Другие люди
Шрифт:
– Сейчас ты нас в правом уклоне начнешь подозревать, – улыбнулась Серафима Прокофьевна. – Ты уж нас не пугай.
– Относительно коммунизма в головах, Сонюшка, нынче страшная путаница. А призрак коммунизма на самом-то деле бродит по Европе с незапамятных времен, раньше, чем это заметили Маркс и Энгельс. Итальянцы жили в коммунах в те времена, когда у нас еще и крепостного права не было. Человечество ищет, ищет, пытается найти формулу спасительного общежития. Нельзя подгонять мечту человечества под примитивный мещанский идеал. Разумеется, в будущем жизненные потребности, и куда более широкие, чем у современных саамов, будут удовлетворяться сполна. И все-таки суть коммунизма это не насильственное сообщество людей и не насильственное отношение к природе. И свобода от рабства собственности. Вот эти три качества как раз и составляют существо жизненного уклада саамов. Их коммунизм не идеологичен, он стихиен, это исторически сложившаяся форма бытия, обеспечивающая их выживание на протяжении многих веков в суровых условиях, но без войн и вражды. Это чудесный, удивительный народ! Казалось бы, их так мало, они предназначены к вымиранию. Но их численность
– Похвалил! А то мы не видели аристократов! – проговорила Серафима Прокофьевна. – Аристократ знает себе цену и всем своим видом дает понять, что цена эта не малая…
– Aristos! Лучший. Аристо-кратия. Власть лучших. А наши? Если они такие хорошие, почему ж народ не бросился на их защиту? Скажут, по темноте, по дикости. Хорошо. А кто же держал их в темноте и дикости? Древний Рим. Патриции. «Патриций» от «патрон», «покровитель». Ромул, придумавший это звание, давал его тем, кто опекал бедных. Этого звания были достойны лишь первейшие и сильнейшие, опекавшие народ. И что же? Где они, «опекающие народ»? «Патриции» давным давно забыли, что значит их звание. Только о себе и только для себя! Процесс этот называется – вырождением. Лучшим нельзя родиться. Лучшим нельзя назначить. Лучшим можно только стать. Идет журавлиный клин, лебединая стая, над морем сутками идут, и первому трудней всего. Что заставляет встать первым? Что заставляет сменить вожака, а они в полете меняются, одному не выдержать? Значит, этот комок перьев каким-то неведомым нам чувством, а может быть, как раз нам-то и ведомым, сознает – я лучший, и идет вперед, берет на свои крылья удар встречного ветра. Вот и у саамов никаких князей, бояр, родовой знати… Я вижу, ты устал, я заменю тебя…
– Но кто-то должен быть во главе, кто-то должен принять решение, когда, к примеру, начать кочевье, когда идти на охоту, где разбить становище… Надо как-то и неизбежные житейские ссоры и споры разрешать… – мечтательно, словно сквозь пелену каких-то своих далеких от саамов мыслей, спросила Серафима Прокофьевна.
– Вот это и достойно удивления! Старший, ведущий у них не тот, чьи предки были когда-то сильны и безжалостны, не тот, кто получил богатое наследство, а тот, кто силен и разумен сегодня, сейчас. И удивительна способность этих людей признавать не силу, не власть богатства, а правоту… Они чувствуют правду жизни самим своим естеством. Мне иногда кажется, что они само порождение земли, тундры, в них нет и примеси лукавства, криводушия, злобы, как их нет в ягеле, в березе, в бруснике или морошке…
– Алеша, слушаю с ужасом, – вдруг отвлеклась от своих дальних мыслей Серафима Прокофьевна, – разве можно людей зачислять в ботанику? – она прижалась к плечу мужа, словно готова была искать у него защиты и от него самого.
