Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

— Когда же мистер Гордон приедет сюда? — спросил Клейтон.

— Завтра, я думаю, — отвечал мистер Джекил. — Молодой человек, — прибавил он, обращаясь к Гарри, — представь мне, пожалуйста, переписку и книги по управлению плантацией, чтоб можно было рассмотреть их до приезда мистера Гордона.

Клейтон встал и вышел из комнаты, оставив Гарри с непреклонным мистером Джекилом, который усердно принялся рассматривать деловые бумаги, объяснившись с Гарри так непринуждённо и так спокойно, как будто вовсе и не думал о том, что сказанные им слова, совершенно разрушили все надежды несчастного Гарри. Если б мистер Джекил обладал даром ясновидения и с его помощью мог бы увидеть страдания, происходившие в душе человека, с которым имел дело, то, весьма вероятно, пожалел бы о нём. Самый истый политико-экономист содрогнулся бы при виде непритворной, безутешной скорби, в которой находился Гарри; мистер же Джекил смотрел на него весьма хладнокровно. Он успокаивал себя правилами своей особенной алгебры, по которым самое величайшее счастье, изображаемое самыми высокими цифрами, нельзя ещё назвать совершенным, а потому, не стоило и беспокоиться о бесконечно-малых величинах человеческих страданий. Для людей, которые рассуждают подобным образом, не существует других горестей или страдании, кроме своих собственных; философия их принимает совсем другое направление, только тогда, когда им приходится самим, не говоря уже о страданиях душевных, испытать довольно сносную зубную боль.

— Мне кажется, — сказал мистер Джекил, посмотрев на Гарри пристальнее обыкновенного, — сегодня ты что-то особенно не в духе. Здоров ли ты?

— Телом я совершенно здоров, — отвечал Гарри.

— Так что же с тобой делается?

— Вот что, мистер Джекил: всю мою жизнь я трудился, имея в виду получить свободу: я думал, что с каждым годом приближаюсь более и более к этой отрадной цели. Но теперь, когда мне исполнилось тридцать пять лет, я нахожу себя тем же невольником, как и прежде, с тою только разницей, что у меня отняли и надежду сделаться когда-нибудь свободным человеком.

Мистер Джекил только теперь, но наружным признакам, заметил, что внутри Гарри происходила какая-то особенная борьба, какие-то неведомые страдания, определить величину которых он не мог даже но правилам своей алгебры. Он имел, впрочем, смутное понятие о том, что такое горесть, и знал, что когда люди находятся в горести, то их нужно занять утешительной беседой, на этом основании он продолжал:

— Что же делать, мой друг? Богу угодно было назначить племени Хама тяжёлое бремя.

— Мистер Джекил, — сказал Гарри; — я столько же принадлежу к племени Хама, сколько и вы. Я старший сын полковника Гордона, такой же белый, как и мой брат, которого вы называете моим господином. Посмотрите на мои глаза, на волосы, и скажите, можно ли меня причислить к племени Хама?

— Ты напрасно горячишься, любезный, — не забудь, что в этом мире всё должно совершаться по известным правилам; мы должны следовать по тому пути, который доставляет величайшую цифру счастья, а при этом условии необходимы правила, с помощью которых в известных случаях и получаются верные выводы. Невольничество есть благодетельное учреждение для образования африканского племени, утопающего в бездне невежества.

— Подождите: когда начнёт распоряжаться плантацией Том Гордон, — сказал Гарри, — вы увидите до какой степени благодетельно ваше учреждение. Мистер Джекил, вы знаете это лучше моего; вы проповедуете подобные вещи северным индейцам, зная между тем, что Содом и Гоморра ни под каким видом не равняются здешним плантациям, на которых муж не имеет прав на жену свою, жена на мужа. Зная всё это, вы ещё решаетесь говорить мне о благодетельности этого учреждения. Не назовёте ли вы также благодетельными учреждениями и рынки, где продают мужчин и женщин? Сколько милостей и благодеяний оказывает там человек — человеку! А собаки и охотники на негров, — это, по вашему мнению, тоже благодетельные учреждения? Нет, мистер Джекил, если бы ваша душа была на месте нашей, то вы смотрели бы на эти вещи совершенно иначе!

Мистер Джекил был изумлён и, высказывая своё изумление, даже затруднился представить свою любимую точку зрения на этот предмет. Никогда ещё он не замечал такой поразительной разницы между живою действительностью и своими отвлечёнными понятиями. Между тем гнев Гарри достиг высшей степени. Гарри наследовал сильные и пылкие страсти своего отца. Его обыкновенное спокойствие, кротость и покорность были в нём более искусственны, чем натуральны; они похожи были на кору, покрывающую поток горячей лавы, которая разгорается и начинает клокотать при новом притоке, вырвавшемся из жерла. В эту минуту Гарри потерял всякое самообладание. Он уже видел себя скованным по рукам и ногам и преданным в руки господина, от которого нельзя было ждать ни милости, ни справедливости. Он похож был теперь на человека, который повис над бездной, держась за ветку шиповника; хрупкая, тоненькая ветка ломается, и он, потеряв последнюю надежду на спасение, падает в бездну. Гарри выпрямился во весь рост, по другую сторону стола; руки его дрожали от сильного волнения.

