Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Командир, уже начавший ощутимо прихрамывать, с благодарностью кивнул. Этой мазью, приготовленной сержантом, он теперь только и спасался. Не знал, что и было бы, если бы не она. Точно его бы уже пришлось на носилках нести, как тяжелораненых.

— Скоро уж молодым козликом бегать буду с твоей мазью, — все-таки поворчал он для порядка, присаживаясь на подходящий пенек. Заодно и дух переведет, а потом снова в путь. — Давай, мажь.

Сел, а сам в этот момент наблюдал за сержантом, с фигурой которого в последнее время в полку едва ли не все не все странности были связаны. Куда ни ткнешься, ни посмотришь, там обязательно его уши торчат. Прямо в каждой бочке затычка. Главное, ведь по его виду ничего такого не скажешь. Совершенно обычный деревенский парень, каких в полку, да и во всей армии, хоть пруд пруди. Но, если присмотреться получше, то буквально из всех щелей начинают лезть всякие непонятности.

— Все, товарищ полковник, — Биктяков уже все сделал. Наложил на колено новую повязку, пропитанную своей мазью. Хитрым узелком завязал, чтобы не сползала во время ходьбы. — Теперь до вечера нельзя трогать.

Кивнув Захаров, вытянул ногу. Как и всегда после такой процедуры, застарелая боль от плохо залеченного ранения на некоторое время ушла. Сустав сгибался и разгибался без хруста и боли. Теперь можно и в путь.

— Спасибо, сер…

Он хотел поблагодарить, но сержанта уже и след простыл. Всегда он так: и появлялся внезапно, и уходил так же.

— Ушел? — подал голос ординарец, до этого где-то прятавшийся. Каждый раз так выходило: сержант появляется, рядовой Вихров исчезает.

— Ушел, ушел, — Захаров уже был на ногах, закидывая на плечо сидор и автомат. — Гриш, ты чего, не ладишь что ли с ним?

Боец чуть замялся, но потом все же ответил.

— Смешно сказать, товарищ полковник, но боязно рядом с ним как-то. Головой понимаю, что глупость все это, а все внутри все равно что-то есть.

Воспринималось это, и правда, довольно смешно. Здоровый детина под два метра ростом, увешанный оружием, как новогодняя елка игрушками, вдруг заявляет, что чего-то боится. Только Захаров на это даже бровью не повел, не то что улыбнуться. Ведь, стыдно признаться, но и он нечто похожее испытывал рядом с этим сержантом. Он, участник трех войн, не боявшийся ни черта, ни бога, чувствовал, что ему не по себе. Как такое возможно? Почему?

— Вроде посмотрит только, а уже поджилки трясутся, — ординарец с таким искренним удивлением и растерянностью смотрел на своего командира, что тому стало его жалко. — И не пойму, как у него так выходит. Я на медведя ходил с одной рогатиной, а тут…

Из-за начатого разговора, как некстати, кое-что вспомнил и сам полковник. Еще утром во время погрузки раненных на подводы сержант Биктяков, наблюдавший за всем этим, возьми и брякни, что всем неходячим нужно дать оружие и оставить их в городе. Мол, судьба каждого воина умереть в бою, забрав с собой, как можно больше врагов, и такой смерти можно лишь позавидовать. Причем говорил это таким уверенным серьезным тоном, что у полковника начинали волосы шевелиться.

— Гм, — погрузившись в свои мысли, Захаров механически переставлял ноги. — Надо же, так сказать… Настоящий воин рад смерти… Откуда только он это все берет…

От этого всего, размышлял полковник, попахивало каким-то религиозным фатализмом, верой в предрешенность судьбы и своего жизненного пути. Биктяков, судя по всему, нисколько не сомневался, что поступать так совершенно правильно. При словах о милосердии у него появлялся такой взгляд, что полковник сразу же закрывал свой рот.

— Хотя… А если прижмет? Если немец так обложит, что с раненными никак?

