Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность
Шрифт:
После того, как Хлоя присудила ему первенство в споре с другим пастухом, кто красивее, и поцеловала его, Дафнис заметил ее красоту и сам себе говорил: «Что ж это сделал со мной Хлои поцелуй? Губы ее нежнее роз, а уста ее слаще меда, поцелуй же ее пронзил меня больнее пчелиного жала. Часто я козлят целовал, <…> но ее поцелуй — что-то новое. Дух у меня захватило, сердце выскочить хочет, тает душа, и все же опять я хочу ее поцелуя».
Однажды Дафнис у только проснувшейся Хлои заметил кузнечика на груди «и под этим предлогом руки на грудь он ей положил и кузнечика милого вынул». Избегнув опасностей при нападении разбойников, Хлоя впервые обмыла тело свое на глазах у Дафниса, и Дафнис не мог веселиться, «увидав Хлою нагой и красу ее, прежде сокрытую, открытой;
После сбора винограда старик Филет рассказал им о своей встрече с Эротом и заключил: «Нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, разве только одно — поцелуи, объятья, да еще — нагими телами друг к другу прижавшись лежать». Это стало для них школой. И, «когда они с наступлением дня выгнав стада на пастбища, увидали друг друга, то поцеловались и, чего никогда раньше не делали, обнялись крепко, руками сплетясь, но третье средство применить не решились, — снявши одежды, на землю лечь. Слишком уж смелым оно показалось не только девушке скромной, но даже юному козопасу». Но бессонной ночью тревожили их мысли о то, что они не исполнили. «Целовались мы — и без пользы, обнимались — лучше не стало. Так значит, лечь вместе — одно лишь лекарство от любви. Испробуем и его: верно, в нем будет что-то посильней поцелуев». И когда они сидели днем под дубом, «средь объятий привлек к себе Дафнис Хлою сильнее, склонилась Хлоя на бок. И он склоняется следом за нею, потерять не желая ее поцелуя. И в этом узнав то, что во сне им являлось, долгое время они вместе лежали, как будто их кто-то связал. Но, не зная, что надо делать затем, и считая, что это предел наслаждений любовных, они, большую часть того дня бесполезно потратив, расстались и погнали свои стада назад, ночь проклиная».
Прошла зима и наступила весна, когда «за овцами, еще не рожавшими, гонялись бараны, сзади вбираясь на них, каждый выбрав себе одну. И козлы гонялись за козами и наскакивали на них с любовной страстью и бились за коз <…> Дафнис и Хлоя <…> распалялись <…>, слыша всё это, млели, видя всё это, и сами искали чего получше, чем поцелуи и объятия, — особенно Дафнис. За время зимы, сидя дома без всякого дела, он возмужал; поэтому рвался он к поцелуям и жаждал объятий, и во всем стал гораздо смелей и решительней.
Вот и стал он просить, чтобы Хлоя полежала с ним подольше, во исполнение советов старика. Когда же она задала вопрос, что ж еще остается им делать нагими, кроме как целовать, обнимать и вместе лежать, Дафнис отвечал: «То же, что бараны с овцами и козлы с козами. Разве не видишь, что после того, как дело сделано, овцы и козы от них не бегут, а те не томятся, гоняясь за ними, но, как будто взаимно вкусив наслажденья, месте пасутся. Видимо дело это сладостно и побеждает горечь любви». Хлоя возразила, что животные это делают стоя, а им велено лежать нагими. «Послушался Дафнис и, вместе с нею улегшись, долго лежал он, но, не умея то сделать, к чему страстно стремился, он поднял ее и, сзади обняв, к ней прижался, козлам подражая. И, еще больше смутившись, он сел и заплакал: неужели ж он даже баранов глупее в делах любви?»
Вскоре приглянулся он разбитной бабенке, которая и решила, отведя его от Хлои, обучить искусству любви. «Когда юноша сел, ее поцеловал и лег с нею рядом, она, увидав, что он в силе к делу уже приступить и весь полон желания, приподнявши его, — ведь он лежал на боку, — ловко легла под него и навела его на ту дорогу, которую он до сих пор отыскивал. А потом уже всё оказалось простым и понятным: природа сама научила всему остальному». Впрочем, обучавшая Дафниса бабенка предупредила его, что Хлоя не воспримет все так легко, как опытная женщина. Она «будет кричать, будет плакать, будет кровью облита, словно убитая. Но ты не бойся той крови…» (Лонг 1993:14,16–17, 20, 23–24, 28–30, 47–48, 50).
