Дриблингом через границу

Туда ходили, как теперь заходят в социальные сети, ведь кафе испокон веков были обязательным и совершенно необходимым атрибутом мира искусства. Польский писатель Витольд Гомбрович в своих «Дневниках» пишет, что пребывает в состоянии абсолютного отчаяния из-за того, что в Аргентине лишен «даже литературной кофейни». Кто знает, возможно, упадок книгоиздания в какой-то мере связан с предательством богемы, ее переходом из мира реальной кофейни в виртуальную социальную сеть. В этом смысле у футбола перед литературой бесценное преимущество — его невозможно перевести в виртуальное измерение и лишить непосредственных человеческих контактов. К счастью.

Львовы частные

Мне нравится, когда журналисты, интервьюируя своих впервые приехавших в город собеседников, спрашивают: «Что вы сделаете прежде всего в этом городе?» Нравится читать ответы: пойду на танцы, поднимусь на ратушу, выпью шампанского на Высоком замке [10] . Еще больше мне нравятся туристы, которые приезжают во Львов часто и давно. Вообще-то для них надо бы придумать другое слово: какие же они туристы, если все здесь знают и видели, но продолжают приезжать. Это люди, с которыми приятно прогуливаться, потому что такие прогулки — увлекательная игра, обмен тем, что удалось заметить не поверхностному, а внимательному и острому взгляду.

10

Высокий замок — гора в центральной части Львова (413 м), на которой сейчас разбит парк и устроена смотровая площадка.

То есть с туризмом тут нет ничего общего. Двое моих варшавских знакомых, отец и сын, — именно такие путешественники, они изучают транспортную сеть. То есть изучают ее дома, а приезжают проверить, действительно ли все так, как они читали, и сфотографироваться. Их снимки — сплошные метафоры: трамваи на самой короткой трамвайной линии Европы в Крыму, самые старые в Европе троллейбусы из Тернополя, уникальная троллейбусная развязка в Ровно. Они лучше любого специалиста могут проложить маршрут в любом направлении. Ко всему прочему, на этих фотографиях попадаются удачно подловленные камерой девушки на высоченных каблуках, которые героически преодолевают гору насыпанного поперек дороги гравия, или же философски настроенные бомжи, с удобством возлежащие в брендовых спальниках из секонд-хенда вблизи круглосуточного алко-маркета, потягивая пиво, срок годности которого закончился еще до того, как его успели продать. Попадаются и романтически пустынные утренние серпантины улочек, которые редко видишь такими безлюдными. Или, наоборот, непривычная и оттого больше похожая на флеш-моб огромная толпа возле витрины книжного. Прогулки с варшавянами приятны и лишены элемента одержимости, свойственного обычным туристам. Ведь главное для них всегда одно и то же: доехать вместе до некой точки на карте, установить там штатив, «поймать» кадр, сделать снимок, снова сесть в машину и отправиться назад, заполняя время дружелюбным молчанием или разговором о чем угодно. Например, о футболе. Эти мои знакомые болеют за разные варшавские команды, уже не помню, какие именно, но, точно, оба благосклонно относятся к львовским «Карпатам».

Последний пенальти Марек Беньчик Варшава

(Марек — Мерседес де ла Торре Монмань)

Мерседес, ты случайно не знаешь, интересовался ли Роберто Боланьо [11] футболом? Спроси, пожалуйста, Хауме Вальробу. Он издатель — наверняка знает.

Обнимаю, Марек.

(Мерседес де ла Торре Монмань — Мареку)

Хауме не любитель футбола, я лучше спрошу Вила-Матаса, вот он — фанат (особенно «Барсы»!).

11

Роберто Боланьо (1953–2003) — чилийский поэт и прозаик. (Здесь и далее — прим. перев.)

Обнимаю, Мерседес.

(Энрике Вила-Матас — Мерседес де ла Торре Монмань)

Обожал. Широко известен следующий фрагмент интервью: «Боланьо, легкомысленный шутник, не кичится своим писательством. Он предпочитает рассказывать байки о детстве в Чили: ‘В 1961-м мы жили в Кильпуэ, в пятидесяти метрах от места дислокации сборной Бразилии. Я познакомился с Пеле, Гарринчей, Вавой [12] . Помню, например, что Вава пробил пенальти, а я его не пропустил. Считаю это самым большим своим достижением. Не пропустить пенальти, который бьет Вава!’»

