Дрянной декан

– А еще наши девушки с крылышками смогут маячить на протяжении всего спектакля, создавать благоприятный, так сказать, фон для остальных актеров, - вдохновенно рассказывал режиссер.
– Потрясающие костюмы им обеспечены!

Парням, не задействованным на основных ролях, он также пообещал роли фей мужского пола, правда, без потрясающих костюмов. А те, кто не попадут даже в «волшебный» состав, но захотят принять хотя бы косвенное участие в театральной постановке, смогут стать работниками сцены. Последним нужно будет не «маячить», а наоборот, не показываться лишний раз на глаза и следить за светом, звуком и сменой декораций.

– Теперь мы приступим к прослушиванию. Можно читать отрывки из «Сна в летнюю ночь» или любой другой пьесы Шекспира.

На сцену один за другим повалили опытные участники кружка актерского мастерства. Я вроде и слушала их, и нет, так как постоянно проваливалась в глубины тревожного ожидания. Со своего места мне был хорош виден профиль Верстовского, наблюдающего за выступающими студентами с непроницаемым и скучающим выражением лица. После каждого отрывка режиссер делал пометки в своем блокноте, иногда советовался с деканом или просил прочитать что-нибудь еще.

Мне хотелось щегольнуть перед Верстовским, и при этом было невыносимо страшно выступать перед публикой. Зачитывать отрывки, сидя на паре в аудитории — это одно, а вот чтение на сцене, когда на тебя смотрит несколько десятков внимательных глаз, и ты стоишь один против всех, предлагая им оценить твои способности — совсем другое...

Возможно, я бы просто-напросто слилась в решающий момент, если бы не список участников, куда сама же и вписала свое имя перед пробами. Вот выступила Гарденина, заслужив у зрителей бурные овации, потом пришел черед ее подруг-актерок, и вот...

– Маргарита Красовская, - громко зачитал режиссер в микрофон. Верстовский скинул оцепенение и оглянулся назад в зал, будто ища обладательницу имени взглядом... И у меня просто не осталось выбора.

Я вылезла с середины ряда, подошла к сцене и на негнущихся деревянных ногах поднялась по ступеньках наверх. Вышла на середину, повернулась к партеру... В лицо ударил свет прожекторов, ослепив меня, моментально выбив остатки самообладания. Наверное, на моем лице отразились все мои эмоции: растерянность, испуг, смятение... Я набрала в грудь побольше воздуха.

– Извините, а можно прочесть сонет?
– опустила глаза и обратилась к Игорю Олеговичу. Оказалось, если смотреть не прямо перед собой, а немного вниз, свет софитов не так сильно бил по сетчатке. И можно было разглядеть лица тех, кто сидел в первом ряду.

– Да, конечно, - согласился режиссер.
– Какой именно?

– Сонет номер девяносто, - я сглотнула и перевела взгляд на Верстовского, который беспокойно пошевелился, занимая удобное положение и заинтересованно косясь на сцену. Наши глаза встретились, и сразу стало теплее, жарче, волнительнее.

Уж если ты разлюбишь - так теперь,

Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.

Будь самой горькой из моих потерь,

Но только не последней каплей горя!

Начала декламировать я, цепляясь за взор декана, как за спасительную ниточку, через которую в меня вливалось чувство уверенности, опоры. Его глаза распахнулись, а брови взлетели вверх, и он так и не смог отвести взгляда от моего лица. Порывисто вздохнув, я представила, что в зале нет никого, кроме нас, и я читаю любовный сонет для него, и только него. Мой голос, вначале хрипловатый и надломленный, обрел силу и отчаянную мощь; взлетел к потолку, достиг самого дальнего ряда.

И если скорбь дано мне превозмочь,

Не наноси удара из засады.

Пусть бурная не разрешится ночь

Дождливым утром - утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,

Когда от мелких бед я ослабею.

Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,

Что это горе всех невзгод больнее,

Что нет невзгод, а есть одна беда -

Твоей любви лишиться навсегда!

Я на миг закрыла глаза и с чувством выполненного долга приготовилась бежать со сцены.

– Маргарита, а можете прочесть еще и из пьесы что-нибудь?
– вдруг спросил режиссер.

– По памяти - нет, к сожалению, - мне захотелось провалиться сквозь землю от стыда.
– Я не учила «Сон в летнюю ночь»...

– Ничего страшного, можно не по памяти, - кто-то сунул мне в руки распечатку пьесы и ткнул в нужный фрагмент. Не отрывая глаз от бумаги, я прочла с полстраницы нужного монолога, и затем меня наконец отпустили обратно в зрительный зал.

Волнение постепенно отпускало. После вышло еще около двух десятков парней и девушек, и я достаточно пришла в себя, чтобы успокоиться и слушать чужое чтение с бОльшим интересом. Минут через сорок режиссер объявил короткий перерыв, после которого пообещал огласить предварительные результаты прослушивания.

Над залом повисла гробовая тишина, когда заведующий кружком вернулся в свое кресло и включил микрофон. Еще раз поблагодарив всех за участие в пробах, седой мужчина открыл блокнот и принялся зачитывать фамилии и имена персонажей, начав с парней, а затем добравшись до девушек.

– Титания: Марина Быстрикова. Елена: Юлия Гарденина. Гермия...

Верстовский взял Игоря Олеговича за локоть и что-то прошептал ему на ухо.

– … Маргарита Красовская, - сказал режиссер.

36. Будьте моим любовником

Что есть любовь?

Безумье от угара.

Игра огнём, ведущая к пожару.

Воспламенившееся море слёз,

Раздумье - необдуманности ради,

Смешенье яда и противоядья.

("Ромео и Джульетта", У. Шекспир)

Когда Игорь Олегович дочитал список до конца, студенты взорвались овациями. Они поздравляли друг друга, экспрессивно обсуждали выступающих, кто-то, кажется, плакал: уж не знаю, от счастья ли или от разочарования. Я сидела в прострации неопределенное количество времени, наполовину оглохнув и пыталась осознать случившееся. Меня, вроде бы, поздравляли тоже — не все и не так, чтобы очень искренне, но мне хватило и того.