Другая дорога

«Out, out...» [1]

Гудела циркулярная пилаСреди двора, визгливо дребезжала,Пахучие роняя чурбакиИ рассыпая вороха опилок.А стоило глаза поднять — вдалиВиднелись горы, пять высоких гребней —Там, где садилось солнце над Вермонтом.Пила то дребезжала, напрягаясь,То выла и гудела вхолостую.Все было, как всегда. И день кончался.Ну что бы им не пошабашить раньше,Обрадовав мальчишку, — для негоСвободных полчаса немало значат!Пришла его сестра позвать мужчин:«Пора на ужин». В этот миг пила,Как будто бы поняв, что значит «ужин»,Рванулась и впилась мальчишке в рукуИли он сам махнул рукой неловко —Никто не видел толком. Но рука!Он даже сгоряча не закричал,Но повернулся, жалко улыбаясьИ руку вверх подняв — как бы в мольбеИли чтоб жизнь не расплескать. И тутОн понял (он ведь был не так уж мал,Чтоб этого не осознать, подросток,Работавший за взрослого) — он понял,Что все пропало. «Ты скажи, сестра,Скажи, чтоб руку мне не отрезали!»Да там уже и не было руки.Врач усыпил его эфирной маской.Он булькнул как-то странно и затих.Считавший пульс внезапно испугался.Не может быть. Но... стали слушать сердце.Слабей — слабей — еще слабей — и все.Что тут поделаешь? Умерший умер,Живые снова занялись — кто чем.

1

Аллюзия на фразу из знаменитого монолога Макбета о тщетности и краткости жизни: «Out, out, brief candle!» («Так гасни, гасни же, свечи огарок!»).

Чтоб вышла песня

Был ветер не обучен пенью И, необузданно горласт,Ревел и выл, по настроенью, И просто дул во что горазд.Но человек сказал с досадой: Ты дуешь грубо, наобум!Послушай лучше — вот как надо, Чтоб вышла песня, а не шум.Он сделал вдох — но не глубокий, И воздух задержал чуть-чуть,Потом, не надувая щеки, Стал тихо, понемногу дуть.И вместо воя, вместо рева — Не дуновение, а дух —Возникли музыка и слово. И ветер обратился в слух.

Врасплох

И каждый раз, когда порой полночной,В таинственный и тихий час урочный,Снег шелестящий, белый снег с небесПосыплется на голый, черный лес,Я удивленно, робко озираюсь,И возвожу глаза, и спотыкаюсь,Застигнутый врасплох, — как человек,Который разлучается навекИ со стезей своей, и с белым снегом,Томимый неисполненным обетомИ не свершив начатого труда, —Как будто бы и не жил никогда.Но прежний опыт говорит мне смело,Что царство этой оторопи белойПройдет. Пусть, пелена за пеленой,Скрывая груды опали лесной,По пояс снега наметут метели,Тем звонче квакши запоют в апреле.И я увижу, как сугроб седойВ овраги схлынет талою водойИ, яркой змейкой по кустам петляя,Исчезнет. И придет пора иная.О снеге вспомнишь лишь в березняке,Да церковку заметя вдалеке.

Все золотое зыбко

Новорожденный листНе зелен — золотист.И первыми листами,Как райскими цветами,Природа тешит нас:Но тешит только час.Ведь, как зари улыбка,Все золотое зыбко.

День голубых мотыльков

День голубых весенних мотыльков!Небесные цветы парят, мелькая.Еще не скоро у земных цветовНакопится голубизна такая.Они парят — и только не поют;И, с каждым взмахом опускаясь ниже,Опустошенные, к земле прильнут,Где врезан след колес в апрельской жиже.

К земле

Любви коснуться ртомКазалось выше сил;Мне воздух был щитом,Я с ветром пилДалекий ароматЛиствы, пыльцы и смол.Какой там вертоградВ овраге цвел?Кружилась голова,Когда жасмин леснойКропил мне рукаваРосой ночной.Я нежностью болел,Я молод был, покаОжог на коже тлелОт лепестка.Но поостыла кровь,И притупилась боль;И я пирую вновь,Впивая сольДавно просохших слез;И горький вкус корыМне сладостнее розИной поры.Когда горит щека,Исколота травой,И затекла рукаПод головой,Мне эта мука всласть,Хочу к земле корнейЕще плотней припасть,Еще больней.

О дереве, упавшем поперек дороги (Пусть оно слышит!)

Ствол, рухнувший под натиском метелиНа просеку, не то чтобы всерьезХотел нам преградить дорогу к цели,Но лишь по-своему задать вопрос:Куда вы так спешите спозаранок?Ему, должно быть, нравится игра:Заставить нас в сугроб сойти из санок,Гадая, как тут быть без топора.А впрочем, знает он: помехи тщетны,Мы не свернем — хотя бы нам пришлось,Чтоб замысел осуществить заветный,Руками ухватить земную осьИ, развернувшись, устремить планетуВперед, к еще неведомому снегу.