12

Гарринча (наст. имя Мануэл Франсиско дос Сантос; 1933–1983) и Вава (наст. имя Эдвалду Изидиу Нетту; 1934–2002) — знаменитые бразильские футболисты.

Еще Боланьо говорил, что ему нравятся те, кто загоняет мяч в собственные ворота.

Энрике.

(Мерседес де ла Торре Монмань — Мареку)

Как видишь, Роберто обожал футбол. Понятия не имею, кто такой Вава. Ты когда-нибудь слышал о Ваве?

М.

Ян «Джо» Рабенда, винный бар «Мельжинский», улица Бураковская, Варшава, январь 2011

Это было, в общем, не так уж давно. Лет семь назад, может, восемь. Короче, начало ноября, почти облетевшие деревья. У футбольных ворот сохли грязно-желтые кучи листьев. Даже сетка, казалось, увядала, опадала в преддверии зимы. Мы били в «детские» ворота, то есть ставили по паре кирпичей в двух метрах от столбиков, но пенальти — после трех угловых — лупили, как положено. По обычным футбольным воротам, с одиннадцати метров, где сохранился след извести — въелся в землю, как родимое пятно. Начинало моросить, а мы, как всегда в те годы, остались вдвоем. Середина недели, время — часа два дня, вокруг в радиусе пятисот метров — ни души. Вава давал мне фору, два-три очка, он всегда играл лучше, но уже тогда все чаще проигрывал, дыхалки не хватало, я брал скоростью, более здоровым, хе-хе, питанием. Наконец мы закончили, дождь все усиливался — в студенческие годы я написал стихотворение, начинавшееся со слов: «У неба над Варшавой простатит», — и вдруг, уже садясь в машину, я понял. Понял, что мы играли в последний раз — вот-вот выпадет снег, а потом, весной, мы уже не встретимся; понял, что над стадионом «Орел», на главный газон которого я выбежал восьмилетним, в зеленой футболке, воцарилась вечная тишина, которая поглотит все забитые нами за столько — столько! — лет голы, что сегодняшняя, совершенно обычная, встреча завершает наше многолетнее пинание мяча не только здесь, на «Орле», но и везде, на всех гроховских [13] стадионах нашего детства, на газонах возле Стадиона Десятилетия [14] , на спортплощадке лицея на улице Гренадеров, на поле возле улицы Вспульна Дрога, где однажды появился Дуда [15] , забил мне с поворотом и исчез навсегда, на асфальтовом пятачке у Аптечной и на булыжной мостовой за рестораном «Заглоба», откуда всегда пахло жареной печенкой, на жесткой площадке при начальной школе на Сенницкой, где я учился и куда приходил играть тридцать лет спустя; понял, что со всех этих и подобных им мест в эту среду вечером дождь смывает следы нашего присутствия, тысячи часов, проведенных за пинанием мяча, что наступил неумолимый конец, обращающий весь Грохов в призрачный дождливый музей, и здесь, в этой точке, мне больше ничего не светит. А возможно, и вообще ничего не светит — в ближайшие тридцать лет. Вскоре, впрочем, я перебрался на другой берег Вислы, в центр, и никогда больше не звонил Ваве, как и он мне, и мяч тоже больше никогда не гонял.

13

Грохов — район Варшавы на правом берегу Вислы.

14

Стадион Десятилетия — открыт 22 июля 1955 г., в годовщину так называемого «Июльского манифеста» 1944 г., определившего «социалистический путь развития» Польши; после 1989 г. использовался в качестве вещевого рынка («Ярмарка Европы»); в 2007 г. был снесен, а на его месте построен новый Национальный стадион, ставший одной из площадок Чемпионата Европы 2012 г.

15

Дуда (наст. имя Сержиу Паулу Барбоса Валенте; р. 1980) — португальский футболист.

