Дождь в полынной пустоши

Разучишься принимать маленькие радости, большие покажутся пресными, - то ли укорял себя, то ли посочувствовал унгриец.
– Облизывать варение с пальцев, что может быть на свете вкусней?

Память вспышкой, словно в отместку, выбросила свою картинку. Кровь на клинке. Наверное, врага. Иначе, почему она так неповторимо и незабываемо вкусна?

Колин поторопился отставить чашку. Заваренные лепестки роз засластили напиток, и отравили его ароматом. Новый посыл памяти унгриец заглушил. Кровь в воде. Тот же оттенок.

Спасение за окном. Валит снег. Деревья в парке опустили ветки, упрятав под белое последнее золото листьев.

Янамари не утерпела поделиться успехами. В доказательство принесла исчерканные листы. Палочки, хвостики, крючочки... кляксы, помарки, исправления. Чистописание хромало на ,,обе ноги и обе руки.

– А Нумия заставляет на ночь надевать рубашку, - пожаловалась девочка.
– А Рисса говорила, в рубашках спят у кого кривые ноги, горб и нет груди*.

Колин вопросительно склонил голову. Девочка соскочила со стула и закружилась, взметнув подол платья вверх. Остановилась, подбоченись и, прогнувшись назад, выпятить формы и линии.

– Пожалуй, тебе не нужна рубашка, - согласился он, осчастливив Янамари.

– А еще меня уведомил саин Латгард, сегодня состоится Совет и мне надлежит явиться, - и уже шепотом спросила.
– Ты пойдешь со мной?

– А ты этого хочешь?

– Я никого не знаю. И мне не нравиться вино, - поскучнела разом девочка.

– Совет собирают обсудить важные вопросы, выслушать других и высказать свое мнение, - разъяснил Колин.

– И я буду высказывать?
– всполошилась Янамари испугано тараща глазенки.

Что значит возраст. Будь постарше, наперво бы подумала что наденет, а уж потом что скажет. Жаль со временем многое уходит. И отнюдь не худшее.

– Если у тебя будут хорошие мысли, почему ими не поделиться?

– Нет, не будут, - призналась она и привела неожиданную параллель.
– Я писать не умею и читаю плохо. И ни с кем толком не знакома. Только с тобой, - и заканючила, - Колин, пожалуйста, пойдем.

– Ну, я тоже не со многими знаком.

– Ага... Тебя уже приглашали к эсм Сатеник. Два раза, - поймали названного брата на лукавстве.
– Ну, пожалуйста!

В этих стенах не посеркетничаешь, - не ожидал он осведомленности юной подопечной.

– Что же... Раз ты просишь.

Девочка радостно хлопнула в ладошки. Хорошо, когда в жизни есть за кого спрятаться.

– Совет назначен на половину седьмого, - не дожидаясь вопроса, доложила Нумия.

Если бы унгрийцу в это утро посчастливилось оказаться у Святого Хара, то он бы в яви узрел творение рук своих. События происходящие у церкви всполошили округу. Громкое паническое краканье собрало стаю воронья, чертивших круги над колокольней. Они, то широко расходились, то сжимались в москитную тучу. Люди в тревоге смотрели ввысь - Неспроста клятые кружат! и осенились троеперстием от лиха. Кто-то громко читал молитву. Многие подхватывали. Нескладно и в разнобой.

Предчувствие беды не обмануло. Черная птица выметнулась из стрельчатой арки колокольни, дернув веревку. Сбилась с крыла, потеряла высоту, но тут же выправилась лететь. Удар звонкой меди получился слабым и не достаточно громким. По мере того, как ворон приходил в себя, звон становился жестче, яростней и беспорядочней.

– Ими уповаю! Ими!
– радостно орал Альтус, тыча перстом в небо.

Не более получаса назад, растрепанный, взмыленный, разгоряченный собственной речью, нищий кричал в толпу, словно бросался грязью.

– ...И не дождавшись молитвы людской, птицы небесные взовут к небесам!
– указывал Альтус в напитанный непогодой свинец туч.
– Их услышит? Не нас!
– подползая, протягивал руки к толпе и плакал.
– Вижу! Вижу! Лик огненный. Нами взращенный! Нами вскормленный! Погибель наша и искупление! Зерно пшеничное перевесит пуд золотой, так праведные дела перетянут греховные. Что положите в правую, коли в левой с верхом полно?

Кричала птица.... Слетелось воронье.... Ударил колокол.... Под нарастающий вороний грай и колокольный звон, народ валился в размесенный снег, и молился, молился, молился. Клал поклоны, часто и много. Но не приходило упокоение, и лишь росла тревога.

Хлеб и зерно на рынке к обеду подскочили в цене вдвое.

Во истину Серебряный дворец стал тесен и встречи в нем едва ли не чаще непогоды за окнами.

– Она, правда, твоя любовница?
– Людвика пристроилась сопровождать унгрийца. Выглядела контесс довольно привлекательно. Как выглядит первый весенний цветок. Преподнести себя надобно не дюжее умение и природный талант.

Продаваться надо уметь. Интересно, лежа под мужиком, она так же очаровательно улыбается?
– разглядывал Колин девушку и находил в ней многие достоинства. Не те что вызывают одобрение, но вполне способные облегчить устроиться в жизни.

– Хочешь предложить себя на её место?

– Есть возражения? Выгляжу я гораздо лучше, с какой стороны не посмотри.

– И с какой смотреть?

– Обычно снизу.

– Выглядеть и быть разные вещи.

– Ты о девственности? Уверена, вряд ли заметишь такой недостаток, как её отсутствие, - весьма откровенна собеседница.

– Мне над этим размышлять?

– Над недостатком?
– лучилась дружелюбием Людвика, поспевая шагать вровень с унгрийцем.

Краткость знакомства - они виделись всего два раза, и гризуальная тема разговора её не смущала. Мнением которое сложиться у унгрийца о ней не морочилась. Её мнение о нем не лучше. Но Поллаку, она уверена, на него начхать.

– Вытекающими из недостатка достоинствами, - пояснил Колин.

– При желании можешь и оценить, - предложили ему без всякого стеснения.

Сколько людей, столько способов решить личные проблемы. Порой парадоксальными. Одни напрашиваются чтобы их прикончили, другие - поваляли. Одни в качестве аргументов выбирают сталь, другие - раздвигают ноги.

Приятное общение прервалось, не обозначив перспектив продолжения. Завидев Латгарда, Людвика резко потеряла к унгрийцу всякий интерес. Беседа в присутствии канцлера исключалась. Но бросать столь содержательный разговор, на столь занимательной ноте нежелательно. Во избежание начинать его с начала.

Кто слушает женщину - дурак, кто верит ею сказанному, дурак вдвойне, - мудрили древние умы и не принимать их мудрость нет оснований.

– А если по правде?
– спросил унгриец доверившись наитию. Иногда оно не подводило.

– По правде?
– преобразилась на мгновение девушка.
– Предпочту лечь со свиньей!

И вот опять перед унгрийцем прежняя Людвика, игривая пастушка и ветреница.

– Верю.

Можно сказать они расстались в самом лучшем друг к другу расположении.