Э. Т-у [2]

Глаза смежив, я уронил на грудьТвоих стихов раскрытый белый том:Как голубь на кладбищенской плите,Он трепетал распластанным крылом.Я отыскать тебя хотел во сне,Хотел договорить с тобою, брат;Ты был из тех, кто, не боясь судьбы,Жил как поэт и умер как солдат.Мы думали, что тайн меж нами нетИ друг у друга нам не быть в долгу;А получилось так, что я с тобойПобедой поделиться не могу.Когда ты под Аррасом пал в боюПри вспышках орудийного огня,Война окончилась лишь для тебяВ тот час; а ныне — только для меня.А для тебя тот бой еще гремит;И что мне жалкий фимиам побед,Когда сказать тебе, что враг разбит, —И этого мне утешенья нет?

2

Стихотворение посвящено памяти Эдварда Томаса, английского поэта, погибшего на Первой мировой войне, близкого друга Фроста.

Остановившись на опушке в снежных сумерках

Чей это лес — я угадалТотчас, лишь только увидалНад озером заросший склон,Где снег на ветви оседал.Мой конь, заминкой удивлен,Как будто стряхивая сон,Глядит — ни дома, ни огня,Тьма да метель со всех сторон.В дорогу он зовет меня.Торопит, бубенцом звеня.В ответ — лишь ветра шепотокДа мягких хлопьев толкотня.Лес чуден, темен и глубок.Но должен я вернуться в срок;И до ночлега путь далек,И до ночлега путь далек.

Убежавший жеребенок

Однажды, под реющим в воздухе первым снежкомНам встретился жеребенок на горном лугу. «Ты чей?»Малыш, привстав на дыбки, махал хвостом,Поставив ногу на изгородь из камней.Увидя нас, он заржал и пустился стрелой,По мерзлой земле рассыпая маленький гром,Смутно мелькнул вдали — и пропал через мигВ сумятице хлопьев, за снежною пеленой.«Видно, он снега боится. Еще не привыкК зиме. Испугался метели — и наутек.Если бы даже мать сказала ему:Что ты! Это такая погода, сынок! —Он бы и то вряд ли поверил ей.Где его мать? Малышу нельзя одному».Вот он опять возникает из серых теней,Хвост задирая, скачет назад во весь дух,Снова лезет на изгородь, перепуганный весь,Встряхиваясь, будто шальных отгоняя мух.«Кто бы его ни оставил так поздно здесь,В час, когда есть у каждой твари живойКрыша своя и кормушка, — нужно сказать,Чтобы сходил за ним и привел домой».

Что-то было

Я, наверно, смешон, когда, склонившисьНад колодцем, но не умея глубжеЗаглянуть, — на поверхности блестящейСам себя созерцаю, словно образБожества, на лазурном фоне неба,В обрамлении облаков и листьев.Как-то раз, долго вглядываясь в воду,Я заметил под отраженьем четким —Сквозь него — что-то смутное, иное,Что сверкнуло со дна мне — и пропало.Влага влагу прозрачную смутила,Капля сверху упала, и дрожащейРябью стерло и скрыло то, что былоВ глубине. Что там, истина блеснула?Или камешек белый? Что-то было.

Оттепель на холме

Неузнаваем снежный скат холма,Когда мильоны серебристых змеекВнезапно выскользнут из всех лазеек, —Такая тут начнется кутерьма!Нет, это выше моего ума —Понять, как происходит это чудо;Как будто солнце сдернуло с землиСопревший старый коврик — и оттудаСверкающие змейки поползли,От света удирая врассыпную!Но если б я решил переловитьИх мокрый выводок или схватитьЗа юркий хвостик ту или инуюИ если б я полез напропалуюВ их гущу, в суматоху ярких брызг —Под дружный птичий гомон, смех и писк,Клянусь, все это было бы впустую!Для этого нужна луна. Точней,Морозящие чары полнолунья.Ведь если солнце — главный чародей,То и луна, конечно же, колдунья.(И, кстати, заклинательница змей!)В седьмом часу, когда она всходила,Загадочно мерцая и блестя,На склоне суета еще царила.Но поглядел я три часа спустя:Вся масса змеек на бегу застылаВ причудливом оцепененье поз,Повисла перепутанным каскадом.Луна сквозь ветви голые березИх обвораживала цепким взглядом.Куда девалась быстрота и прыть!Теперь они во власти чародейки.Всю ночь она их будет сторожигьНа каждом кончике луча по змейке....Вот если бы и мне так ворожить!