Другая дорога

Вспоминая зимой птицу, певшую на закате

День угасал в морозном блеске.Я шел домой — и в перелеске,Где стыла голая ветла,Почудился мне взмах крыла.Как часто, проходя здесь летом,Я замирал на месте этом:Какой-то райский голосокЗвенел мне, нежен и высок.А ныне все вокруг молчало,Лишь ветром бурый лист качало.Два раза обошел я куст,Но был он безнадежно пуст.С холма в дали искристо-синейЯ видел, как садился инейНа снег — но он старался зря,Серебряное серебря.По небу длинною грядоюТянулось облако седое,Пророча тьму и холода.Мигнула и зажглась звезда.

Застынь до весны

Прощай до весны, неокрепший мой сад!Недобрые нам времена предстоят:Разлука и стужа, ненастье и тьма.Всю долгую зиму за гребнем холмаОдин-одинешенек ты простоишь.И я не хочу, чтобы кролик и мышьОбгрызли кору твою возле корней,А лось — молодые побеги ветвей,Чтоб тетерев почки клевать прилетал.(Уж я бы их всех разогнал-распугал,Я палкой бы им пригрозил! как ружьем!)И я не хочу, чтоб случайным тепломТы мог обмануться в январские дни.(Поэтому ты и посажен в тени,На северном склоне.) И помни всегда,Что оттепель пагубней, чем холода;А буйные вьюги садам не страшны.Прощай же! Стерпи — и застынь до весны.А мне недосуг дожидаться тепла.Другие меня призывают дела —От нежных твоих плодоносных стволовК сухой древесине берез и дубов,К зубастой пиле, к ремеслу топора.Весной я вернусь. А теперь мне пора.О, если б я мог тебе, сад мой, помочьВ ту темную, в ту бесконечную ночь,Когда, онемев и почти не дыша,Все глубже под землю уходит душа —В своей одинокой, безмолвной борьбе...Но что-то ведь нужно доверить Судьбе.

Хохлатка-лауреатка

Такой бы курочке отличнойБлистать на выставке столичной!На окружной она была —И все призы там забрала.Своею белизною гладкой,И красотою, и повадкой —От гребешка до коготков —Она пленяла знатоков.Да вы, наверное, слыхали:Ее там образцом признали,Единственным на целый свет.Ну хоть рисуй с нее портрет!Вот, после славы и шумихи,Вернувшись в свой курятник тихий,Она поклоны бьет пшенуИ не торопится ко сну.Смеркается. Ее хозяин,С утра забеган и замаян,Один, с пустым ведром в руке,Задумался невдалеке.Он, прислоняясь к стенке грязной,Стремится вдаль мечтою праздной.В нем, как зарница сквозь туман,Селекционный брезжит план.Он верит в птичью королеву.Он видит в ней праматерь Еву,Чей новый, образцовый родМир унаследовать придет.У ней здоровые привычки:Шесть дней она кладет яичкиПо штуке в день, а на седьмойБерет законный выходной.Ее яйцо узнать несложно:Оно защищено надежнойВесьма округлой и тупойКоричневою скорлупой.Ее сомненья не смущают,Она свой ужин поглощает,На человека не взглянув,И сыто чистит сонный клюв.У патентованной поилкиПошарит, разгребет опилкиИ камешек блестящий съест.Теперь попить — и на насест.Насест — предел ее полета.Осталось растолкать кого-тоИ с той, и с этой стороны,На то и крылья ей даны.Темно. В окошки снег стучится.А здесь — что может здесь случиться?Проквохчет кто-нибудь со сна,И вновь — покой и тишина.Курятник неказист снаружи,Но он — заслон ветрам и стуже,Благоразумия оплот,И — перспективу он дает.

