Дриблингом через границу
Шрифт:
Порой, все реже, я возвращаюсь на тот берег Вислы… словно Малиновский [43] к папуасам… Иностранцы не поймут? Черт, ну напишите — как Леви-Стросс к индейцам. Так вот, я езжу туда, потому что предпочитаю базар на площади Шембека, верю, как идиот, что огурцы там более хрустящие и сыр от здоровой козы. По дороге смотрю на Стадион — его трудно не заметить. На Грохове перед моим домом рос клен, мой ровесник; почти пятьдесят лет, пока я не переехал, мы вместе тянули лямку. Он поднялся выше дома, я полысел. Так и Стадион рос вместе со мной. Когда в пятьдесят пятом заканчивалось его строительство, я уже вертелся в животе у матери, пищал внутри. Все ему дано было пережить, все он в себя принял. Отдавался всем по очереди, точно древнеримская куртизанка. Или марсельская шлюха. Не знаю, почему марсельская, так как-то вышло, не вычеркивайте. Это было место всех празднеств. Коммунизм выставлял напоказ свой мощный член, товарищ Веслав (Гомулка) на Праздник урожая целовал каравай, Герек любовался парадами молодых гимнастов под красным флагом, перформансами по-корейски, а потом к нему на трибуну приводили активистов, и они вместе осуждали антисоциалистические выступления в Радоме и Урсусе, а еще раньше здесь совершил самосожжение,
43
Бронислав Малиновский (1884–1942) — британский антрополог польского происхождения.
Лично я жду не дождусь мгновения, когда отзвучат два гимна и на газоне Национального стадиона начнется инаугурационный матч Евро-2012. В редакции я уже много лет руковожу спортивным отделом, но такой ажиотаж наблюдаю в первый и, наверное, последний раз. Дополнительные и специальные выпуски, в том числе один на английском и один на немецком, а может, еще и на испанском будет, в общем, всестороннее освещение Чемпионата. Наконец-то, после всех этих олимпиад и футбольных мундиалей у «антиподов», хозяева — мы. И скажу вам откровенно (сегодня, похоже, об этом не стоит кричать на каждом углу): мне этот Стадион нравится, и я изо дня в день с радостью наблюдаю, как он растет, словно сам его поливаю. Поляку непременно надо поплакаться, всегда найдутся недовольные, критиканы: это не так и то не эдак. Феминистки уже назвали его символом мужского доминирования над городом, ведущий Замойский талдычит по радио о деньгах, которые лучше бы отдали больницам, в одной передаче осуждает и блокаду Газы, и защитников Романа Полански и в придачу смешивает с грязью Стадион и Чемпионат. Это наглость, но, как говаривал товарищ Гомулка, собака лает, караван идет: первый раз в жизни наш караван — красивый, спокойный и современный! Я немного играю на акциях, даже в кризис устоял, и из здания биржи, с последнего этажа — вы еще молоды, небось не знаете, что это было здание ЦК партии? — наблюдаю за тем, как продвигается строительство на том берегу Вислы. В пятницу я удачно продал акции ПКО [44] , а Стадион — так, на глазок — подрос на полметра. Поди пойми эту историю, поди пойми ее логику: в детстве я приезжал сюда к отцу, пообедать в столовой ЦК, Грохов с последнего этажа напоминал деревню, а сейчас взгляните — самый настоящий город, а Стадион, который тогда отсюда было почти не разглядеть, сегодня триумфально венчает картину.
44
Крупнейший польский банк.
Сажусь за столик в самом углу, прячусь за ноутбуком, порой накатывает сонливость, и я прикрываю глаза. На мгновение снова вижу нас на футбольном поле. Безветренно, небо неподвижное, все еще пасмурное, но вот-вот распогодится. Газон ровный, необязательно зеленый, столбики ворот с настоящими, хорошо натянутыми сетками зажигаются под первыми лучами солнца. Мы бегаем, пинаем мяч, я атакую с фланга, обхожу двоих, пасую в центр… или сам делаю финт… выбегаю на середину поля, пасую кому-нибудь подоспевшему… возвращаюсь, на миг оказываюсь далеко от центра событий, отдыхаю, вижу деревья за беговой дорожкой… за ними бесконечная пустота, которой ничто не коснулось, в которую ничто не прорвалось, ни события, ни факты, ни история, Атлантида не затонула, младенцы уцелели, Варфоломеевская ночь не опустилась, Треблинки не было… Не знаю, сколько нам лет: десять, сорок, восемьдесят, а может, все это вместе, — мы стары и молоды, мяч возвращается, я секунду удерживаю его, он напоминает теплую верную дворнягу, и подаю дальше, Ваве, мы с Грачом мчимся в штрафную площадку, чтобы попытаться принять пас на голову, до перерыва далеко и столько еще впереди, получаю отличный пас, удар с лету, вратарь — а может, это тоже я — с трудом отбивает… Хорошо, все хорошо, и ничего больше… Не пейте, юноша, залпом, это же рислинг, черт возьми, а не лимонад.
