалась не понятливой Йоррун.

Колин выдернул нож из двери и протянул.

– Руки на себя наложить. А я посмотрю.

Девушка стиснула нож. Обратный хват. Снизу вверх мазнет, что рыбу выпотрошит.

Привычка у публики, за нож по-блядски хвататься? То Агесс, теперь эта, - не одобрил Колин уловку.
– А вот все остальное....

Душевного смятения за акробаткой не наблюдалось. Во всяком случаи внешне оно не проявилось.

– А не получится?
– усомнился в успехе унгриец, но отметил выдержку циркачки.

– Получится, - убеждена девушка.

– И выйти сможешь?

– Выйду, - уверена Йоррун.