Горный сурок

Кто живет под кривой ольхой,Кто вверху, под гнилой стрехой, —Словом, всякий себе жилищеПо душе да по росту ищет.Ну а я обитаю в норкеНа крутом щебнистом пригорке,И поскольку мне хвост мой дорог,Я копаю еще отнорок.Я на камне сижу открыто,Отступленье — моя защита.Обеспечив тылы надежно,Вид беспечный принять несложно.Есть у всех у нас, жить охочих,Свой особый тихий свисточек:При малейшем тревожном знаке —Юрк! — и ты в безопасном мраке.И покуда злодеи близко,Лучше пересидеть без риска,Все обдумать дважды и трижды,Попоститься — но время выждать.А когда удалятся волкиИ затихнет эхо двустволки(Как проходят война и чумаИ всеобщий вывих ума).Можешь быть, мой дружок, уверен,Что я здесь и что я намеренОставаться здесь же и впредьИ на мир свысока смотреть,Потому что, как я ни малПо сравненью с масштабом Скал,Но зато я чуткий и зоркийИ умею прятаться в норке.

Белохвостый шершень

В сарае дровяном под потолкомГнездо подвесил белохвостый шершень.Ружейным дулом смотрит круглый вход,Откуда он выносится как пуля —Как пуля, что лавирует в полетеИ потому без промаха разит.О, это — удивительный боец:Как ни маши отчаянно руками,Он безошибочно находит брешь,Чтоб в самую ноздрю меня ужалить!Наверное, таков его инстинкт.Но где ж природная непогрешимость,Раз может он так ложно толковатьМои намеренья, — не признаваяВо мне то исключение из правил,Каким я сам себя привык считать?Уж я-то не позарюсь, как мальчишка,На дом его — фонарик подвеснойИз желтой гофрированной бумаги.Нет, он меня как жалил, так и жалитБез жалости: мол, кубарем катись! —И слушать не желает объяснений.Таков он, как хозяин, — у себя.В гостях он не в пример миролюбивей.На мух охотясь у балконной двери,Он к вам не проявляет ни вражды,Ни подозрительности. Пусть присядетВам на руку, не бойтесь потерпетьЩекотку этих тонких, цепких лапок.Его интересуют только мухи,Корм для его личинок-переростков.Тут он в своей стихии; но и тут...Я видел, как бросался он в атакуНа шляпку вбитого в косяк гвоздя;Еще наскок! — и снова неудача.«Да это просто гвоздь. Железный гвоздь».Обескураженный таким конфузом,Он долбанул черничинку — точь-в-точьКак футболист пинает мяч с досады.«И цвет не тот, и запах, и размер, —Сказал я, — три существенных ошибки».Но вот он, наконец, заметил муху.Метнулся — и промазал. А нахалкаЕще в насмешку сделала петлюИ скрылась. Если бы не эта муха,Я мог предположить, что он был занятСравненьем поэтическим — гвоздяИ мухи или мухи и чернички:Какое сходство — просто чудеса!Но этот промах с настоящей мухой...Сказать по правде, он меня смутилИ возбудил серьезные сомненья.А что, если слегка перетряхнутьУченье об инстинктах — устоит ли?И много ли незыблемых теорий?Ошибки свойственны лишь человеку,Мы говорим. И, вознося инстинкт,Теряем больше, чем приобретаем.Причуды наши, преданность, восторг —Все это перешло под стол собакам;Так отомстила нам любовь к сравненьямПо нисходящей линии. ПокаСравненья наши шли по восходящей,Мы были человеки — лишь ступеньюПониже ангелов или богов.Когда же мы в сравнениях своихСпустились до того, что разгляделиСвой образ чуть ли не в болотной жиже,Настало время разочарований.Нас поглотила по частям животность,Как тех, что откупались от драконаЛюдскими жертвами. Из привилегийОсталось нам лишь свойство ошибаться.Но впрямь ли это только наше свойство?

