Нет, Время это подвигом не мнит —Разрушить горный пик до основанья.В песок прибрежный превратить гранит:Без огорченья и без ликованьяНа дело рук своих оно глядит.И вот — на месте вздыбленного кряжаМелькнет насмешливым изгибом ртаЗализанный волнами контур пляжа...Да, сдержанность — понятная чертаПред этой вечной сменою пейзажа.Пусть Время все возьмет! Мой скарб земнойДа будет он изъят и уничтожен.Зато я сберегу любой ценойТо, что провез я мимо всех таможен:Оно мое, оно всегда со мной.
Старик, вглядевшись в сумрак,Заметил двух влюбленных,Бредущих то ли к дому,То ли в лесок соседний,То ли на звон церковный.Он колебался: можно льОкликнуть незнакомцев,Чтоб пожелать им счастья.(Промедлил, не решился.)«Живите, наслаждайтесь,Ловите миг счастливый!» —Припев извечный старых.То Старость, призываяСрывать младые розы,Старается стихамиПредостеречь влюбленных,Которые от счастья,Того гляди, забудут,Что счастьем обладают.Но как ловить мгновенье?Оно скорей в грядущем,Чем в настоящем миге.А и того вернее —В
минувшем. Мир текущийТревожен, взвихрен, спутанИ чересчур к нам близок,Чтобы его увидеть.
3
Лови день (лат.) — из стихотворения Горация.
Ветер и дождь
I
Я вспомнил через много летЛетящий лист, холодный свет,Осенних вихрей свист и вой...На ветер опершись спиной,Я пел, вернее, подвывалВ самозабвении слепом,А ветер сзади подпиралИ мчал меня, как листьев ком.Я пел о смерти — но не знал,Как много умираний ждетЖивущего. Когда б на мигПевец неопытный постиг,Какая вещая тоскаВ нем жалуется и поет!Нет, недостойно языкаО темном умолчать, однойЛюбуясь светлой стороной.Ведь то, о чем поет дитя,И обмирая, и грустя, —Все, все исполнится судьбой.
II
Цветы пустынь живут,Довольствуясь водой,Которую с вершины снеговойК ним по канавкам вырытым ведут.И все же тут какой-то есть изъян;Чтобы ростку от влаги распрямиться,Сперва под ливнем должен он склониться.Я поднял бы на воздух океанОдной огромной облачною тушей,Закрывшей небеса из края в край,И, прокатив торжественно над сушей,Всю, не скупясь, опорожнилНад распустившимся цветком: пускайУносит лепестки потоп кипучий(Лишь бы бутонам он не повредил!)И сам бы встал под брызжущею тучей.Вода — не только для корней и губ.Пускай всего меня поток омоет,Пусть хлещет по плечам, могуч и груб.Есть то, чего и объяснять не стоит.Дождь — как вино (такой в нем хмель сокрыт),Как солнце, что ласкает и пьянит.Всю жизнь не мог я усидеть под крышей,Дождь на дворе заслыша.Я выбегал, какой бы ни был час,В ночь и в туман, под громы и под грозы.И дождь катился по щекам, как слезыМоих давным-давно иссякших глаз.
Не более того
Весь мир, казалось, вымер или спал;Кричи иль не кричи — не добудиться.Лишь из-за озера, с лесистых скал,Взлетало эхо, как шальная птица.Он требовал у ветра, у реки,У валунов, столпившихся сурово,Не отголоска собственной тоски,А встречного участия живого.Но тщетны были и мольба, и зов,Когда внезапно там, на дальнем склоне,Раздался торопливый треск кустовИ кто-то с ходу, словно от погониСпасаясь, бросился с размаху вплавь —И постепенно с плеском и сопеньемСтал приближаться, оказавшись въявьНе человеком, а большим оленем,Что встал из озера, в ручьях воды,Взошел на камни, мокрый и блестящий,И, оставляя темные следы,Вломился снова в лес — и скрылся в чаще.