Д-р Иоланта Янкович, Институт биологии, дворец Сташица [16] , Варшава, январь 2011

Я тебя угощу странным чаем, травяным. Я экспериментирую — выращиваю разные травки, генетикой балуюсь. Этот — с примесью сэнтя, остальные — модифицированная жимолость и лекарственный подорожник. Заказ для фирмы «Гербаполь», пробная партия поступит в продажу через пару месяцев. Напишем на упаковке, что чай повышает потенцию — вмиг раскупят. Я всегда считала это своей личной миссией — улучшить нашему затраханному обществу стояк… Да, дружная была компания, только Вава держался немного особняком, он был, может, и самый умный, самый начитанный, но такой… более уличный… дворовый, обожал провокации, сразу бил в слабое место, мог любого одним словом раздавить. Однако на поле они как-то ладили: днем на них рассчитывать было нечего — неслись на свой газон возле Стадиона или на «Орел», так что провожали нас после уроков одни зубрилы-паралитики. Джо появлялся вечером, высчитывал, в какие дни моя мать работает на фабрике во вторую смену и заканчивает в десять вечера — можно было два часа пообжиматься. Собственно, я была его девушкой, хотя мы договорились это не афишировать. Я не любила привлекать к себе внимание, а он меня стеснялся: я не умела скрывать свои чувства, говорили, что у меня все на лице написано, не по возрасту, хотя ведь я девственницей оставалась чуть ли не дольше всех в классе, уж Джо-то знает. Ну а потом, в выпускном классе, я вообще была их девушкой, эдакий Шарик при танкистах, муза абсенскаристов, как они себя по-идиотски именовали. Главным был Джо, но чисто по-дружески я предпочитала Грача, его приятеля. В кино ходили втроем, Джо хватал меня за левую сиську, Грач — за правую, их лапы встречались под моей блузкой, как Герек с Хонеккером на мосту Дружбы. Но прикосновения Джо были нежнее… Ясное дело — поэт. Я в свое время тоже кое-что пописывала, раз напечаталась в «Радаре» и студенческое кабаре организовала. Но больше всего мне нравилось копаться в земле и смотреть, как что растет.

16

Дворец Сташица — здание Польской академии наук, построено по заказу философа, ученого, писателя, мецената Станислава Сташица в 1820–1823 гг. и передано варшавскому Обществу друзей науки.

Ян «Джо» Рабенда, «Энотека», улица Длугая, Варшава, февраль 2011

«Орел» был моим любимым стадионом, так сказать, семейным, домашним. Да, пожалуй, все мы его любили. Он казался нам непорочным анклавом, не запятнанным чужаками… До «Орла» город не докатывался, словно бы иссякая на его берегу, боясь переступить границу, воздвигнуть рядом очередную высотку. Точно весь этот стадион — просто случайная, ненужная пристройка, аппендикс, в который отсеивается варшавский мусор. У каждого есть своя ментальная, эмоциональная карта, на которой обозначены главные места жизни. «Орел» располагался на самом краю, сразу за ним, в сторону Восточного вокзала, простиралась область не столько даже неведомого, сколько мне чуждого, ubi leones [17] , населенная иным племенем, Зона, в самый раз для Тарковского, мы туда ходили редко. Стадион «Друкаж» возле Скарышевского парка тоже был не вполне наш, хотя сам парк относился к числу мест благодатных, обжитых. Но подлинной границей была Висла — на левом берегу мы никогда не играли. Хотя ездили туда постоянно, чаще всего на Новый Свят [18] , особенно когда при Гереке в городе впервые появились картофель-фри и гамбургеры, сперва с сосисками, а потом уже только с грибами… или в кинотеатр «Скарпа», где малолеток всегда пускали на фильмы «До восемнадцати лет вход строго воспрещен»… Позже — играть в догонялки с милицией, когда Польша побеждала на чемпионате мира в семьдесят четвертом. Висла была психологической границей, она определяла нашу локальность: да, можешь посещать матчи на том берегу, смотреть на других, но сам играй здесь, ибо существуют вещи настолько интимные, что на чужом берегу их делать не принято, В журнале «Новое слово» как-то напечатали мое стихотворение — какой же это мог быть год, семьдесят третий? — начинавшееся со слов: «Никогда не переступай границ / их переход — измышление философов / чьи жены беспутствуют на парижских улочках / и покупают горькие оливки на рынке Бельвиль».

