Дрянной декан

Урок начался. Со стороны могло показаться, что он проходил также, как и обычно, а вот если смотреть на ситуацию изнутри... Я чувствовала себя отвратительно. Нет, не так. Ни одно из известных мне слов не могло вместить всех эмоций, что зарождались и набирали силу у меня на душе в течении следующих сорока минут. Это была гремучая смесь из разочарования, обиды, злости, страха и невыносимой боли, дополненная физическими ощущениями — тахикардией, легким головокружением и тошнотой.

Масштабности разворачивающейся внутри меня драмы мог позавидовать сам Шекспир.

Более того, разъяренная Аделаида Павловна решила вусмерть задергать меня наисложнейшими вопросами, ответы на которые я вряд ли смогла бы дать и в спокойном своем состоянии. Она буквально раскатала меня катком по асфальту, словно мстя за провокационную записку. И поставила двойку.

Так что да, это занятие по зарубежной литературе очень сильно отличалось от предыдущих — даже Верстовский в свои самые злющие времена приводил меня в меньшее уныние.

Пока я гадала, станет ли преподавательница жаловаться на случившееся Вениамину, пара подошла к концу. Одногруппники, тихо посмеивающиеся в течении урока, собрали вещи и повалили из аудитории, будто забыв о моем существовании. Я вынырнула в коридор одной из последних, пребывая в расстроенных чувствах и имея двойку в ведомости.

Но плохая отметка была меньшей из моих бед. Помимо того, что я сама вляпалась в дерьмо, меня волновало, что я могла обмакнуть в него и декана. Если слухи о его романе со студенткой дойдут до преподавательского состава, это может плохо сказаться на его карьере.

Чем рисковала я в случае обнародования нашей связи? Комфортной учебой в университете и дружбой — не только с Гардениной, но и с другими студентами. Не так уж и много, если вдуматься. А вот он рисковал неплохой должностью в любимом учебном заведении, которому отдал лучшие годы своей профессиональной деятельности.

– Чего такая грустная, Красовская?
– подскочил ко мне сзади Мильнев так внезапно, что я и сама подпрыгнула на месте. Он испугал меня до чертиков, но испуг быстро сменился злостью. Если другие одногруппники не лезли ко мне в открытую, то Стас, конечно, не мог удержаться от прямой нападки.

– А тебе какое дело?!
– рявкнула я, чувствуя, что еще немного, и кинусь на него с кулаками. Драться с мальчиками — такого опыта в моем жизни еще не было, но деструктивные эмоции настойчиво требовали выхода.

– Воу, полегче! Я всего лишь спросил, - примирительно поднял руки бывший друг Ромки, отодвигаясь от меня подальше.

– Чтобы позлорадствовать?

– О чем? Что вообще происходит? Почему вы с Гардениной больше не сидите вместе? И зачем ты кинула бумажкой в Аделаиду Павловну?

Я глубоко вздохнула. Может, зря я накинулась на Мильнева? Он был первым, кто вообще заговорил со мной после того, как мы поссорились с Юлей. Да и записка — явно не его рук дело.

– То, что было написано в этой бумажке, задело меня, - я пошла по коридору дальше, и парень пристроился рядом.

– Почему?

– Потому что оно было адресовано мне, - старалась говорить с ним простым языком, как с ребенком, чтобы он быстрее понял и отстал.

– Ого, - глубокомысленно изрек Стас.

– Не знаешь, кто написал ее? Или положил на мою парту?

– Неа. Я вообще стараюсь не обращать внимание на этих придурков. Гениальные писатели хреновы!
– ответил он, и мне вдруг вспомнилось, что он и сам, начиная с декабря, сидел один на заднем ряду и почти ни с кем не общался.
– А что в ней было написано?

– М-м-м...
– задумалась я. Послать Мильнева куда подальше с его любопытством? Но зачем. Он и так обо всем узнает скорее всего.

– В записке намекалось на мою половую связь с Верстовским. Тем, который старший, - постаралась придать голосу как можно больше небрежности, будто эта наглая ложь не имеет с действительностью ничего общего.

– А это разве не так?
– Стас не особо удивился, лишь приподнял брови, глядя на меня.

– Ну...
– растерялась я.

– Я еще осенью заподозрил, что ты мутишь с нашим ужасным деканом. И некоторые считали так же. О вкусах не спорят, но...

– В смысле, «еще осенью»?!
– у меня подогнулись колени. Мне пришлось остановиться, чтобы не упасть, и развернуть Мильнева к себе, напряженно ожидая пояснения.

– Ну, вы постоянно прятались с ним по углам, то на Осеннем балу, то на вечеринке у... ЭТОГО, - он не стал произносить имя Ромки.
– Он часто просил тебя подойти после занятий и вообще смотрел так, будто хочет съесть или... облизать с ног до головы.

– Стас!
– воскликнула я, прижимая руки к мгновенно зардевшимся щекам.

– А уж после того, как он поставил тебя на роль Гермии, да еще и сказал таким слащаво-приторным голосом, что ты талантище...

– Ладно, ладно, я поняла! Хватит!
– вот уж не думала, что Мильнев настолько наблюдателен и прозорлив. Неужели все было настолько очевидным?!

– Не подумай, мне вообще по барабану, с кем ты трахаешься, Красовская, - оскалился Стас. Ну хоть голос понизил, пока мимо проходили студенты с начальных курсов, уже спасибо.
– А уж если это может насолить Ромке, так я только за.

– Ох!
– что обо всем этом думал Рома, мне еще предстояло узнать. И лучше это знание оставить на потом.

Мы как раз подошли к нужному кабинету. Прошла всего одна пара, впереди было еще три. Я внутренне сжалась и напряглась, входя в аудиторию. Большая часть группы была уже на месте и, такое ощущение, с нетерпением ждала моего появления.

На парте, за которой я обычно сидела, опять лежала записка. Мы со Стасом на мгновение замерли, смотря на белый листок, словно на бомбу замедленного действия. Он пришел в себя первым.

Плюхнулся на мое место, быстро прочел послание и убрал его к себе в карман. Правда, я все равно успела увидеть и прочитать непристойное слово на букву «ш».

– Садись, чего застыла, - Мильнев кивнул на свободный стул рядом с собой.

Последующие пары прошли так же увлекательно (то есть, напряженно), как и первая, с тем исключением, что ведущие их преподы еще не успели на меня взъесться. Стас, похоже, накануне сильно бухнулся головой об острый угол — другого объяснения тому, почему он вдруг решил скрасить мое одиночество, я не находила.