Дрёма

Дрёма шёл по улице и никак не мог расстаться с навязчивой думкой. Она чем-то мешала ему, как комочек пищи, застрявший между зубов: что лучше быть ослеплённым или чин? Подойдя к Наде, он спросил. Та не раздумывая, подтверждая слова разведёнными в стороны руками, ответила:

– А чего тут думать, чин он и в Африке чин! Слепые многих Я лишены. У тебя, Дрёма, уникальный шанс. Ты как бы между, факт рождения тебе не мешает. Пользуйся. Вон мой отец – уважаемый человек и тут и в городе, начитанный. А только коснись – слепой и точка. – Надя вздохнула, и повторила, – слепым многие Я не положено носить.

– Вот!

– Что вот! Ты чего кричишь, будто тебя режут?

– Осенило.

Дрёма начал как угорелый прыгать вокруг Нади и вдруг обнял её и тут же смутился.

– Ой, прости. Это я на радостях.

– Да ничего, – ответила покрасневшая девочка.

Вечером, лёжа в постели, Дрёма вспомнил этот разговор и свою нечаянную радость. Он приподнялся на локте, потянулся и взял с тумбочки толстую тетрадь. Полистал, раскрыл нужную страницу и начал читать, водя пальцем по листу, как в первом классе. Вот оно: «Относись к слову бережно, любя: учись расслышать в нём явный или скрытый смысл. Слово не набор букв и звуков, оно продолжение человека, оно связь его с миром. В нём истина, и в нём прельщение. Если каждое слово твоё звучит как „люблю“, мир услышит тебя и подскажет верную дорогу. Верную человеку. Остальные промаршируют мимо и дальше, под грохот барабанов и славных труб…»

Дрёма перестал читать. Тетрадь отца была прочитана. От корочки до корочки. В ней много откровенного, порой Дрёме было неудобно читать – он будто присутствовал при публичной порке родного отца. В роли палача выступал сам отец. Иногда отец о чём-то предупреждал: «я был Ванюшей и был любим, и любил; и стал Иваном, накачал мышцы, научился бить, ловчить и увёртываться и всё вокруг зеркально повторялось». Дрёма читал и ему становился понятней мир взрослых, мир полный противоречий, столкновений сил, когда воля на волю и падшего презирают, мир всепрощения терпеливо сносящий трудности; мир искалеченный и мир прекрасный, «другого не дано».

Вот и сегодня тетрадь, словно живой отец, всегда бережно держащий его за руку, подсказала: Что ты слышишь: ослеплённый или ослепленный? В первом случае ты можешь прозреть, во втором – никогда. И твоё человеческое Я навсегда будет звучать как Я – искусственно звенеть, да и только.

А ведь я так и не прикоснулся ко второй тетради, – подумал Дрёма и взглянул на тумбочку, где одиноко лежала сорока восьмистраничная скромная тетрадка. Он отвернулся и взглянул на несущихся по цветному лоскутному одеялу коней, веером с лёгким шорохом промелькнули между пальцев мятые страницы, пока не открылась последняя: «Вроде всё. Оправдался. Ничего не утаил, не забыл. Кстати, вчера проходил мимо храма. Тот, что возле маяка. Вижу, подъехал чёрный джип, вальяжный лакированный господин, взирающий на мир хищными глазами-фарами. Остановился этот монстр, как и полагается монстру: растоптал бордюр, разогнал людей, пыхнул газами в лицо и замер самодовольно ухмыляясь. Дверца распахнулась, вышел этакий хват, из тех, кто давно знает, в чём измеряется вера и жизнь. Направился к храму. Я вошёл следом. Он долго и упорно молился, разжигал многочисленные свечи. Молился вроде искренне, я не разглядел – сумеречный свет в храме не позволил. Потом подошёл к служителю в рясе. Тот выслушал просьбу, кивнул в знак согласия и они уединились. Думаю, я стал свидетелем покаяния. Совесть – это индикатор божественного в нас. Его вырывают, ставят различные заглушки, предохранители, люди освобождаются от неё всевозможными способами; избавляться от всего, что мешает спокойно жить. А совесть всё равно начинает сигнализировать и тревожить. Она вне людской суеты. Мой «герой» долго не появлялся. Но вот он вышел на паперть. Размашисто и честно перекрестился. Раздал щедрую милостыню нищим. И решительным шагом подошёл к чёрному джипу. И тут зазвонил его мобильник: «Да, слушаю!.. Иди к чёрту, я не буду с тобой договариваться. Должен – верни! Да мне наплевать на курсы валют. У меня свой курс. Уловил! И свой закон жизни!»