17

Ubi leones (лат.) — земля, где есть львы, т. е. опасный участок.

18

Одна из центральных улиц Варшавы.

Ян Сидло, сквер на углу улиц Подскарбинской и Гроховской, Варшава, февраль 2011

Мышемауса я с тех лет полюбил, пан мобильник, и вообще картинки, чтобы двигалось, зверюшка зверюшку гоняет, а когда люди болтают — скучища. Это у вас все в такую маленькую коробочку записывается? Тогда, наверное, громче надо говорить, верно? Ну да, да, помню я стадион «Орел», пиво продавали по четыре злотых… когда продавали. Возьму бывалыча «Крулевске», сяду на травку у забора — я один любил, без дружков, да и гляжу себе на небо. Ни души, пан мобильник, как в костеле после службы. Приходили, да, несколько их было, иногда двое. Джо и Вава, эти всегда, каждый божий день, часами мяч гоняли. Я к ним спервоначалу поперся: вы, курва, куда с мячом, тут, курва, не место, тут люди отдыхают, валите отсюда, курва, в парке, что ли, не выспались, нечего мне тут, курва, солнышко застить. Но разок-другой дали пятьдесят грошей, бутербродом угостили, полегоньку и привык. Иногда с каким из них словом перекинешься, в общем, не трогал я их больше. Ну гоняли, да, гоняли как не знаю кто, Макарена — не Макарена, Орел занюханный, Пеле только не хватало. Но скажу тебе честно, пан мобильник, мне было по душе, когда они приходили, смотрел я на них — так всю молодость и пропинают, что за толк в такой жизни, дурацкий мяч, а шуму… надо с этой жизнью что-то сделать, тут собака-то гребаная и зарыта, верно? Так что мне нравилось, когда они тут бывали, на небо гляделось приятнее, облака вы мои, облака, потом-то меня, пан мобильник, на принудительный отдых отправили, надолго, без вины виноватого… без вины… сюда я уж не вернулся, получше себе местечко сыскал, а на «Орле» теперь никто уже не играет, просрали район-то.

Ян «Джо» Рабенда, винный бар «Бодега Маркес», улица Новый Свят, Варшава, февраль 2011

Все эти места, о которых я говорю: «Орел», школьные стадионы или большие газоны у Скарышевского парка на улице Вашингтона, — это были наши понедельники и вторники по сравнению со Стадионом — светлым Воскресеньем. Он был центром Вселенной, они — планетами, кружившими вокруг. Мы даже не добавляли «Десятилетия» — просто «Стадион». Сколько там до него — километр-полтора из дому, от «Орла» — не больше двух. Он всегда был где-то рядом, вроде и близкий, но как бы неприкосновенный; неприкосновенный и абсурдный, черное светило, наше, но в то же время чуть загадочное, сокровенное… Хотя никто его не охранял, на трибунах можно было сидеть сколько угодно. С пятницы до воскресенья на газонах, то есть на площадках возле Стадиона игра шла за игрой, сотни ребят, а ведь площадок было больше десятка. Иногда и в будний день, ближе к вечеру, негде пристроиться; мы там играли редко, нас было мало и настроены мы были очень радикально: играем у себя, между собой, в своем заповеднике. Но Стадион притягивал, как магнит. В общем, взяли мы как-то мячик и пошли: первый теплый весенний день, в воздухе что-то необычное, новое. Туннель был открыт, — тот туннель, по которому раз в год заезжали велосипедисты, каторжники Гонок мира, длинный и темный, — мы просто влетели туда, как сперматозоиды во тьму, вокруг ни души, охранники, видно, где-то пили. Мы хотели было повернуть назад, но Вава обозвал нас трусами, так что мы выбежали на поле, подражая Дейне и Круиффу, добрых полчаса гоняли мяч, робко, но все более вдохновенно, полчаса отплясывали на животе у нашей королевы, забивали великолепные голы, помню один — с шестнадцати метров в девятку, на зависть Левандовскому [19] и прочим сегодняшним. Я так и вижу эту зелень и греческий амфитеатр, слышу круговое эхо наших голосов, словно пение плакальщиц в Эпидавре. Но в конце концов явились сторожа и прервали сию эсхилову драму. Мы были еще сопляки, так что вызывать милицию или лупить нас они не стали, обошлось руганью. Какой сегодняшний поэт из тех, что пишут стихи, которых никто не понимает, потому что все стыдятся своих чувств и метафор, стыдятся умиления и все друг на друга косятся, как бы у кого не отказал сфинктер, так вот, какой поэт может сегодня похвастаться, что играл в самом пупе Земли?.. Еще в школе я написал об этой нашей игре стихотворение, его в «Студенте» напечатали. Начиналось так: «Вбежать в разверстую королевскую манду / ввести греческий хор / разодрать струп истории / и лизать залежи ионического мрамора».