Неизвестному сорванцу
(Утешительно-философское)
Горя азартом, как перед рыбалкой,Схватил топор отцовский — и пошел;Нет, елочки моей тебе не жалко,Ты с двух ударов подрубаешь ствол,Берешь под ручку и влечешь с собоюДикарку леса, пахнущую хвоей.Я бы купил тебе (о том ли речь?)Другую — попушистей этой елку,Лишь бы свои посадки уберечь.Но что в благотворительности толкуИ что без приключений Рождество?Ты прав: не будем омрачать его.Твой праздник с рощицей моей в раздоре;Но даже там, где бездна пролегла,Гораздо чаще речь идет о спореДобра с добром, а не добра и зла:Вот почему двурушничают боги,Когда мы к ним взываем о подмоге.И пусть, опутанная мишурой,Ель-пленница в своей тоске зеленойРазлучена с небесною звездой —Стеклянная звезда — ее корона —Пускай и мне издалека блеснет,Чтоб с легким сердцем встретить Новый год.
Мотыльку, встреченному зимой
Вот тебе теплая моя рука,Согретая в кармане, — приземляйся,Серебряный лоскутик черноглазый,Что отдыхает, распуская крыльяВ накрапах бурых. (Я б назвал тебя,Дружи я с бабочками, как с цветами.)Скажи-ка мне теперь, как ты рискнулПуститься на такую авантюру:Зимой любимую себе искать?Нет, погоди, дослушай! Я-то вижу,Во что они обходятся тебе —Полет и непосильная свобода.Не обретешь ты пары, не мечтай.Есть что-то человечье в этой доле,Извечное глухое невезенье,Несовпаденье сроков и судьбы.Ты прав, что толку сожалеть! Лети же,Пока ты не погаснешь на ветру.Должно быть, мудрости твоей нехитройХватило догадаться, что рука,Протянутая мной непроизвольноНад бездной, разделившей нас с тобой,Зла не таит и жизнь твою не сгубит.Не сгубит, верно; но и не спасет.Мне бы свою продлить еще немного.
Серьезный шаг, предпринятый шутя
На карте меж двух холмов,Похожих на два репейных пучка,Лежал головастик с тонким хвостом —Озеро и река.А точка рядом была,Наверное, городком,Где мы бы с тобой могли купить —Буквально задаром — дом.Заглушив усталый мотор,Мы постучались в дверь,Вошли в чужой, незнакомый дом,И нашим он стал теперь.Немало за триста летСменилось в этом краюСтарых фамилий, старых семей.А мы утвердим своюНа триста грядущих лет —И будем землю пахать,Крышу чинить, разводить коров,Изгородь подправлять.Вот так будем жить да житьИ переживем спростаТысячу мод, дюжину войнИ президентов полста.
Необычная крапинка
(Микроскопическое)
Я б эту крапинку и не заметил,Не будь бумажный лист так ярко светел;Она ползла куда-то поперекЕще местами не просохших строк.Уж я перо занес без размышленьяПресечь загадочное шевеленье,Но, приглядевшись, понял: предо мной —Не просто крохотная шелушинка,Колеблемая выдохом пушинка,Нет, эта крапинка была живой!Она помедлила настороженно,Вильнула — и пустилась наутек;На берегу чернильного затонаПонюхала — иль отпила глоток —И опрометью бросилась обратно,Дрожа от ужаса. Невероятно,Но факт: ей не хотелось умирать,Как всякому из мыслящих созданий;Она бежала, падала, ползлаИ, наконец, безвольно замерлаИ съежилась, готовая принятьЛюбую участь от всесильной длани.Я не могу (признаюсь честно в том)Любить напропалую, без изъятий,Как нынче модно, «наших меньших братий».Но эта кроха под моим пером! —Рука не поднялась ее обидеть.Да и за что бедняжку ненавидеть?Я сам разумен и ценю весьмаЛюбое проявление ума.О, я готов облобызать страницу,Найдя
на ней разумную крупицу!