Душу-то я освободил. Свою душу. Вроде как покаялся. Освободился. А что дальше? Сесть в джип, который многих жизней стоит, незасеянных полей и помчаться дальше? В том числе и твоя жизнь сын. Я много писал о любви. Советовал, предостерегал. Но любовь отличается от того, что люди называют любовью, так же как мощи отличаются от живого человека. Как крест живой с роящимися мухами и муками плоти отличается от креста золотого. Живой человек и символ… Хочется верить, следующая тетрадь будет так же отличаться от этой».

При этих последних словах отца сердце Дрёмы невольно сжалось, комок подкатил к горлу. Он вздохнул, так, будто в комнате не хватало воздуха. Покосился на тумбочку с тетрадкой. Что скрывается на её листах: великая радость открытия, величайшее испытание и терзание души? В одном он уже был уверен, она совсем не будет похожа на первую, мчащуюся галопом, беспокойную. Она будет иной.

Мальчик почему-то медлил. Он не спешил раскрывать её. За этими белыми лошадьми он угадывал лёгкую пролётку, а в ней живого отца. И пусть он едва представлял себе, как выглядела когда-то пролётка и стали стираться из памяти милые черты родного человека, тем не менее он перечитывал и перечитывал замусоленные страницы, и не хотел с ними расставаться – на них продолжал жить и страдать его отец.

Кстати, и отец не подталкивал его. «Детству не нужно снова входить в сад любви – оно уже там. Но если тебе, однажды, захочется оставить всё, чем так дорожило сердце, к чему прикипела душа – предстанет опостылевшей темницей, в которой свобода мнимая, тогда перед тобой окажется калитка, а за нею тот самый сад, стучись, толкай – она распахнётся…»

Дрёма положил тетрадь и погасил светильник, укоряя себя в расточительстве. Надя ведь предупреждала: «Слепые вынуждены экономить на всём, включая и свет. Это глухие могут позволить себе ненасытно поглощать свет, не считаясь с расходами».

* * *

Через несколько дней из города вернулся отец Нади.

– Папа приехал! – Надя, словно ужаленная пчелой, вскочила с лавки и бросилась на шею уверенно идущему по садовой дорожке мужчине.

Следом за Надей на крыльцо вышли мама и Дрёма.

Дрёма ожидал приезда отца Нади с некоторой тревогой – как он отреагирует на нежданного гостя? И вот теперь, несколько напряженно, смотрел на приближающегося к нему высокого широкоплечего человека средних лет с лёгкой проседью в чёрных волосах и с волевыми чертами лица.

– Так-так, а это, значит, и есть наш юный путешественник из «ниоткуда»! – Произнёс он после того, как нежно обнял жену и опустил на землю, висевшую на его шее, переполненную счастьем Надю. – Ну, давай знакомиться – Владимир, – он протянул Дрёме натруженную ладонь.

То, как непринуждённо и легко протянул руку Владимир, его приветливый, добрый взгляд, сразу же прогнали холодок из груди мальчика. Он тоже улыбнулся в ответ.

– Дрёма.

– Дрёма, говоришь. Судя по имени, парень, – ты точно не местный.

Дрёме послышались тёплые нотки в голосе Владимира – мужчина не употребил слова чужой именно в том, иносказательном смысле.

– Вот и я всем говорю, что я издалека. А мне не верят.

– Неправда, папа, не слушай Дрёму – я почти сразу ему почему-то поверила! – Запротестовала Надя и замахала руками.

– Я вижу, вы уже нашли общий язык, – снова широко улыбнулся Владимир. – Что ж, я рад.

– Мы так и будем стоять у крыльца дома или всё-таки войдём? – Это мама, стоявшая возле мужа, решила стать активным участником непринуждённой беседы. – Папа устал с дороги, Надя с Дрёмой, растопите баньку, а я накрою на стол!

Весь в клубах пара, Владимир, одетый в домашний залатанный халат, сел на лавку и с довольным видом прислонился к тонкому стволу яблони.

– Как дома хорошо! – он мечтательно закрыл глаза. – Только ради этого и можно жить, Дрёма.

Дрёма, сидевший рядом, тоже весь окутанный туманом, молча кивнул в знак согласия.

– Да, парень, ты сильно не грусти – везде можно жить. Лишь бы только люди окружали хорошие. Случившееся с тобой, конечно, больше похоже на чудо. И если честно: мне до сих пор верится с трудом. Но ты здесь, а это уже факт, скажу больше – у меня в душе такое предчувствие, что я знаю, как тебе помочь побыстрее освоиться здесь.