Другие правила

Он не понимал, что же на этот раз он сделал не так. Руководствуясь опытом прошлого, он простил Катрин ее влюбленность в дАнтуалена, простил все, что произошло в башне Фей, убил насильника, но расположения ее заслужить не смог. Наоборот, ему казалось, что она стала относиться к нему только хуже. Он старался не беспокоить ее, не попадаться ей на глаза, не тревожить, как когда-то требовала его первая жена, ждал, когда же она сама проявит инициативу, но Катрин принимала его поступки за холодность и еще больше отстранялась от него. Хотя казалось, что дальше просто некуда.

Наверняка его поведение понравилось бы Бланшефлер. Она научила его быть уверенным и настойчивым так же, как сдержанным и отстраненным, и Жорж знал, что сцена с письмом, которая окончательно сломала его отношения с Катрин, привела бы ту в неописуемый восторг. Он знал, что Бланшефлер была бы довольна, если бы он держался от нее подальше до тех пор, пока она сама не призовет его к себе... Но оказалось, что все, что работало с первой женой, никак не работало с его невестой. Других же путей он просто не знал и совершенно терялся перед Катрин, как раньше терялся перед Бланшефлер.

Размышляя о том, как понравиться Катрин, он вдруг вспомнил, что та сильно сдружилась с доном Хуаном. Подозревать отношения между ними было бы глупо, поэтому он попытался выявить нечто общее, что связывало бы дона Хуана и дАнтуалена, в которого Катрин была влюблена.

Выводы были неутешительны. Катрин нравились люди, прямо противоположные ему самому — открытые, искренние (или кажущиеся таковыми) и общительные. Этот вывод совершенно выбил бы его из равновесия, если бы в тот же день он не получил письмо от Катрин.

Она обещала писать ему и писала. Письмо было невелико. Он подозревал, что Катрин долго и мучительно размышляла над ним, выдавливая из себя каждую мысль, каждое слово. Ведь окрыленный надеждой Жорж никак не мог подумать, что это письмо — просто насмешка над ним самим. Поэтому оно больше походило на отчет. Из него можно было представить весь образ жизни Катрин, ее утренние прогулки с Элизой, когда они болтали о литературе и музыке, а Катрин вспоминала, как прекрасно играл дон Хуан на последнем вечере в Шатори. Она даже попыталась вспомнить ту мелодию. Ведь правда обидно, когда одаренный человек не ценит своего дара, задавала она вопрос. Жорж, который был равнодушен к музыке, но всегда мог оценить мастерство, был согласен с ней. Он радостно зацепился за эту тему и половину ответного письма посветил музыке, в которой понимал весьма мало. Он предложил прислать Катрин лучшего учителя, который бы мог довести ее уровень исполнения до совершенства.

В ответ Катрин писала уже проще. Письмо ее не было похоже на отчет за день. Она благодарила его за предложение и да, соглашалась его принять. Жорж поздравил себя с маленькой победой. Он смог угодить Катрин чуть ли не впервые в жизни. Вдохновленный успехом, он тут же приступил к поиску педагога, и уже через три дня один из лучших музыкантов Парижа отправился в замок Шатори, запросив за это совершенно невероятные деньги. А следом за ним отправился прекрасный белый рояль с вызолоченными ножками и клавишами из слоновой кости.

Письмо от Катрин было весьма осторожным. Она благодарила его и просила больше никогда не делать ей таких дорогих подарков, ведь они не женаты и это неприлично. К тому же она ничем их не заслужила. Белый рояль обнаружился на пороге дома Жоржа в Париже через несколько дней.

Шок, который он испытал, увидев свой подарок, невозможно было передать. Как многие мужчины, обжегшись один раз, он сделал вывод, что все женщины приблизительно одинаковы, поэтому их легко купить, но им трудно угодить как-то иначе. Столкнувшись в другой женщиной, непохожей на предыдущую, он впал в полный ступор. Он не обиделся, нет, это было совсем не то слово и не то чувство. Эмоции его было трудно передать словами. Представив Бланшефлер в ситуации Катрин, он видел, как она садится за столик, и, проводя рукой по драгоценной белой древесине рояля, пишет ему приглашение приехать, чтобы она лично могла выразить свою благодарность. Катрин же швырнула его подарок ему в лицо.

Несколько дней ушло на то, чтобы успокоиться и привести в порядок мысли. Жорж не поехал к ней в Шатори, чтобы лично выразить ей негодование, как хотел с самого начала. Он не написал ни строчки из того, что все время прокручивал в голове. Она даже не приказал ей отослать обратно учителя музыки. Он промолчал. Белый рояль он приказал установить у себя в доме на половине графини. Оставалось не так много времени до того дня, когда Катрин переедет в эти комнаты.