Блуждающая гора
(Астрономическое)
Быть может, эту ночь проспали вы;Но если бодрствовали (как волхвы),То видели, наверно, ливень звездный —Летящий блеск, таинственный и грозный?То — Леониды, метеорный град;Так небеса, разбушевавшись, мстятМятежникам, что свет свой сотворили,Как вызов Ночи — темной древней силе.Все эти вспышки — холостой салют,Они лишь пеплом до земли дойдут —Столь мелким, что и в утренней росинкеНе сыщешь ни единой порошинки.И все же в этом знаменье сокрытНамек на то, что есть шальной болид,Гора, что в нас пращою балеарскойНацелена со злобою дикарской;И эту гору беспощадный МракОт нас покуда прячет в ЗодиакИ хладнокровно, как перед мишенью,Лишь выжидает верного мгновенья,Когда ее сподручней в нас метнуть —Чтоб мы не увернулись как-нибудь.
Будь смутный век, в котором мы живем,Воистину так мрачен, как о томОт мудрецов завзятых нам известно,Я бы не стал его с налету клясть:Мол, чтоб ему, родимому, пропасть!Но, не сходя с насиженного кресла,Веков с десяток отлистал бы вспятьИ, наскребя латыни школьной крохи,Рискнул бы по душам потолковатьС каким-нибудь поэтом той эпохи —И вправду мрачной, — кто подозревал,Что поздно родился иль слишком рано,Что век совсем не подходящ для муз,И все же пел Диону и Диану,И ver aspergit terram floribus, [5]И старый стих латинский понемногуК средневековой рифме подвигалИ выводил на новую дорогу.Я бы сказал: «Ты не был никомуШутом, ниже и Карлу самому;Ответь мне, о глава Придворной школы,Открой, как педагогу педагог, —С Вергилием равняться ты не мог,Но виноват ли в этом век тяжелый?Твой свет не проницал глухую тьму;Но та же тьма, храня, тебя скрывала.Нет, ты на время не кивал нимало.Ты понимал, что тот судья не прав,Кто сам свою эпоху обвиняет,Кто судит, выше времени не став.Взять нынешних — они уж точно знают,Какой у века вывихнут сустав:Не оттого ли их стихи хромают?Они пытались разом все объять,Собрать в одну охапку, поднатужась,Весь мусор фактов. Мы пришли бы в ужас,Распухли бы от сведений дурных —И никогда бы не сумели ихПереварить, от столбняка очнутьсяИ в образ человеческий вернуться,А так и жили бы, разинув рот,В духовном ступоре... Хоть мы с тобоюСовсем не мистики, наоборот.Мы изнутри судить свой век не можем.Однако — для примера — предположим,Что он и в самом деле нехорош,Ну что ж, далекий мой собрат, ну что ж!Кончается еще тысячелетье.Давай событье славное отметимУченым диспутом. Давай сравнимТо темное средневековье с этим;Чье хуже, чье кромешней — поглядим,Померимся оружием своимВ заочном схоластическом сраженье.Мне слышится, как ты вступаешь в пренья:Есть гниль своя в любые времена,Позорный мир, бесчестная война.Что говорить, бесспорное сужденье.В основе всякой веры — наша скорбь.Само собою, так. Но плеч не горбь;Добавь, что справедливость невозможнаИ для пола выбор не велик —Трагический иль шутовской парик.Все это правильно и непреложно.Ну, а теперь от сходства перейдемК различью — если мы его найдем.(Учти, мы соревнуемся в несчастье,Но строго сохраняя беспристрастье.)Чем современный разум нездоров?Пространством, бесконечностью миров.Мы кажемся себе, как в окуляре,Под взглядами враждебными светил,Ничтожною колонией бацилл,Кишащих на земном ничтожном шаре.Но разве только наш удел таков?