– Серафима, почти София, где же твоя мудрость?! – с нарочитым пафосом воскликнул Алексей Кириллович, а Светозар запрокинул голову, чтобы увидеть мамино смущение. – Я говорю о чуде. Кто знает, может быть именно саамы даны человечеству, как ответ на самый тяжкий вопрос: может ли выжить на Земле не воинственный, мирный народ? Или борьба за существование – это кровавое проклятие над родом человеческим? О них так мало известно, что иногда я начинаю выдумывать их древнюю историю. Может быть, саамы это потомки великого народа, уставшего от войн и битв, от кровопролитий и душегубства. Может быть, они первыми в мире поняли, что убийство не созидательно, в конечном счете, бесперспективно. Господство человека над человеком, угнетение, эксплуатация и не достойны человека и не плодотворны. Я не зря вспомнил о журавлиной стае, они живут по каким-то схожим законам. Они отдали все блага так называемой цивилизации за право жить, не убивая, не подавляя других, не зарясь на чужое богатство, не завидуя и не ревнуя к чужой славе и почестям. Египет, Греция, какие-нибудь инки создали великую культуру, вписали удивительные главы в историю человечества и не сумели выжить. Пирамиды, каналы, Колизеи, висячие сады, удивления достойные творенья рук человеческих, но рядом с чудом жизни это так немного. Все эти творения можно и повторить и превзойти. Нельзя лишь повторить прерванную жизнь. Нельзя превзойти чудо жизни. Вот почему для меня история саамов куда важнее, значимее, чем загадка египетских пирамид. Кстати, в преданиях саамов поминаются пирамиды. Бог даст, и найдем. Но самая большая загадка в том, как они умудрились выжить, выжить на протяжении многих сотен лет. Это единство земного, природного и человеческого, какого я не встречал нигде. Они действительно верят в то, что происходят от оленей, что между ними прямое кровное родство. Они живут как боги! Чем боги отличаются от людей? Боги выше своих желаний. Саамы не хотят чужого, где такое в мире еще видано? Не хотят еды больше, чем могут съесть. Одежды больше, чем могут сносить. Их обычай дарить своих оленей доводит иных до разорения, но они не погибают, живут. Язычество как религия повсюду отмечена жестокостью. Кровь в жилах стынет, когда читаешь, как жрецы по мукам обреченных на жертвоприношение людей предсказывали будущее. Его распинают, режут, пронзают копьями и стрелами, а рядом стоит этакий специалист и с видом знатока по воплям и корчам мудрствует о здоровье фараона, перестанет у того болеть голова, и если перестанет, то как скоро.
– Ужас! – не выдержала Серафима Прокофьевна.
– Так же и будущее угадывали. А уж мучить во славу грядущего благоденствия никогда не считалось зазорным. Авраам с вознесенным ножом над сыном тоже, Симушка, сценка для крепких нервов. А вот саамы не знали этого зверства.
– Все
равно мне их ужасно жалко, – сказала Серафима Прокофьевна.– Люди делятся, как я заметил, на две неравные половины. Одним своя ноша житейская кажется самой тяжелой, и они стараются ее на кого-нибудь спихнуть. Другие же видят, что бремя человеческое, доставшееся другим, несравненно тяжелее. Тебе, Сима, всех жалко.
Алдымов замолчал.
– Па-а-ап, – после долгой паузы спросил Светозар, – а вот для чего все это создано? Весь мир. И Земля, и Солнце, и звезды, и то, что за звездами, все, все, все…
– Спросил! Думаешь, мы до утра будем у печки сидеть? – улыбнулась Серафима Прокофьевна.
– Правильно, сыночка, ибо человек, не задающий вопросов, подобен траве! Но ты, братец, хитер. Человечество, может быть, десять тысяч лет над этим вопросом бьется, а ты увидел, что печку пора закрывать, и подкинул вместо дров вопросик! Нет, нет, дров больше не подкладывай. Я тоже задавал себе этот вопрос, и вдруг представил, открываю утром номер «Полярной Правды», а там, на первой полосе, сообщается: советские ученые открыли не только устройство мироздания, но и достоверно узнали, когда и для чего создана Вселенная, галактики и весь космос в целом, для чего на свете родятся люди и для чего умирают. «С сегодняшнего дня наступает ясность на все времена, пришедшие и грядущие. Обращайтесь за справками, желающие узнать, что когда случится, кто когда родится и кто когда умрет». Как только я себе это представил, так мне почему-то стало скучно. Будто в интересной книжке тебе сразу сообщили, чем дело кончится. Я думаю так, поскольку начала мироздания человечеству ни видеть, ни знать не пришлось, скорее всего, и конец обозримого мира наступит не при нас, то вопрос твой, хотя и важный, вовсе не первоочередной. У человечества еще уйма времени, чтобы искать ответы на любые вопросы. А у отдельного человека не так и много. Вот и думай своим умом, зачем пришел в этот мир? Пооколачиваться, поболтаться, поесть, попить, поразвлечься, вкусить меда, испить от виноградной лозы непременнейше, и – сгинуть! оставив после себя изношенные ботинки, порванные штаны и немытую посуду. Может быть, все-таки человеку дается жизнь для чего-то путного, дельного? Вот и ищи свой путь, ищи свое дело. И на этот самый главный вопрос: для чего я, именно я пришел в этот мир, должен отвечать каждый сам. И только сам. Почему сам? Да потому, что на все вопросы у человечества уже заготовлено по два и больше ответов, так что, приходится выбирать. Притом, что ответы, как правило, прямо противоположные.
