Дублер

Рената приготовилась рассказать свои новости, а ее подруга – подавать нужные реплики. В драматургии называется «конфидент». Это слово мало подходило второстепенной героине простоватой внешности, но с живым лицом и черными, как у режиссера, глазами. «Конфидент» явно уступала в красоте Ренате, но в ее лице была подкупающая милота.

Гримерша Валя закапала Ренате в глаза, у той потекли слезы. Диалог был «с подхвата», чтоб избежать ненужных повторов того, что зритель уже и так видел.

– Он так и сказал? – спросила подруга.

– Да! Он мне больше не верит! – схватилась за салфетку Рената.

Подруга ужаснулась, как будто эта драма была ее личной, как и полагается подруге главной героини.

– Он что, узнал про…

Рената заткнула подруге рот ладонью.

– Тихо!

Подруга героини встревожилась не на шутку.

– Думаешь, теперь он отменит вашу свадьбу?

Рената посмотрела не на подругу, а в камеру, сделав страшные глаза.

– И тогда все, конец.

Подруга героини, выждав положенное ГВГ (что означает в сценарии «глаза в глаза»), с жаром схватила Ренату за руки и произнесла:

– Не конец. Я знаю, что мы должны делать.

Доценко снял наушники и скомандовал:

– Стоп. Снято. Умнички, девочки.

Подруга героини подошла к режиссеру и чмокнула его в щеку, с интересом заглянула в экран.

– Пап, ну как получилось?

Доценко одобрительно кивнул:

– С первого дубля, Лисеныш, спасла отцу день.

Подругу героини звали Лиза. Но папа никогда не называл ее по имени, а только так – Лисеныш.

Подошла Рената и тоже взглянула в камеру.

– Как получилось?

– Нормально, – преувеличенно озабоченно ответил Доценко, – но надо бы нам, конечно, разобрать роль, размять, добавить эмоции.

– Конечно, Сергей Владимирович! Мне это так помогает!

«Бабарихи» переглянулись: ах, теперь это так называется – размять роль.

– Страшно проголодался, может, за ужином? – предложил режиссер. – Девочки, поехали поедим.

– Отлично! Побежала переодеваться, – обрадовалась Рената.

Рената не побежала, такие девушки не бегают, они – плывут, ловя на себе восхищенные взгляды. Рената на миг остановилась обменяться парой слов с Дашей-ассистентом по завтрашнему графику, чтобы перекинуть волосы с одного плеча на другое, при этом бросила взгляд на Доценко. Это был взгляд двух любовников на самой заре романа. Зная, что не только в профиль и анфас выглядит классно, но и со спины, Рената поплыла в гримерку, раскачивая бедрами. Доценко задержал взгляд на ее обтянутой милыми плюшевыми штанишками попе.

– Мило, – сказала Лиза.

– Так, ты с нами? – спросил Доценко, смутившись своего долгого взгляда.

Он подал дочери пальто и заботливо помог надеть. Лиза благодарно посмотрела на отца, чмокнула в щеку.

– У тебя же нет замечаний к моей роли? – подколола отца. – Пап, сегодня не получится. У мамы день рождения же. Еще подарок надо купить.

Доценко хлопнул себя по лбу.

– Сегодня? А, точно. Я и забыл! Поздравь от меня.

Режиссер пошарил в кармане, достал из бумажника несколько крупных купюр. Лиза взяла деньги, сунула в карман.

– Конечно, поздравлю. Но ты б лучше сам. Все-таки юбилей.

– Юбилей. Точно! Склероз.

Доценко еще раз достал бумажник и добавил еще пару купюр.

– На твое усмотрение.

– Но ты все-таки позвони. У нее там тетеньки соберутся, ей будет приятно, – попросила Лиза. Чмокнула отца и направилась к выходу.

– Всем пока!

К режиссеру подоспела одетая Рената, заметила убегающую Лизу и ненатурально вздохнула:

– Лиза не с нами? Как жалко!

Семагина и Григорьева потихоньку ретировались. Выйдя из павильона, направились к новенькой иномарке продюсера.

– Дочка и любовница отца – подруги-ровесницы. Интересно, – задумалась Григорьева.

Этот задумчивый взгляд Григорьевой всегда предвещал хорошую заявку на сценарий. Семагина открыла дверь машины.

– Садись, подвезу. Посплетничаем.

Девушки сели в машину. Семагина завела мотор.

– Интересно. И что же он дочь на главную роль не пристроил? – Григорьева пристегнулась.

Семагина пожала плечами.

– Типаж не тот. Но всегда при ролях. Папа устроит. Доценко ее обожает, единственная дочка. Там другая проблема.

– Комплексы насчет внешности? Насколько я знаю, проблем с самооценкой у папиных дочек не бывает, – заметила Григорьева.

Семагина с насмешливой улыбкой посмотрела на нее.

– Знаток человеческих душ. Ты подумай, Доценко – это Доценко, парни комплексуют, побаиваются. Когда такой отец, да еще лучший друг, дочке есть с кем сравнить.

Григорьева посмотрела на Семагину.

– Зря ты ушла из креативных продюсеров в исполнительные.

– Исполнительным больше платят, – ответила Семагина. – Ты подумай, подумай над папиной дочкой. И вообще, думай над чем угодно, только прошу тебя, оставь эти съемки в покое. Там все, поверь, будет нормально.

Григорьева хмыкнула:

– Премьера покажет. Меня же позовут на премьеру?

– Только обещай, что вы с ним не подеретесь, – попросила Семагина.

Григорьева смирилась:

– Обещаю.

Семагина прибавила газу.

– Так что, турагентство? Салон?

– Высади у метро, хочу в свой компьютер, – ответила Григорьева.

– А мне на другую площадку. В ебенях. Там актриса капризничает. В гроб ложиться отказывается. Почему я должна все улаживать? – вздохнула продюсер.

– Потому что ты это умеешь лучше всех, Свет. Ты всегда все улаживаешь, – ответила Григорьева.

– Ну еще бы не умела. Генеральный сразу пинка под зад. А у меня – ипотека.

Григорьева была в курсе развода Семагиной.

– Что бывший твой, так и не помогает? Ты на алименты подавала вроде.

Семагина усмехнулась:

– Я тебе не говорила еще? Представляешь, нарисовал сам себе зарплату в двадцать тысяч рублей, он же сам у себя директор, вот и получаю – алименты, тридцать процентов. Скотина.

– Правда, скотина, – согласилась Григорьева.

– Вот, написала бы. Тяжкая женская доля, – предложила Семагина.

Григорьева вздохнула:

– Свет, ТЖД мы с тобой писали. Раз дцать.

Семагина согласилась:

– Это да. Неисчерпаемо.

Машина притормозила у метро. Прежде чем выйти, Григорьева бросила:

– А в тебе ведь живет прекрасный автор.

– Нет уж спасибо, пусть помирает. Не хочу выглядеть, как ты, – отмахнулась от приглашения в волшебный мир творчества продюсер.