— Мистер Джекил, — сказал он, — для меня теперь всё кончилось. Двадцать лет бесплодных услуг пропали ни за что; я, моя жена и не родившийся ещё ребёнок — должны сделаться невольниками низкого злодея! Позвольте! Теперь моя очередь говорить. Я долго терпел, но всякому терпению бывают пределы. И вы, люди которые называете себя по преимуществу религиозными,— стараетесь защищать подобное тиранство! Вы защищаете грабительство, разбой, прелюбодеяние и все самые низкие пороки. Вы хуже самих грабителей, которые, по крайней мере, не стараются выставлять своих поступков в хорошем свете. Скажите об этом Тому Гордону, — скажите, что я буду защищать правду до последней минуты моей жизни! Теперь мне не на что надеяться и нечего терять! Пусть он помнит это... Некогда и Самсона обратили в предмет посмеяния, — выкололи ему глаза, — но он отомстил врагам своим, обрушив на них храмину, в которой они пировали. Берегитесь, говорю я!

В порыве этого сильного гнева было что-то страшное. Жилы на лбу Гарри натужились, губы покрылись мертвенною бледностью, глаза сверкали, как молния. Мистер Джекил испугался не на шутку.

— Наступит день, — продолжал Гарри, — когда все ваши злодеяния обрушатся на вас... Вспомните мои слова. В порыве негодования, Гарри говорил так громко, что Клейтон услышал его, вошёл в комнату и, остановившись позади Гарри, дотронулся до его плеча.

— Добрый друг мой, — сказал он, положив руку на плечо Гарри и устремив на него умоляющий взгляд, — перестань! ты сам не знаешь, что говоришь.

— Напротив, — сказал Гарри, — я знаю очень хорошо: и поверьте, что слова мои оправдаются.

Между тем позади Клейтона стоял уже другой свидетель — Том Гордон в дорожном платье, с пистолетами за поясом. Он поскакал почти вслед за Джекилом и прибыл в Канему, чтобы услышать часть неистовых восклицаний Гарри.

— Остановитесь! — сказал Том, выступая на средину комнаты, — предоставьте мне этого молодца! Ну, любезный, — сказал он, бросив на Гарри мрачный и злобный взгляд, — ты, кажется, не знал, что твой господин слушал твои речи? При последней встрече ты сказал, что я вовсе не твой господин; посмотрим, повторишь ли ты теперь эти слова! Ты успел упросить госпожу свою откупить Лизетту, чтоб устранить её от моего влияния. Скажи-ка теперь, кто её господин? Э! Ты видишь это? — сказал Том, подняв длинную гуттаперчевую трость, — этим я бью собак, когда они не знают своих мест. На колени, мерзавец! И сию минуту проси прощения за свою наглость, иначе я выбью из тебя дух.

— Перед младшим братом я не хочу становиться на колени, — сказал Гарри.

С неистовым проклятием Том Гордон бросился на Гарри и ударил его. Негодование Гарри вышло из пределов благоразумия. Потеряв всякую возможность владеть своими чувствами, он, в свою очередь, нанёс Тому такой сильный удар, от которого Том отлетел к противоположной стене. Вслед за тем Гарри с быстротой мысли, выпрыгнул в окно, спустился с кровли балкона на крыльцо, вскочил на лошадь Тома и молнией прилетел к дверям своего коттеджа. Лизетта стояла на крыльце и гладила бельё.

— Скорее, Лизетта, сюда! Ко мне! Том Гордон приехал! — говорил Гарри, подавая руку подбежавшей Лизетте...

И прежде, чем Том Гордон успел очнуться от удара, быстрый кровный конь, вихрем летевший по чаще кустарников, примчал беглецов к тому месту, где Гарри два раза уже встречался с Дрэдом. Дрэд и на этот раз стоял на том же месте.

— Давно бы так, — сказал он, когда Гарри и Лизетта спустились с коня. — Видение исполнилось: Господь сделает тебя вождём и повелителем народа!

— Однако поторопимся: времени терять нельзя, — заметил Гарри.

— Знаю, — сказал Дрэд, — идите за мной.

И перед закатом солнца Гарри и Лизетта уже были обитателями дикой крепости в центре "Проклятого Болота".

Глава XXXVII. Цель в жизни

Трудно описать сцену, которая происходила в библиотеке, после побега Гарри, Том Гордон в течение нескольких минут оставался совершенно без чувств. Клейтон и мистер Джекил начинали даже бояться за его жизнь, так что последний из них, не зная, что делать для приведения Тома в чувство, чуть не вылил ему на лицо все содержание огромной чернильницы; — это средство было теперь так же кстати, как и наставления, которые за несколько минуть перед тем читал он Гарри. Клейтон, более обладавший благоразумием и хладнокровием, протянул руку, позвонил в колокольчик и приказал подать воды. Через несколько секунд Том, однако же, очнулся и с бешенством вскочил на ноги.