Дрёма

– Вот теперь ты можешь считаться одним из нас – жителем Прикованной!

Немой третьего уровня искренне и крепко пожал руку подростка.

– Рад, очень рад. Носи эти Я. Гордись ими и они, поверь мне, – немой третьего уровня наклонился к Дрёме, – сослужат тебе добрую службу. Я по себе знаю. – Немой выпрямился, – я, если хочешь знать, тоже чужой.

– Чужой?!

Дрёма недоверчиво оглядел видную фигуру немого третьего уровня. И чиновничий кафтан, и целый ворох всевозможных Я утверждали обратное.

– Не веришь! А ведь истинная правда. Приглядись. Ничего не замечаешь?

Дрёма стал бесстыдно рассматривать каждую черту на лице, не упускал из виду одежду. Ну, чуточку глаза раскосые, цвет кожи отдаёт желтизной, но всё остальное самое обыкновенное.

– Не ищи, не заметишь. – Немой третьего уровня хитро подмигнул Наде.

– Ну, цвет кожи, и глаза, глаза, простите, как у монгола.

– Цвет кожи? Глаза, как у монгола? – пришёл черёд удивиться чиновнику администрации, – не знаю кто такой монгол, но вы, молодой человек, весьма зорьки. Хм, да. – Немой, потёр рукой подбородок. – Да только я просил внимательно разглядеть мои Я. Хм, глаза раскосые – я бы и не заметил.

И верно, Дрёма после некоторых усилий заметил, среди обширной коллекции Я, затерявшийся Ячу.

– Увидел. Да-да – Прикованная моя вторая родина. А родился я с «лисьим хвостом».

Заметив замешательство Дрёмы Надя пришла на выручку:

– «Лисий хвост» это такое особенное плетение цепочек. Такие носят обычно на востоке.

– Умничка, – похвалил Надю немой третьего уровня и обратился к Дрёме. – Учись, схватывай всё на лету и тогда подножки, подставляемые нам судьбой, могут превратиться в трамплины. Со мной так и произошло. Оказавшись в Прикованной, я чувствовал себя раздетым, обделённым – ни одного Я. Ты можешь понять весь ужас моего состояния. Но я не отчаивался – учился, присматривался, приспосабливался, пробивался и вот, – чиновник гордо взвесил на руке все свои многочисленные Я, – хорош набор. Не правда ли? Чего и тебе желаю.

– Да уж, – Дрёма посмотрел вверх. Немой, почему-то, напомнил купца из учебника истории предлагающего драгоценные меха. Те мягко свисали с его руки, вызывая зависть у покупателя.

Дома накрыли праздничный стол. Мама Нади успела присмотреться к Дрёме, и мальчик всё больше нравился ей: «скромный, на чужое глаз не положит, а главное – чудаковатый он какой-то: и не чужой и не прикованный». Были приглашены гости.

Дни быстро пролетали. Однажды после обеда к Наде заскочила подружка Ольга. Вертлявая с веснушками и двумя косичками над ушами.

– Айда гулять, Петька приехал из города. Столько нового рассказывает.

– Петька, – худощавый паренёк, с чёрными, как уголь волосами протянул руку.

Ого, сколько Я, – подивился Дрёма и протянул свою руку.

Вечером того же дня они с Надей сидели в садике на лавочке и разговаривали.

– А что у него за Я на правой руке, у запястья? Важное какое-то.

– Ягл. – Ответила Надя, затем спохватилась и разъяснила, – у Петьки отец глухой.

– Бедный.

– Да, обеднели они. Когда-то их род был очень известным, на службе у Вирта. Наш посёлок до сих пор принадлежит их роду. Только они давно всё уже раздали в аренду и теперь живут на ренту. Отец, по традиции, почётный представитель в администрации и на суде.

– На суде? Как же он судит – он же глухой!

Надя внимательно посмотрела на Дрёму, будто говоря: ты чего, притворяешься, али как? Тот не притворялся, изумление было искренним.

– И когда ты начнёшь разбираться в нашей жизни. Вон уже и Яжив и Япри давно потеснили Ячу, а вопросы по-прежнему глупые задаёшь. А кому ещё судить, если не глухим. Давай-ка историю перед сном читай. Вон тот чиновник, как и ты, чужим был, а теперь глянь какой человек – весь цепями увешан – уважаемый. У него и двор, знаешь какой? Не чета нашему – бо-ольшой.

Дрёма уже знал, что имеется прямая зависимость между некоторыми особенно важными Я и уровнем жизни, статусом каждого жителя Прикованной. Но сейчас он никак не мог взять в толк: как может глухой судить!.. И тут его осенило:

– А понял! Он через сурдопереводчика судит. Правильно?

– Не знаю я никакого сурдопереводчика. Знаю одно: он глухой и потому имеет право судить – так было всегда. Так принято. Таков закон.

– Хоть убей, не пойму. Глухой! Да такой так засудит: невинного за решётку, а вора на свободу.

– Ну, Дрёма об этом не нам судить – мы слепые.

– Это верно и слепым судить тоже нельзя.

* * *

Прошло ещё несколько дней. Теперь, разговаривая с Петькой, Дрёма нет-нет да взглянет на золотую цепочку Ягл с брелоком изображающим древний родовой герб. А когда встречался с отцом Петьки, важным дородным мужчиной, то, следуя принятым правилам, почтительно склонял голову и вытягивал перед собой правую руку ладонью вверх, на ладони он держал Ячу, другие должны были держать Ясл или Ячин, в зависимости от статуса владельца Я.

В первый раз отец Петьки остановился и с некоторым удивлением начал рассматривать Дрёмин Ячу.

– Чужой, значит. – Он важно откашлялся, каким-то особенным движением, полным достоинства и жизненной сноровки вскинул к уху правую руку, от чего все его Я похожие на перья птичьего крыла, так же красиво – веером – раскрылись и опали вниз, переливчато зазвенев, мол, гляди, сколько у меня и сколько у тебя. – Видный нравится? Я вижу ты ещё не ослеплён, и в чин тебе рановато. Где остановился?

Выслушав ответ, Зимин (фамилия отца Петьки) поджав нижнюю губу, удовлетворительно кивнул, обе щеки тоже дали согласие качнувшись вслед за головой:

– Добрая семья. Владимира я знаю. Добрая. Хорошо, я займусь тобой. Мне люди нужны, я каждым человеком дорожу! Приглядывайся, мнится мне: Видный станет твоей второй родиной. А теперь иди, играй отрок. Всему своё время. Не забывай начищать почаще Я. Блестящее сразу бросается в глаза.

Дрёма долго провожал дородную спину Зимина. Будто чужая вертелась в голове одна мысль, и она не давала ему покоя: что лучше быть ослеплённым или чин. Выходило, что иметь чин всё-таки лучше и почётней, и двор сразу получаешь. У слепого всё неясно, всё на милости судьбы и высших сословий. Мысли обыкновенные, такие же, ещё неосознанно, по-детски наивные, посещали растрёпанные головы его сверстников. Мыслям этим в юных головах ещё не были свиты гнёзда, и они порхали с ветки на ветку, свободно, непринуждённо. Чирикали и улетали прочь. Всему своё время и гнёзда тоже.