Чтобы ни у кого не возникло сомнений, сразу же предупреждаю, что в футболе я разбираюсь весьма относительно: путаю премьер-лигу с первой, не понимаю сути офсайда, не знаю, что такое дубль и хет-трик, и т. п. Так что писать о футболе для меня примерно то же самое, что для Бастиана Швайнштайгера сыграть матч, скажем, в шекспировском духе. Тем не менее я берусь за эту задачу, а поскольку по случаю чемпионата Европы в Польшу и в Познань приедет множество гостей, пользуясь случаем, расскажу немного о моей стране, моем городе и моих земляках. Дело в том, что я не просто полька, но также познанянка.
45
Без фанатизма (англ.) — (Здесь и далее — прим. перев.).
Этот текст адресован не только польским читателям, поэтому вначале я объясню происхождение заглавия. То есть начну со слона, ибо название отсылает к анекдоту XIX века из книги Стефана Жеромского: поляк, которого попросили высказать профессиональное мнение об этих животных, охотно сочинил научный труд «Слон и Польша».
Впрочем, обещаю: о футболе тоже кое-что будет.
Все маленькое красиво, зато все большое обладает силой, поэтому несколько лет назад Старая Европа стиснула зубы и решила ценой красоты увеличить свою территорию. Естественно, не за счет кого попало — чтобы вступить в почтенный Европейский союз, выбранные страны должны были сначала похвалиться своим потенциалом (спеть, станцевать, показать чистые ногти и рассказать, кем они хотят стать, когда вырастут), потом выполнить домашние задания, а под конец пообещать Старой Европе, что будут систематически улучшаться и не заставят ее краснеть от стыда.
Вера в чудеса творит чудеса, и у Польши получилось. Весной 2004 года.
Мало того, три
года спустя произошло еще одно чудо, и моя страна, в которой практически нет больших стадионов и автострад, была объявлена одной из хозяек Евро-2012. Одной из — потому что второй хозяйкой стала наша симпатичная соседка Украина. Украина — единоутробная сестра Польши; хотя в ЕС она и не входит, но, возможно, когда-нибудь ее примут в рамках воссоединения семей.А тем временем становилось по-настоящему весело. Обе наши страны, несмотря на многочисленные недостатки, одним богаты точно — визионерами. Министры спорта и инфраструктуры расцвели, как тюльпаны по весне, и начали рисовать фантастические образы: картины стадионов, превосходящих «Уэмбли» и «Сан-Сиро», сетей автострад, затмевающих немецкие, вокзалов, на которых не пахнет мочой и есть эскалаторы, и статных гостиниц, которые со скоростью бамбука выстреливают в небо.
Польский премьер-министр — тоже визионер, поэтому, несмотря на отсутствие денег, инфраструктуры и других логических предпосылок, вышеупомянутые картины одобрил и с мечтательной улыбкой пообещал, что случится чудо и все будет хорошо. Ведь вера в чудеса творит чудеса, а поляки — народ глубоко верующий. Лишь скептически настроенное меньшинство прятало за пазухой рациональный план Б: если с картинами не выйдет, мероприятие всегда можно перепродать итальянцам, да еще и заработать на этом.
К счастью, план Б не пригодился.
Польша — страна людей не только веселых, но и открытых, а вместе с отменой границ она открылась для представителей других культур. Меня это очень радует, так как я считаю, что традиции должны перемешиваться; кровь, кстати, тоже, хотя смешению кровей — место в плане, обозначающемся буквой из второй половины алфавита. Но, все равно, пока стало многокультурнее, чем было когда-то, короче говоря, для начала — совсем неплохо.
46
Гюнтер Грасс Пан Кихот
Тем не менее настоящее испытание еще впереди: в июне 2012-го к нам из-за границы съедутся тысячи чужаков, и на сей раз это будут не только фанаты польского пива из Великобритании и Швеции. Но поскольку мы в равной степени мало друг о друге знаем, то и испытание будет двусторонним.
