Дублер
Шрифт:
Москвич молчал и хмуро смотрел в темное окно.
– А сами вообще откуда приехали? – не выдержал молчания Сашка.
– Из Москвы, – лаконично ответил москвич.
Правда говорят – вредный народ москвичи. Но все же из вежливости Сашка спросил:
– Надолго к нам?
– Надеялся одним днем обернуться. Тетка у меня тут померла. Нотариус тут у вас есть хоть? – поинтересовался москвич.
– Есть. Что ж мы, совсем, – Сашка даже обиделся за родную Котловку.
Мужик хмуро посмотрел в окошко. Казалось, городок вымер, ни одного человека на улице, ни фонаря, по обочинам виднелись темными пятнами деревянные
– Вон мой дом проезжаем.
Москвич бросил взгляд на облупленные панельки с видом – сочувствую, что еще сказать.
В доме на третьем этаже, на который указал Сашка, горели окна. Танька шмякнула дочке манной каши в тарелку. Девочка без энтузиазма взяла ложку. На кухне негде было развернуться, под столом вмещались всего три табуретки. Квартира была трехкомнатная, малогабаритка, с крошечной кухней, вытянутым, как коридор, проходным общим залом, откуда выводили две двери в спальни – в одной спали молодые, в другой – внучка. Тесть с тещей раскладывали себе диван. Все молодым, чего уж.
Таня в домашнем костюме «Дольче Габана» с рынка пододвинула тарелку ближе, приготовившись воевать с худышкой-дочкой. Эта война у них повелась с тех пор, как Машка оторвалась от груди.
– Не буду я. Не люблю манку. Я тебе уже сто раз говорила.
Вошла мать Тани, Ира, женщина в байковом халате, он был так туго натянут на боках и животе, что того и грозил выстрелить пуговицей. Мать и дочь были похожи как две капли воды. Только одна была на двадцать лет старше и на четыре размера больше. Лупастенькие, светлоглазые, круглолицые блондинки.
– Кушай, Машенька, уже все поели, а ты одна осталась, – ласково сказала бабушка внучке.
Маша мотнула головой.
– Не одна. Папа тоже не ужинал.
Теща вспомнила про зятя.
– Что Сашка – не приехал еще? – спросила она дочку.
– Электричку небось последнюю ждет, – откликнулась Таня.
– А.
Это «А» дочка знала. И это была их давняя война с матерью.
Мать села за стол, достала из кармана семечек, взяла журнал с телепрограммой, стала перелистывать страницы.
– Уж не знаю, какие он там электрички стережет.
– Начинается.
Мать пододвинула журнал к внучке, как бы невзначай заметив:
– Погляди, Машенька, как люди живут. Валерия себе новый дом отстроила. Алсу вон в Израиле на курорте. Говорят, море там – захочешь, не утонешь. Соленое. И святые места. Но это, Машенька, не про нашу честь.
Маша все размазывала кашу по тарелке, не слишком заинтересовавшись ни морем, ни святыми местами. Это и не было бабушкиной задачей, Таня прекрасно понимала, к чему клонит мать.
– А папа скоро? – спросила девочка.
Таня, как будто ждала, где спустить пар, влепила дочке легкий, но обидный подзатыльник.
– Папа-шляпа! Ешь давай! Хватит размазывать! Ветром уже сносит!
– Не хочу я… – заканючила Маша.
Бабушка отвлеклась от детей Пугачевой, обратив внимание на внучку.
– Вот упрямая. Вся в отца! В ихнюю прям породу.
Таня шмякнула полотенцем об стол и вышла. Машенька шмыгнула носом, в кашу упала слезинка, еще одна. И это тоже было частью ежевечерней
программы. Бабушка отложила журнал, посмотрела на дверь с праведным гневом, заорала:– Ты что мне ребенка до слез довела! Мать называется! Не плачь, Машенька. Иди к бабушке.
– Вот сама ж доведет! – Таня вышла в зал.
– А?
Отозвался отец с дивана, он смотрел вечерние новости:
– Ты мне говоришь?
Но Таня говорила не с ним, продолжала диалог с матерью.
– Нервные все стали! – донеслось с кухни.
– Будешь тут нервные! – заорала Танька в кухню, пытаясь перекричать телевизор.
Звук ей мешал. И отцу досталось.
– Да сделай уже потише!
Отец послушно взял пульт в потертом полиэтилене и убавил звук:
– А можно я новости досмотрю, Тань?
Михалыч привык спрашивать разрешения не только у жены, но и у дочки. Соблюдал правила общежития.
– Да делайте что хотите!
Таня ушла в комнату, где жили молодые, и хлопнула дверью.
Бабушка из ложки докормила внучку.
– Ну вот, молодец! Зубки чистить и спать.
Маша соскользнула с табуретки, вышла, теща вздохнула, глянула на половину оставшейся каши. Пододвинула к себе.
– Не свиньям же.
Ира стала доедать, перелистнув страницу. Весь разворот был посвящен актеру Солнцеву: «Актер Солнцев в новом фильме режиссера Доценко. Съемки проходят в павильонах кинокомпании „Апрель“».
Доценко открыл дочке дверь. Лиза чмокнула отца в щеку, заглядывая ему через плечо в гостиную.
– Один?
– Да, заходи. Чай будешь? Или покрепче?
Лиза разулась и пошла за отцом. С интересом посмотрела на экран телевизора – на нем застыла на паузе рабочая картинка с сегодняшних съемок.
– Давай вместе посмотрим. У тебя есть чего поесть?
– Ты ж с дня рождения? – удивился Доценко. – Кстати, как все прошло?
– Замечательно, мама и ее тетечки от тебя в полном восторге. Передавали привет. Так что? Закажем в «япошке»?
– Давай!
– Ты тоже из ресторана, пап, между прочим.
– Лобстеры-шмостеры, уехал голодный. Закажешь? Мне как обычно.
В окнах машины показался центр поселка. Дом культуры, несмотря на облупленный вид, самонадеянно именовался Дворец культуры, местная администрация, торговый комплекс с вывесками «Планета детства», незатейливое «Продукты», бельевая палатка «БонжЮр» (предмет мечты Таньки), лавка «Мясной рай», где работала Сашкина теща и в окнах которой красовались телята с кокетливо высунутыми языками. Как будто были счастливы там, в своем «Раю», что язык говяжий по акции стоит шестьсот девяносто девять рублей. Москвич посмотрел на все это, скептически сложив губы:
– Все развалили, сволочи. Раньше на шахты москвичи ездили деньгу заколачивать. А теперь – все наоборот. Чем живете-то? Шахта-то давно закрылась?
Сашке был неприятен поворот, но пришлось отвечать:
– Ага. После обвала. Мой батя попал. В его смену. И тесть там работал, но ему повезло. Выходной. Ну не сразу все закрыли, по очереди.
– А молодежь как? Небось, все в Москву рванули? Или в Ростов?
– Ну, может, и рванули, так обломались. Чего там ловить? Сам ездил, как тесть машину отдал. Там своя мафия. Колеса спустили, морду набили, хорошо ноги унес.