Дон Хуан Медина мадемуазель Катрин де Шатори

Дорогая моя Катрин, к сожалению ничего не помогает. И ситуация усугубляется. Я схожу с ума. Я думал, что если переждать, спрятаться, возможно, найти другую женщину, то постепенно мне станет легче. Все способы перепробованы. Я загружал себя работой и развлечениями местного света, я клялся себе (и до сих пор клянусь), что не поеду в Париж. Я, каюсь, перебрал несколько женщин — от красоток света до служанок. Брат мой пишет, что я обязан держаться, что ночь темна перед рассветом, что чем мне хуже сейчас, тем скорее закончится это состояние. Но ничего не помогает. В последнее время я отказался от выходов в свет, и целыми вечерами говорю с Валери. Я пишу письма, сжигаю, пишу заново. И нет спасения от этого кошмара. Я целыми вечерами представляю, чем занята Валери. В ее мыслях нет места мне, она в развлечениях, вокруг нее другие мужчины. Она ни разу за это время не вспомнила обо мне, а если вспомнила, то в презрении скривила губы. Я выхожу на улицу и брожу, как потерянный, потому что нет сил больше терпеть эту пытку в четырех стенах. Брат писал, что надо представлять самое худшее, чтобы привыкнуть к этой мысли, тогда, он считает, станет проще. Я несколько раз сделал это. Не знаю, как я это пережил. Ревность сведет меня с ума, я забрался на самую высокую башню и до сих пор не знаю, как не шагнул вниз. Жить мне, по большому счету, все равно не за чем. Но убить себя — это малодушие. И стыдно признаться, я был в полушаге от самоубийства. За мной, угадав мое состояние, поднялась молодая горничная, в последний момент она подошла ко мне и просто положила руку на плечо. Этого было достаточно, чтобы удержать меня от необдуманного поступка, но в то же время склонить меня к очередной измене. Я набросился на нее, как будто она была виновата во всех моих бедах. Я знаю, Катрин, вы осудите меня, но в тот миг я не был в состоянии себя контролировать и что-то соображать. Могу только сказать, что очень благодарен этой девушке за то, что она буквально спасла мне жизнь. С тех пор я перестал следовать советам брата, я всеми силами избегаю думать о Валери, хотя мне это плохо удается. Она повсюду со мной, в каждой строке книги, в каждой мысли, в каждом моем слове. Иногда мне кажется, что она рядом, я оборачиваюсь, но это — мираж.

Прилагаю к этому письму одно из моих бесконечных писем к ней. Оно ничем не примечательно, оно одно из многих. Но когда я пишу ей, мне кажется, что она рядом, что я с ней говорю. Прошу вас, ни в коем случае не передавайте его Валери. Я верю вам, иначе бы никогда не послал вам ничего подобного».

Дон Хуан Медина донье Валерии Медина

Валери, я болен тобой. Эта болезнь не проходит. Никакие старания, никакие лекарства не способны унять эту боль. Я думаю о тебе целыми днями, я ни на секунду не прекращаю грезить тобой. Возможно это когда-нибудь пройдет, но я уже в это не верю. Вечером я поднимаюсь на башню и смотрю в сторону Парижа, стараясь угадать, чем ты занята. Я схожу с ума понимая, что ты не одна.

Мне говорят, что не видя несчастья невозможно оценить счастье. Иногда я думаю, будь у меня второй шанс, согласился бы я познакомиться с тобой? Тот прием, где ты была представлена ко двору, когда на секунду оглянувшись, отвернувшись от прекрасной доньи Исабель, я увидел тебя, готов был бы я снова посетить его или бежал бы как можно дальше, чтобы остаться тем человеком, которым был когда-то?

Ответ мой — я бы пришел. Ты дала мне больше, чем все остальные женщины вместе взятые. Только ты одна способна одним взглядом низвергнуть меня в ад, но только ты способна поднять до небес. Я ни на что никогда не променял бы тот день, когда мы с тобой были у заброшенной церкви. Помнишь, мы вошли в нее, внутри крутил листья ветер, потому что в окнах не было стекол. В церкви обитало эхо. Я крикнул, «я люблю тебя!» и эхо сто раз повторило мои слова. Тогда ты тоже крикнула: «я люблю тебя!» и я был счастлив, слушая, как твой голос отражается от древних сводов. Я думал, что ты не просто повторила мои слова, а что это твое признание в любви. В тот день я хотел сделать тебе предложение, будучи полностью уверенным, что ты примешь его, и что ты любишь меня не меньше, чем я тебя. Но я не решился. Мы целовались на ступенях, как жених и невеста, но я так и не произнес заветных слов. Я хотел сделать предложение красиво, как положено, просить твоей руки у твоего брата. Но в тот день я знал, что ты примешь его, и был совершенно безумно счастлив. Я не замечал других мужчин вокруг тебя. Я видел только тебя и то, что ты расположена ко мне. Я не привык тогда к отказам, я верил, что могу завоевать любую женщину.

Но именно в тот день я был низвергнут с небес в самый ад. Именно в тот вечер я увидел тебя в саду с Диего, мне никогда до этого не было так больно. Потом я уже привык, сейчас, наверно, я бы просто пошел мимо, подумаешь, Валери нашла очередную жертву. Мне было бы больно, но я научился справляться с этой болью. Загонять ее внутрь. Терпеть до самого конца, пока она не станет невыносимой. Совершенно невозможно не ревновать, когда возлюбленная целуется с другим. Тем более, с твоим братом.

Я благодарен тебе, Валери, ты дала мне понять, что означает счастье, как оно мимолетно и как сильно нужно его ценить. И как оно велико, это счастье, которое невозможно, если распуститься, думать только о себе и не держать себя в руках. Теперь я знаю, что любовь — это не ужимки в темном углу, не поцелуи фрейлины, до которой тебе нет дела, но она оказалась красивее, чем недавняя твоя любовница, ставшая уже неинтересной, не игра между мужчиной и женщиной. Я знаю, что любовь умеет убивать. Долго и мучительно. И что эта боль в разы сильнее физической боли, но ты всегда выбираешь ее, потому что и награда во сто крат желаннее.