Начну с нескольких разрозненных замечаний о хозяевах.
В приведенной выше строфе мнение о моем народе выразил стихотворением «Пан Кихот» Гюнтер Грасс, знаменитый полу-поляк. Мнение это, мягко говоря, весьма своеобразно, и я привожу его в оригинале, по-немецки, ибо при переводе исчезают нюансы и двусмысленности. Из высказывания Грасса следует, что поляки не только сверх меры талантливы в том, что касается хандры и кавалерии, но также обладают чрезмерно способными руками и целуют губами. Предпочитаю не представлять себе, чем целуют другие народы, но факт, что у поляков это получается весьма недурно, могу подтвердить лично. Талант, таящийся в польских руках, также подтверждаю, хотя и не считаю его чрезмерным. С кавалерией есть небольшая проблема, так как нет уже ни лошадей, ни сабель, ведь Польша входит в НАТО, а там велят вооружаться иначе. Зато подтверждаю, что для моего народа не утратила актуальности удаль, зовущаяся уланской, которую символизирует размахивание сабелькой перед танком. Когда я пишу эти слова, над Познанью как раз летают F-16, которые Польша в порыве все той же уланской удали купила у Америки и, хотя они были слегка неисправны, все равно полюбила как свои собственные. С полной уверенностью подтверждаю также, что никто в мире не умеет так великолепно хандрить, как мы, веселые поляки. Это парадокс клоуна. Хандра — наше естественное богатство, которым мы наделены с лихвой, и, будь хандра нефтью, мы были бы богаты, как Объединенные Арабские Эмираты.
В следующей строфе своего стихотворения Грасе раскрыл истинное лицо Дон Кихота: как выясняется, тот был совсем не испанцем, а поляком, причем необыкновенно одаренным! Более того, обнажив нашу национальную склонность к борьбе с ветряными мельницами, поэт оказался пророком и предсказал, какие формы эта борьба приобретет через полвека.
Ветряные мельницы пришли из Дании, а сегодняшняя борьба с ними — пережиток двух веков польской франкофилии: к Дании поляки равнодушны, а вот Францию полюбили всерьез и надолго. Польская любовь к Франции была прекрасна, как Мария Валевская, и безумна, как Наполеон, но, к сожалению, взаимности не дождалась. И потому умерла; сантимент к Франции тем не менее, судя по всему, остался, ибо поляки сражаются сегодня с датскими мельницами, а энергию упорно черпают из атомных электростанций, в согласии с французской моделью.
В мире о поляках говорят разное. На самом деле, в мире так говорят обо всех, но мало кто столь чувствителен к этим разговорам, как мы. И мало кто столь часто требует пояснений и извинений, что, вероятно, является следствием нашей гипертрофированной жадности к похвале, которая, в свою очередь, берется от нехватки любви к себе. Но раз нам самим не нравится себя хвалить, то как нас могут хвалить другие?
Недавно, например, некий однокрылый политик из Голландии заявил, что все поляки — безграмотные пьяницы, и, хотя известно, что крыло политика растет из крайне правого бока, у меня на родине немедленно повеяло священной войной. Но мы не станем объявлять Голландии священную войну, потому что, во-первых, мы не Иран, а во-вторых, заняты мытьем вокзалов и строительством стадионов и автострад. В конечном счете мы, по крайней мере, добились извинений, а я считаю себя обязанной пояснить, что голландец преувеличил: большинство поляков умеет читать и писать, доказательством чему является хотя бы бешеная популярность эсэмэсок. С более крупными формами все тоже не так трагично: первенство, по правде говоря, принадлежит фэнзинам, артзинам, комиксам и Пауло Коэльо, но, хотя «Алхимик» и не выходил из списка бестселлеров, Герту Мюллер мы издали полностью, причем еще до того, как она получила Нобелевскую премию. Кстати, наша собственная литература тоже породила нобелевских лауреатов, причем целых четырех, а если бы Исаак Б. Зингер не покинул берегов Вислы, их у нас было бы пятеро. Но более всего мы гордимся поэтами. Они определенно плодовитее прозаиков и реже эмигрируют, по крайней мере в последнее время. Быть может, потому, что осень в Польше долгая и дождливая, вино подешевело, а слово «проклятый» лучше сочетается со словом «поэт». Что ни говори, почти все молодые поляки пишут стихи. У кого-то это проходит с возрастом, у кого-то остается до самой смерти, а некоторые при этом не пьют.