Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Окончание этих слов сопровождалось громкими криками, так что Тифф, под прикрытием всеобщего восторга, вышел торжествующим.

— Поделом тебе, несносный старый негр! — сказала Роза, обращаясь к мужу. — Надеюсь, ты теперь доволен. Старая чума! А ты, Том? Что же ты не чистишь ножей? Или хочешь, чтоб тебя оттузили!

Между тем Тифф, пришедший в обычное спокойствие, весело шёл, возвращаясь домой, позади кривой своей лошади, и напевая, с изумительными вариациями: "Я отправляюсь в Ханаан"!

Наконец мисс Фанни, как он называл её, прервала его весьма многозначительным вопросом: — Дядюшка Тифф, да где же этот Ханаан?

— Ах ты Господи! Дитя моё; я бы и сам хотел знать об этом.

— На небе? — сказала Фанни.

— Я думаю, — отвечал Тифф с видом сомнения.

— Или там, куда отправилась наша мама? — продолжала Фанни.

— Может быть, и там, — отвечал Тифф.

— Значит, этот край под землёй? — сказала Фанни.

— О нет, нет! Дитя моё, — сказал Тифф, засмеявшись от чистого сердца, — Что вам вздумалось говорить подобные вещи, мисс Фанни?

— А разве это неправда? Разве маму мою не опустили в землю?

— О нет, нет! дитя моё! Она отправилась на небо — вон туда, над нами! — сказал Тифф, указывая на тёмную лазурь, перерезанную глубокими впадинами соснового лесу.

— Вероятно, туда есть ступеньки или лестницы, по которым можно взобраться? — сказала Фанни, — а может статься — туда входят из того места, где небо сходится с землёю! Не взбираются ли туда по радуге?

— Как это делается, дитя моё, право не знаю, — сказал дядя Тифф, — а уж как-нибудь да взбираются. Надо бы разузнать. На собрании, куда мы отправимся, быть может, что-нибудь да и узнаю. Правда, я часто бывал на этих диспутах, и ничего не узнавал так ясно, как бы хотелось. Методисты нападают там на пресвитериан, пресвитериане на методистов, а потом те и другие на епископальную церковь. Баптисты полагают, что все они заблуждаются, а между тем, пока они нападают таким образом друг на друга, я до сих пор не могу узнать дороги в Ханаан. Нужно много учиться, чтоб понимать подобные вещи, а ведь я ничему не учился. Я ничего не знаю; знаю только, что есть Господь; Он являлся вашей маме и взял её к Себе. Теперь, дитя моё, я намерен принарядить вас и взять вместе с Тедди и малюткой на большое собрание, — так что вы в молодых ещё годах можете обрести Господа.

— Тифф, мне не хочется идти туда, — сказала Фанни боязливым тоном.

— Господь с вами! Мисс Фанни, почему вы не хотите? Там вы прекрасно проведёте время.

— Там будет много народа, а я не хочу, чтобы они нас видели.

Дело в том, что слова Розы, относительно материнской привязанности Тиффа, вместе с насмешками старого Гондреда, произвели своё действие на душу Фанни. Гордая от природы, она не хотела сделаться предметом публичного осмеяния и в тоже время ни за что в свете не хотела открыть своему доброму другу настоящую причину нерасположения отправиться на собрание. Проницательный взор старого Тиффа, в один момент, по одному лишь выражению лица мисс Фанни угадал, в чём дело. Если кто из читателей предполагает, что сердце преданного старого создания было уязвлено этим открытием, тот сильно ошибается. Для Тиффа казалось это шуткой самого лучшего достоинства. Продолжая идти молча позади кривой лошади, он предавался своим спокойным, длинным порывам смеха и от времени до времени отирал крупные слёзы, катившиеся по его морщинистым щекам.

— Что с тобой, Тифф, о чём ты плачешь? — спросила Фанни.

— Ничего, мисс Фанни, Тифф знает о чём плачет! Тифф знает, почему вы не хотите отправиться на собрание; Тифф узнал это по вашему лицу... Ха! ха! ха! Мисс Фанни, неужели вы боитесь, что там будут принимать Тиффа за вашу маму? За маму Тедди и малютки, — да сохранит его Господь! — И старик снова разразился самым громким смехом. — Вы сами посудите, мисс Фанни, разве я могу быть вашей мамой? — продолжал он, — бедная вы моя овечка! Да разве люди-то не увидят, взглянув только на ваши беленькие ручки, что вы дочь благородной леди? Напрасно вы боитесь, мисс Фанни, напрасно!

— Я знаю, что это глупо, сказала Фанни, — но мне не нравится, когда говорят, что мы несчастные скоттеры.

