Друзья встречаются

Он был ещё слаб и мало говорил, но глаза его следили за каждым движением Вари. Она выглядела сильно похудевшей. Была строже и резче обычного. Илюша старался поймать её взгляд. Она хмурилась, злилась, отводила глаза. А когда он засыпал, она, не отрываясь, глядела в его лицо.

Когда Илюша стал садиться в постели, она вдруг исчезла и не приходила четыре дня. Потом пришла измученная, осунувшаяся и молча села у его постели.

–  Почему вы не приходили?
– спросил он, заглядывая ей в глаза и касаясь рукой её платья.

–  Я была занята, - сказала она, подбирая платье, - очень занята.

–  Неправда, - сказал Илюша, уловив в её голосе нетвердые нотки.

–  Да, неправда, - кивнула Варя, хотя в самом деле была занята.

–  А что правда?

–  Я не хотела приходить, - сказала Варя тихо и раздельно.
– Я дала слово, что не приду.

–  А всё-таки пришли? Почему?

–  Почему пришла?

–  Нет, нет! Зачем надо было это слово?…

Он положил руку ей на колено. Она сняла её. Лицо Вари потемнело. Густые брови сошлись у переносицы. Она долго молчала. Илюша смотрел на неё, широко раскрыв глаза и счастливо улыбаясь. Она вскочила со стула, гневная, смятенная:

–  Не смейте так глупо улыбаться, слышите, не смейте.

Он, всё продолжая улыбаться, взял её за руку и потянул к себе.

–  Оставьте, - сказала она, почти падая на его грудь, и вдруг поцеловала его с какой-то злобной нежностью.

–  Ну, вот!
– сказал Илюша смущенно.

–  Всё равно, - строго произнесла Варя.
– Это ничего не значит.

Она снова пропадала три дня. Потом пришла и просидела возле него, не отходя, до четырех часов ночи.

Варя была в эти дни далеко не единственной посетительницей дома Левиных. Часто забегали Оленька и Володя, заходил и Марк Осипович. Красков бывал почти каждый день, но легко было заметить, что он заинтересован не больным, а его сиделкой. Володя, склонности которого к сиделке совпадали с красковскими, именно поэтому наведывался реже. Он, конечно, легко угадывал причины Вариного усердия в уходе за больным, и опять же именно поэтому был с ним особенно внимателен, даже нежен.

Что касается Оленьки, то она прибегала всегда впопыхах, в комнату больного вступала на цыпочках, садилась у постели с таким видом, словно собиралась просидеть полдня, и - убегала через полчаса. Большие светлые глаза её стали ещё светлей, больше и обведены были синими кругами. Она не скрывала своего увлечения Боровским и своего рассеянного образа жизни, связанного с этим увлечением. Случалось, что она только под утро оставляла четырехоконный домик на Костромском и при этом не всегда достаточно твердо ступала по мосткам, ведущим от высокого крылечка на улицу.

–  Кутим!
– восклицала она, щелкая пальцами.
– Страшным образом кутим!

–  Что ж, интересно?
– спрашивала Варя равнодушно.

–  Ужасно интересно!
– восклицала Оленька с несколько грустным энтузиазмом.
– Но, знаешь, опасно. Затягивает. В общем, в сетях порока и так далее!

Оленька щелкала пальцами и встряхивала стрижеными волосами. В глазах её стоял наивный испуг.

–  Дура!

– говорила Варя внушительно и сосредоточенно.

–  Дура!
– соглашалась Оленька.
– От рожденья дура!

–  Нет, не от рожденья.

–  Ну все равно! Знаешь, папа говорит, что легкомыслие меня погубит. Как ты думаешь, погубит или нет?

–  Спасет!

Варя мрачно сдвигала темные брови, а Оленька, поболтав ещё минут пять, убегала к Боровскому.

–  Люблю!
– говорила она с порога, оборачиваясь к Илюше.
– Честное слово, люблю! Вы чистый, славный! Я серьезно… - и, смеясь, убегала.

–  Странная она стала какая-то, - говорил Илюша, провожая её глазами.
– И несчастная, по-моему.

–  Терпеть не могу несчастненьких, - сурово отзывалась Варя и, повернувшись к Илюше, прибавляла резко: - И добреньких…

–  А сама?

–  Я? Злющая-презлющая!

–  Злющая… - усмехался Илюша.
– А сама как за больным ходит!

–  Пожалуйста, не заноситесь!
– обрывала Варя, краснея и в самом деле начиная злиться.
– Хожу потому, что это доставляет мне удовольствие и… практику. Чистейший эгоизм.

Варя сердито подымалась с места, Илюша обращал к ней бледное, умоляющее лицо. В комнату заглядывал вездесущий Данька, или Софья Моисеевна, или кто-нибудь из гостей - и садились у постели. Тут же, возле постели, возобновились и прекратившиеся было субботние вечера. На первом из них Оленька читала стихи. Красков импровизировал устно «Тысячу вторую ночь», а Володя - музыкальную иллюстрацию к ней. Молодой актер Сережа Волин читал белые стихи. Всё в этот вечер удавалось, всё хорошо звучало. Даже Боровскому, явившемуся в качестве спутника Оленьки, вечер понравился, хотя он и не вполне уяснил смысл происходившего.

–  Это что же, театр для себя?
– спросил он Оленьку, возвращаясь вместе с ней от Левиных.

–  Вроде… - ответила Оленька рассеянно.
– Только совсем не похоже.

–  Как же это - вроде, если не похоже?
– засмеялся Боровский, беря Оленьку под руку.
– Так не бывает.

–  Бывает, - сказала Оленька, поднимая на Боровского глаза.
– И вроде и не похоже, ну, как мы, например.

–  Тонко, очень тонко!
– сказал за их спинами бесшумно подошедший Красков.
– Вы мыслитель, Оленька. Он в самом деле на черта не похож, а вроде черта!

Оленька и Боровский обернулись и рассмеялись.

–  Верно!
– сказала Оленька.
– Удивительно верно. Но откуда вы взялись?

–  Доставлял даму по назначению.

–  Ну и как? Доставили в полной сохранности?

–  К сожалению, да, в полной неприкосновенности.

–  Что-то на тебя не похоже, чтобы в неприкосновенности, - усомнился Боровский.

–  Увы!
– вздохнул Красков.
– И для героев есть невозможное. Варенька - сама добродетель.