Фигура на пороге

Осиля затяжной подъем дороги,Наш поезд шел средь стертых гор пологих.Вокруг дубки тщедушные росли,И камня было больше, чем земли.Пейзаж тянулся, мрачноват и скуден,Но в то же время не совсем безлюден.Мужчина, долговязый и худой,Лачуги дверь загородив собой,Стоял, на поезд проходящий глядя.Как лежа умещался этот дядяВ своем жилище, я не понимал.Но он здесь жил и вроде не страдалОт одиночества. Бродила хрюшкаПоблизости и курица-пеструшка.Не так уж мало! Грядок шесть иль пять,Колодец, бак, чтоб дождик уловлять,И для печи — дубовые поленья.Он знал и кой-какие развлеченья:На поезд поглазеть, где за окномМы спорим, мельтешим, едим и пьем, —И даже, если вдруг найдет такое,Небрежно вслед нам помахать рукою.

Вестник

Гонец с недоброю вестью,Добравшись до полпути,Смекнул: опасное делоНедобрую весть везти.И вел, подскакав к развилке.Откуда одна из дорогВела к престолу владыки.Другая за горный отрог,Он выбрал дорогу в горы,Пересек цветущий Кашмир,Проехал рощи магнолийИ прибыл в страну Памир.И там, в глубокой долине,Он девушку повстречал.Она привела его в дом свой,В приют у подножья скал.И рассказала легенду:Как некогда караванКитайскую вез принцессуПо этим горам в Иран.На свадьбу с персидским принцемСвита ее везла,Но оказалось в дороге,Что девушка — тяжела.Такая вышла заминка,Что ни вперед, ни назад,И хоть ребенок, конечно,Божественно был зачат,Они порешили остаться —Да так и живут с тех пор —В Долине мохнатых яков,В краю Поднебесных гор.А сын, рожденный принцессой,Царя получил права:Никто не смел прекословитьНаследнику божества.Вот так поселились людиНа диких склонах крутых.И наш злополучный вестникРешил остаться у них.Не зря он избрал это племя,Чтобы к нему примкнуть:И у него был поводНе продолжать свой путь.А что до недоброй вести,Погибельной для царя, —Пускай на пир ВалтасаруЕе принесет заря!

Бук

Средь леса, в настоящей глухомани,Где, под прямым углом свернув к поляне,Пунктир воображаемый прошел,Над грудою камней игла стальнаяВодружена, и бук, растущий с краю,Глубокой раной, врезанною в ствол,Отмечен тут, как Дерево-свидетельНапоминать, докуда я владетель,Где мне граница определена.Так истина встает ориентиромНад бездной хаоса, над целым миромСомнений, не исчерпанных до дна.

Шелковый шатер

Она как в поле шелковый шатер,Под ярким летним солнцем поутру,Неудержимо рвущийся в просторИ вольно парусящий на ветру.Но шест кедровый, острием своимСквозь купол устремленный к небесам,Как ось души, стоит неколебимБез помощи шнуров и кольев сам.Неощутимым напряженьем узЛюбви и долга к почве прикреплен,Своей наилегчайшей из обузПочти совсем не замечает он:И лишь, когда натянется струна,Осознает, что эта связь прочна.

Счастье выигрывает в силе то, что проигрывает во времени

О мир ветров и гроз!Так много он пронесНад нами туч слоистых,Туманов водянистыхИ обложных дождей,Так мало было дней,Не омрачивших тьмою,Как траурной каймою,Безоблачную гладь, —Что можно лишь гадать,Чем так душа согрета,Каким избытком света —Не тем ли ярким днем,Что вывел нас вдвоемВ распахнутые двери?Воистину я верю,Что в нем все дело, в нем!Лучился окоем,Цветы глаза слепили.И мы с тобою былиОдни, совсем одни —На солнце и в тени.

Войди!

Только я до опушки дошел,Слышу — песня дрозда!А в полях уже сумрак стоял,А в лесу — темнота.Так темно было птице в лесу,Что она б не моглаДаже ветку свою разглядеть,Даже перья крыла.Но последние отблески дня,Что потух за холмом,Еще грели певца изнутриУскользавшим теплом.Далеко между мрачных колоннТихий посвист звучал,Словно ждал и манил за собойВ темноту и печаль.Но никак не хотелось — от звезд —В этот черный провал,Если б даже позвали: «Войди!»Но никто не позвал.