— О, дитя моё! ведь это говорят одни только грубые негры! Мисс Нина всегда добра до вас, неправда ли? Говорит с вами так ласково и так приятно. Вы должны помнить это, мисс Фанни, и говорить точно так же, как мисс Нина. Теперь, когда вашей мамы нет на свете, я боюсь, что вы научитесь говорить по-моему. А вам, я повторяю, не следует говорить языком старого Тиффа; молодые леди и джентльмены не должны так говорить. Тифф, дитя моё, умеет отличить хороший язык от худого. Тифф слыхал разговор самых знатных леди и джентльменов. Тифф не хотел учиться говорить на том языке, потому что он негр. Тиффу нравится его язык, для Тиффа он очень хорош и служит ему превосходно. Белые же дети не должны так говорить. Вы слышали, как говорит мисс Нина? Слово за словом так и сыплется, и сыплется, — просто прелесть! Она обещала извещать нас, так смотрите же, мисс Фанни, слушайте, как говорит она, замечайте, как она ходит и как держит свой платочек. Когда она садятся, то оправит платьице, а тогда складочка так и ляжет к складочке. Это уж так у них заведено, это-то и показывает благовоспитанную леди. Скоттеры совсем иное. Заметили ли вы, как они садятся? Шлёпнется в стул, как чурбан, зато и платье-то сидит, точно на вешалке. Я не хочу, чтоб вы переняли что-нибудь от скоттеров. Случится, если вы не поймёте, что говорят вам другие, вы не должны вспрыгнуть с места, как это делают скоттеры, и сказать: « Что»? Нет! Вы должны сказать: « извините, сэр», или: « извините, мадам». Вот как это нужно делать. Кроме того, вам, мисс Фанни, и вам, мистер Тедди, нужно учиться читать; а если не будете учиться, то, разумеется, всякий скажет, что вы бедные скоттеры. И потом вот ещё что, мисс Фанни: вы говорите, что леди ни метут, ни чистят, словом ничего не делают; это неправда: они занимаются рукоделием; они шьют и вяжут. Вы также должны учиться шить и вязать, потому что, вы знаете, не всегда же я могу шить на вас: для вашего платья нужно знать модный покрой, а негры этого не понимают. Да, мисс Фанни! Замечайте всё, что говорит вам старый Тифф. Если б вы были из скоттеров, тогда бесполезно было бы и говорить об этом; это такой народ, что из него не могут выйти ни леди, ни джентльмены. Вы совсем другое дело; вы родились быть леди; это уже в вашей крови; а у кого что в крови, то само собой должно высказаться наружу. Ха! ха! ха!

И с этим смехом, служившим как бы финалом назидательной речи, Тифф подъехал к своему жилищу. С этой минуты старому Тиффу предстояло много хлопот. Отправляясь в поход на целую неделю, он должен был привести свой дом в надлежащий порядок. Нужно было взрыхлить землю под маис, выполоть петрушку, позаботиться об осиротелой семье молодых куропаток. Последнее обстоятельство более всего занимало старика. Наконец, после продолжительного размышления, он решился взять их с собой в корзине, полагая, что между часами, назначенными на проповеди, ему будет достаточно времени присмотреть за ними и удовлетворить их нужды. После того, он сходил к одному из любимых капканов, и принёс оттуда, не тучного тельца, но жирного зайца, который должен был служить основой лакомых блюд, за трапезой, приготовленной на время собрания. Ему нужно было пересмотреть платье Тедди; перемыть кое-что и перегладить; одеть малютку так, чтоб это делало честь его имени или, вернее, честь имени его дедушки. При всех этих заботах, старик был деятельнее обыкновенного. День был тёплый, и потому он решился заняться мытьём в великолепной прачечной, устроенной самой природой. Он развёл огонь, весело затрещавший вскоре в недальнем расстоянии от дома, повесил котёл над ним, и приступил к другим занятиям. Сосновые дрова, недостаточно высушенные, сыграли с ним неприятную шутку, на что вообще способны все сосновые дрова: они трещали и пылали довольно весело, пока Тифф не отходил от костра; но когда Тифф осматривал в лесу силки и капканы, огонь совершенно потух, оставив на месте костра почерневшие сучья и палки.

— Дядя Тифф, — сказал Тедди, — огонь-то погас!

— Ха! ха! ха! В самом деле? — сказал Тифф, — это странно. А ведь как пылал-то, когда пошёл я отсюда! — продолжал он, решившись видеть в каждом предмете одну хорошую сторону, — верно совестно стало солнышка, вот и потух. Видал ли ты огонь, который бы не потухал, когда солнце смотрит ему прямо в глаза? Это преинтересный факт. Я замечал его тысячи раз. Сейчас я принесу сухих растолок. Ха, ха, ха! Это похоже на наших ораторов! Пылают на собраниях ярче огня, и потом на целый год остаются чёрными! Глядя на них во время собрания, так вот и думаешь, что эти люди поступят прямёхонько в Царство Небесное. О, как заблуждаемся все мы смертные! Сколько забот делаем мы Доброму Пастырю, стерегущему паству свою с высоты небес!