Вы тоже были горстью червяков,Кишащих в прахе под стопою Божьей;Что, как ни сравнивай, — одно и то же.И мы, и вы — ничтожный род людской.А для кого — для Космоса иль Бога,Я полагаю, разницы немного.Аскет обсерваторий и святойЗатворник, в сущности, единой мукойТомятся и единою тщетой.Так сходятся религия с наукой.Я слышу, как зовешь ты на урокСвой Палатинский класс. Узнайте ныне,Значение eheu по-латыни —«Увы!». Сие запоминайте впрок.О рыцари, сегодняшний урокМы посвятим смиренью и гордыне.И вот уже Роланд и ОливьеИ все другие рыцари и пэры,В сраженьях закаленные сверх меры,Сидят на ученической скамье,Твердя горацианские примеры,Притом, как чада христианской веры,Обдумывая смерть и бытие.Memento mori и Господь помилуй.Богам и музам люб напев унылый.Спасение души — нелегкий труд.Но если под контролем государстваСпасаться, то рассеются мытарства,Обетованное наступит царствоИ небеса на землю низойдут(В грядущем, видимо, тысячелетье).Оно второе будет или третье —Неважно. Аргумент весом вполнеВ любое время и в любой стране.Мы — иль ничто, иль Божье междометье.Ну, наконец приехали! Маршрут,Для всех философов обыкновенный:С какой они посылки ни начнут,Опять к универсалиям придут,Сведут в конце концов на АбсолютИ ну жевать его, как лошадь — сено.А для души — что этот век, что тот.Ты можешь мне поверить наперед:Ведь это я в твои уста влагаюСлова. Я гну свое, но подкрепляюТвою позицию — так королюИ передай. Эпоха мрачноватаВсегда — твою ли взять или мою.Я — либерал. Тебе, аристократу,И невдомек, что значит либерал.Изволь: я только подразумевалТакую бескорыстную натуру,Что вечно жаждет влезть в чужую шкуру».И я бы тронул руку старика,Сжимающую посох, и слегкаОткинулся бы в кресле, потянувшись,И, усмехнувшись про себя, сказал:«Я «Эпитафию» твою читал».На днях забрел я на погост. АллейкиВ то утро были сиры и пусты.Лишь кто-то вдалеке кропил из лейкиВ оградке тесной чахлые цветы(Как будто воскресить хотел подобьяУшедших лиц). А я читал надгробья,Прикидывая в целом, что за срокОтпущен человеку — к этой темеВсе более меня склоняет время.И выбор был изысканно широк:Часы, и дни, и месяцы, и годы.Один покойник жил сто восемь лет...А было бы недурно ждать погодыУ моря, пожинать плоды победНаучных — и приветствовать открытья,И наблюдать дальнейшее развитьеПолитики, искусств и прочих дел,Но притязаньям нашим есть предел.Мы все на крах обречены в финале;Всех, кто когда-то что-то начинал,И Землю в целом ждет один финал.Отсюда столько в прозе и в стихахСлезоточивой мировой печали.(На что я лично искренне чихал.)Утрата жизни, денег иль рассудка,Забвенье, боль отверженной любви —Я видел все. Господь благослови...Кого же? Вот бессмысленная шутка.Раз никому судьбы не обороть,Да сам себя благословит Господь!Я помню твой завет: Memento mori,И если бы понадобилось вскореСнабдить надгробной надписью мой прах,Вот эта надпись в нескольких словах:Я с миром пребывал в любовной ссоре.
4
Стихотворение закончено в 1941 г. Поэт-собеседник, к которому обращается в нем Фрост, — Алкуин, английский поэт при дворе французского короля Карла Великого, глава так называемой Академии.
5
Весна рассыпает цветы по земле (лат.) — строка из стихотворения Алкуина «Эпитафия самому себе». Оттуда же — латинская фраза в заключительном отрывке: «Memento mori» — помни о смерти.