Такова красивая сказка. Обратимся к реалистической литературе.
В тех случаях, когда девушки
вырастают в строго целомудренном воспитании, они совершенно не подготовлены к брачной ночи, к половому акту и воспринимают его как нечто странное и ужасное. Типичный эпизод такого рода описан Мопассаном в романе «Жизнь». Брачная ночь уже искушенного в половых приключениях молодого мужа с совершенно неопытной и несведущей супругой была традиционно подготовлена.Жена ждала мужа на брачном ложе, и когда он появился в парадном костюме, «ей стало вдруг ужасно стыдно лежать в постели перед таким корректным господином». Он стал целовать ее, она пыталась от него укрыться.
«Но вдруг он протянул руку и обхватил жену поверх одеяла, вторую руку просунул под подушку и, приподняв ее вместе с головой жены, шепотом, тихим шепотом спросил:
— Значит, вы дадите мне местечко возле себя? Ее охватил инстинктивный страх.
— Потом, пожалуйста, потом, — пролепетала она. Он был явно озадачен и несколько задет и попросил снова, но уже более настойчивым тоном:
— Почему потом, когда мы всё равно кончим этим?»
Она согласилась, и он исчез в туалетной комнате. «Жанна явственно слышала каждое его движение, шорох снимаемой одежды, позвякиванье денег в кармане, стук сброшенных башмаков. И вдруг он появился в кальсонах и носках, перебежал комнату <…> Она привскочила и едва не спрыгнула на пол, когда вдоль ее ноги скользнула чужая, холодная и волосатая нога; закрыв лицо руками, вне себя от испуга и смятения, сдерживаясь, чтобы не кричать, она отодвинулась к самому краю постели.
А он обхватил ее руками, хотя она лежала к нему спиной, и покрывал хищными поцелуями ее шею, кружевной волан чепчика и вышитый воротник сорочки.
Она не шевелилась и вся застыла от нестерпимого ужаса, чувствуя, как властная рука ищет ее грудь, спрятанную между локтями. Она задыхалась, потрясенная его грубым прикосновением, и хотела только одного: убежать на другой конец дома, запереться где-нибудь подальше от этого человека. Под конец он, видимо, потерял терпение и спросил огорченным тоном:
— Почему же вы не хотите быть моей женушкой? Она пролепетала, не отрывая рук от лица:
— Разве я не стала вашей женой?
— Полноте, дорогая, вы смеетесь надо мной, — возразил он с оттенком досады. <…> Он набросился на нее жадно, будто изголодался по ней, и стал осыпать поцелуями — быстрыми, жгучими, как укусы, поцелуями всё лицо ее и шею, одурманивая ее ласками. Она разжала руки и больше не противилась его натиску, не понимая, что делает сама, что делает он, в полном смятении не соображала уже ничего. Но вдруг острая боль пронизала ее, и она застонала, забилась в его объятиях, в то время как он грубо обладал ею.
Что произошло дальше? Она ничего не помнила, она совсем обезумела; она только чувствовала на своих губах его частые благодарные поцелуи. <…> Потом он сделал новую попытку, но она с ужасом оттолкнула его; отбиваясь, она ощутила на его груди ту же густую щетину, что и на ногах, и отшатнулась от неожиданности». Когда он затих, она твердила себе: «Так вот что, вот что он называет быть его женой?». Когда же она перевела взгляд на его лицо, она была возмущена и оскорблена тем, что он спокойно спал! (Мопассан 1983:46–49).
Юноши, выросшие в изоляции от сверстников («во избежание дурного влияния»), даже если кое-что слышали о половом акте (полную изоляцию соблюсти трудно), не умеют направить половой член, не знают, что нужны фрикции и т. д.
Когда в середине XIX века женился будущий писатель Саймондс, получивший викторианское воспитание, он пережил большой конфуз в брачную ночь. Эрекция была, но жених не знал, что нужно делать: «природа отказалась показать мне, как осуществлять акт» (Symonds 1984: 94). Типичная ситуация описана Гербертом Уэллсом в романе «Необходима осторожность», отнюдь не фантастическом. В главе «Западня для невинных» иронически описана брачная ночь английской супружеской пары, из мещан, с пережиточно викторианским воспитанием. Молодой человек подошел к этому моменту девственником, молодая, постарше его, также.