Глава XXI. Богомольцы

Собрание под открытым небом составляет главную черту в американском развитии религии, особенно приноровленном к обширному протяжению страны и к коренным, первобытным привычкам, которые упорно сохраняются в населении немноголюдном и рассеянном. Само собою разумеется, общие результаты этого способа благотворны. Недостатки его, можно сказать, общи всем большим собраниям, в которых население целой страны, без всякого порядка, стекается в одну массу. На эти сборища, как и на все другие, целью которых бывает богопоклонение, люди отправляются по различным причинам: одни из любопытства, другие из любви к некоторому разнообразию в собственной жизни, иные — что б из мелкой торговли извлечь такую же прибыль, некоторые — чтобы посмеяться, и весьма немногие с чистым желанием — помолиться. Для того чтобы дать хоть несколько полное понятие о разнообразии побуждений, заставлявших различных богомольцев отправиться на собрание, мы считаем за самое лучшее представить нашим читателям несколько сцен из происходивших в разных местах в то утро, когда многие любители собраний приготовлялись двинуться в путь. Между землями мистера Джона Гордона и плантацией Канемой, стояла хижина, в которой помещалось торговое заведение Абиджи Скинфлинта. Заведение это было самым несносным местом для плантаторов, вследствие общего убеждения, что Абиджа вёл бойкую, непозволительную, тайную торговлю с неграми, и что многие из различных предметов, выставляемых им на продажу, воровским образом переносились к нему по ночам с их же плантаций. Уличить в этом не представлялось возможности. Абиджа был дальновидный человек, длинный, сухой, тощий, с острым носом, с острыми маленькими серыми глазами, с острым подбородком, и пальцами, длинными как птичьи когти. Кожа его до такой степени была суха, что каждый раз, когда он улыбался или говорил, так и казалось, что щёки его треснут; и потому, как будто для размягчения их, он постоянно держал за ними табачную жвачку. Абиджа был из числа тех пронырливых янки, которые оставляют своё отечество для его же блага, и которые на месте нового поселения обнаруживают такое сильное, — свойственное, впрочем, их отечеству, — желание нажиться, что этим вполне оправдывается отвращение, которое уроженец Южных Штатов питает к янки. Абиджа пил виски, но довольно осторожно, или, как он выражался, "ума не пропивал". Он женился на своей единоплеменице, которая тоже пила виски, но не так осторожно, как муж, — иногда она перепивала. Белоголовые сыновья и дочери, родившиеся от этой много обещающей четы, были дерзки, грязны и отличались грубыми манерами. Но среди всех домашних и общественных испытаний, Абиджа постоянно и усердно стремился к главной своей цели — накопить побольше денег. За деньги он всё готов был сделать; за деньги он готов был продать жену, детей, даже свою душу, если б ему случилось иметь её. Но душа, если и существовала в нём, то была так ничтожна и суха, что бренчала в его тощем теле, как сморщившаяся горошина в прошлогодней шелухе. Абиджа отправился на собрание по двум причинам: во-первых потому, что хотел нажить деньги, а во-вторых, ему нужно было знать, скажет ли его любимый проповедник, старший Стрингфелли, проповедь о выборах согласно с его видами. Надо сказать, что Абиджа занимался теологией и умел догмы кальвинизма пересчитывать на своих длинных пальцах с непогрешительною аккуратностью. Относительно религиозных убеждений поэтому нельзя сказать, что он не имел их вовсе. Есть закоснелые грешники, которые, однако же, веруют в некоторые истины и трепещут. Единственное различие между их верованием и верованием Абиджи, заключалось в том, что он верил и не трепетал. На истины, потрясающие душу, внушающие глубокое благоговение, он смотрел с таким хладнокровием, как анатом смотрит на кости скелета.

— Смотри же, Сэм! — сказал Абиджа своему негру-работнику, — бочонок-то поставь поровнее, чтоб он не опрокинулся; да долей его через втулку водой. Без этого будет слишком крепко. Мисс Скинфлинт, торопитесь! Я не буду дожидаться! Другие там — как себе хотят, а я должен приехать раньше всех. В этом мире много пропадает долларов собственно из-за того, что опаздываешь! Жена! Проворней!

— Я готова; надо подождать только Полли, — сказала мистрисс Скинфлинт, — она чешет волосы.

— Не могу ждать, не могу и не могу! — сказал Абиджа, выходя из комнаты, чтобы сесть в повозку, нагруженную запасом окороков, яиц, жареных цыплят, хлеба и зелени, не говоря уже о помянутом бочонке виски.

— Я вам говорю, подождите! — вскричала Полли из окна, — если нет, то я вам наделаю хлопот, когда вы воротитесь; увидите! Не будь я Полли, если не наделаю.

— Иди же проворней! На будущий раз я тебя с вечера запру на чердак; ты будешь у меня готова вовремя!

Полли торопливо накинула на свою тучную фигуру пунцовое миткалёвое платье, схватила в одну руку пёстрый летний платок, в другую шляпку, опрометью бросилась из комнаты и когда нагнулась, чтоб вскарабкаться в повозку, крючки на её платье один за другим лопались и отлетали.