Будучи опытным командиром, Захаров не мог не признать, что некоторое рациональное зерно в словах сержанта все же было. Настоящая суровая правда войны.

— Что же ты за кадр такой? По возрасту пацан, а по делам и за старика сойдешь, — вздыхал полковник, запутавшись окончательно. — Черт, такое чувство, что воевал и поболе моего…

Эту странность, которую нередко даже высказать сложно, прекрасно чувствовали и остальные бойцы и командиры. Полк, вообще-то, разделился на две неравные части. Одна, самая большая, включая и бойцов, и командиров, едва не в рот смотрела сержанты. Дело доходило до того, что один из лейтенантов, командир роты, на совещании заявил, что ему нужно посоветоваться с сержантом Биктяковым. Командиру роты с сержантом?! Вторая часть, гораздо меньше по количеству, откровенно его побаивалась.

— Не нравится мне все это… Очень не нравится… Вдобавок, еще эта непонятная история с майором Фоминым… Не дай Бог, сержант там каким-то боком всплывет…

Фомин, судя по всему, погиб во время утреннего авианалета. У бывшего здания школы нашли часть ноги начальника политотдела, по сапогу на которой его и опознали. Странно, что нога была то ли отгрызена, то ли откромсана. Брошенные псы, наверное, постарались…

Глава 19 Один в поле не воин, а не один?

* * *

Станция Котельники, место временной дислокации сводной ударной группы

Железнодорожная станция напоминала огромный разворошенный муравейник, в котором кто-то от души пошебуршил палкой. В воздухе стоял непрекращающийся гул, в котором слились лязги металла, людские крики и ругань, протяжные паровозные гудки, испуганный рев домашней скотины. То и дело к перрону подходил очередной состав, с которого либо сходила техника, либо выгружали орудия. Пехота прямо так спрыгивала с вагонов, не дожидаясь остановки, и, подчиняясь зычным приказам командиров, бежала строиться. От состава к составу носился взмыленный комендант станции и, тыкая в небо пальцем, умолял ускориться.

Станцию уже несколько раз пытались бомбить. Первый раз сутки назад, потом сегодня ранним утром несколько десятков немецких бомбардировщиков заходила для бомбометания. К счастью, оба раза обошлось. Зенитчики хорошо отработали, ссадив на землю два двухмоторных бомбера. Еще двоих сбили советские летчики на ишачках. Оставшиеся сбросили бомбы, не долетев до цели, и убрались восвояси.

Правда, радости особой не было. Все, от рядового и до командира дивизии, понимали, что это была лишь проба сил и самое страшное впереди. Немецкое командование, получив данные авиаразведки о подозрительном оживлении на станции, обязательно ударит сильнее.

— … Эх, не к добру это, — Яков Моисеевич Гольцман, ведавший на станции подготовкой раненных к отправке на «Большую землю», с тревогой следил за крошечным п-образным силуэтом высоко в небе. Немецкий высотный разведчик уже несколько минут кружил над ними, явно намереваясь рассмотреть все, как следует. Зенитки, конечно, пытались достать его, но все было без толку. — Вон там, Варенька, вон там. Как же ты не видишь? Я, старик, вижу, а ты нет…

Молоденькая сестричка, сидевшая рядом на скамейке у ангара с раненными бойцами, искала в небе немецкий разведчик. Щурила глаза, прикладывала ладошку ко лбу, закрываясь от солнца.

— Рама [жаргонное наименование самолет двухбалочной компоновки, самолета-разведчика, корректировщика артиллерии] левее! Вон там! Увидела теперь? — наконец, разглядев вражеский высотный разведчик, девушка кивнула. — Теперь жди неприятностей… А ты, Варя, глаза-то побереги. Знаю, ведь, что ночами напролет стихи читаешь, — сестричка тут же зарделась, как маков цветом. Действительно, ночами читала. — Не время сейчас для стихов, девочка… Иди, лучше нашего капитана проверь. Мази как раз на него только и осталось.