19

Казимеж Дейна (1947–1989) и Роберт Левандовский (р. 1988) — польские футболисты, Йохан Круифф (р. 1947) — тренер и бывший футболист сборной Нидерландов, «Аякса» и «Барселоны».

Кшиштоф Конечный, архитектурная мастерская «Конечный & Венцек», улица Французская, Варшава, март 2011

В общем, как видите, я остался на этом берегу Вислы, на Саской Кемпе [20] , и эта корзинка… это говно у меня прямо перед носом. Как решетка на тюремном окне. Съезжать отсюда надо, укрыться там, где эта пакость не будет мозолить глаза, но куда, скажите на милость, куда податься, если это говно царит над городом, как второй Дворец культуры [21] . У меня был совершенно другой проект, вписанный в ландшафт. Прошу прощения, что говорю без обиняков и не стесняюсь в выражениях, недавно вот у меня интервью для газеты брали, но не опубликовали — я, мол, неправильный настрой создаю, врежу нашему председательству в Евросоюзе. Стадион Десятилетия, между прочим, — один из лучших объектов сталинской архитектуры: оглядитесь, она была совсем не так плоха, имела свой стиль и характер. А сегодня, по прошествии двадцати лет свободы, мы живем внутри какого-то монстра, в кошмарном сне недоноска, помеси айпода с домотканым ковриком, и мутант этот зовется Варшавой, столицей Польши, а стадион именуется Национальным, гордостью страны. Стадион Десятилетия, доложу я вам, был задуман как вулкан, кратер, геологический реликт. Он рос книзу, а не кверху, не выпендривался, как шляпа Ханки Белицкой [22] или — если будете переводить на английский — шляпа принцессы на королевских скачках в Аскоте, опорой для трибун служил природный рельеф, в этом направлении и следовало мыслить, а не воздвигать над городом этот гриб, этот бело-красный рыжик, этот неудобоваримый чернобыль. Мой проект голубил это место, а не взрывал — обнимал его, гармонично связывал газоны, и, скажу без ложной скромности, комплекс в целом обладал четкими, элегантными, лаконичными очертаниями, вышедшими из-под пера человека, который понимает, что он не умнее природы. Любой швед, норвежец или швейцарец заметил бы это и оценил, но здесь — и речи быть не может, — здесь, в этой стране, надо, чтобы было броско да еще лаком сверху покрыть, чтоб непременно блестело, как яйца у кобеля, а приглашенные немецкие помощнички уважили наш божественный вкус. Приезжайте ко мне в Казимеж, увидите, по какому пути могла пойти польская архитектура, но не пошла — может, кто-нибудь наконец об этом напишет.

20

Район Варшавы на правом берегу Вислы.

21

Дворец культуры и науки — выстроен в Варшаве по образцу «сталинских высоток» в качестве подарка СССР польскому народу; с 1955 по 1957 гг. был самым высоким зданием в Европе, сейчас входит в десятку высочайших небоскребов Евросоюза.

22

Ханка Белицкая (1915–2006) — актриса театра, кино и кабаре.