– Ну, например, – нетерпеливо сказал Светозар.
– Пожалуйста, сколько угодно. Прибегнем к несомненным авторитетам. Библия вековой авторитет? Еще бы. И Евангелие тоже. В Библии мудрейший Соломон провозглашает: не унижайте себя, если ты мудр, чтобы благодаря унижению не впасть в глупость. Убедительно? Вполне. А вот Евангелие от Матфея: кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится. Вот и выбирай. А пока возьми кочергу, разбей вот эти две головешечки. Я сейчас угольков в самоварчик закину, и попросим у добрейшей Серафимы Прокофьевны нам сухариков к чаю.
Они еще не двинулись с места, сохраняя общее тепло, когда в окно негромко постучали.
Серафима Прокофьевна подавила вздох, случайные гости, увы, были делом хотя и привычным, но все-таки для хозяйки обременительным. Сколько народу знало Алексея Кирилловича, скольких знал он, все могли в любое время, в любой час постучать в дверь, или в светящееся окно и знать, что дверь отворится.
– Ставь самовар, вот и гости… – сказал Алексей Кириллович и пошел в сени открывать.
Через минуту он вернулся в комнату, держа за плечи молодую женщину в сбившемся платке и беличьей шубке. Казалось, что Алдымов не ведет, а несет ее, и если разомкнет руки, она тут же просто осядет на пол.
– Катюша, что случилось? – с тревогой спросила Серафима Прокофьевна и обняла вошедшую невестку, словно приняла ее из рук мужа. – Что случилось?.. Где Сережа?
– Сережу взяли… Я не могу там ночевать… Я не могу…
Кровь отхлынула от лица Серафимы Прокофьевны.
– Куда взяли? – спросил Светозар.
– Иди, Светик, спать, поздно уже, – глаза Алексея Кирилловича и сына встретились. Отец испытал чувство беспричинного стыда, зная наперед, что не сможет ответить сейчас на вопрос сына. Ему даже не приходили на ум простые в таких случаях слова: «Ошибка. Разберутся. Отпустят. Все выяснится. Случайность…» И все в таком роде. Он знал, что давно уже не может ответить на свой вопрос, почему среди ночи кто-то «ошибочно» может войти в твой дом, взять тебя, как барана из стада, и куда-то увести. Он посмотрел прямо в глаза сыну с тайной надеждой на то, что у того достанет милосердного разума больше не задавать вопросы.
– Спокойной ночи, – тихо произнес Светозар, почувствовав, что стряслась беда. Он оглянулся на тетю Катю и пошел в свою комнату даже с охотой, тайно надеясь, что утром, как бывает после худых снов, все снова будет хорошо.
10. Человек в простой шинели
Есть люди, неизвестного назначения и потому никакому назначению не соответствующие, не имеющие назначения вообще. Вот они-то как раз и оказываются пригодны на все случаи жизни, но почему-то по преимуществу прискорбные. Да, это совершенно особый род и вид человеческой породы, это люди, несущие ярем рабства так легко, что, кажется, вовсе его и не замечают. И самое замечательное, что в этом своем состоянии, которое другим было бы в тягость, а то и позор, они умудряются быть самодовольными, горделивыми и даже надменными. Этих людей, так или иначе, готовят для исполнения самых неожиданных дел. Интересно, что в ходе такой подготовки им сообщаются сведения о разного рода человеческих добродетелях, о дружбе, верности, как говорится, любви к ближнему. И сообщаются эти сведения словно для того, чтобы они сумели испытать ни с чем не сравнимое чувство своей значимости, исключительности, свободы, когда им скажут: ты можешь все! и делай, что сказали!