Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг

Я перевернул матрас, проверяя с другой стороны.

— Нет, пожалуй.

Конвей перешла к дутым курткам.

— Да уж. В прошлом году происходила та же фигня, причем несколько раз. Казалось, что-то мелькнуло, но нет. Есть что-то такое в этом месте, не знаю, как объяснить. У Костелло была теория насчет окон в старинных зданиях: они другой формы и размера, чем те, к которым мы привыкли, и расположены иначе, поэтому свет проникает под другими углами, и если уцепишь что-то краем глаза, это что-то кажется странным. Кто знает, — пожала она плечами.

— В таком случае понятно, почему девчонки видят призрак Криса.

— Хотя они должны бы уже привыкнуть к такому освещению. А вдруг и вправду призрак? Может, ты как раз его и видел?

— Вряд ли. Только странная тень.

— Вот именно. А они видят Криса, потому что хотят его видеть. Подзуживают друг друга, сами себя накручивают, а потом выпендриваются. — Она сунула куртку обратно в шкаф. — Им нужно почаще бывать на воле, этим девицам. Слишком много времени они проводят вместе.

За тумбочкой Джеммы — пусто, под вынутым ящиком — тоже ничего.

— В их возрасте это для них самое главное.

— Ага, только они ведь не вечно будут в этом возрасте. Рано или поздно до них дойдет, что за стенами школы существует огромный реальный мир, и вот тогда-то их хорошенько встряхнет.

Скрежет удовлетворения в ее голосе; но я не согласен. Я представлял ветер, который набросится на тебя со всех сторон, резкий и ранящий, терпко пахнущий табачным дымом и бензином, жарко треплющий волосы, — едва ты выходишь в мир из такого места, как это, и за тобой навсегда захлопывается дверь.

— Полагаю, — сказал я, — после убийства Криса огромный реальный мир стало трудно не замечать.

— Думаешь? Да для них это просто очередной повод повыделываться друг перед другом: "Видишь, я плакала горше, чем ты, значит, я лучше тебя", "Мы все вместе видели привидение, значит, мы очень близкие подруги".

Я перешел к кровати Орлы.

— А ведь я помню тебя по учебе, — вдруг сказала Конвей.

Голову она засунула глубоко в шкаф, лица не видно.

— И как? — осторожно, дуя на воду, поинтересовался я. — Плохое помнишь или хорошее?

— А сам ты не помнишь?

Если я и общался с ней чуть больше, чем "привет" в коридоре, то все уже позабыл.

— Надеюсь, я не заставлял тебя отжиматься?

— А что, если б заставлял, запомнил бы?

— О черт. Да что я натворил-то?

— Расслабь булки. Я просто морочу тебе голову. — В голосе слышна улыбка. — Ничего ты мне не делал.

— Спасибо, блин. А то я уж забеспокоился.

— Не, ты был нормальный парень. Мы, кажется, даже не разговаривали ни разу. Я приметила тебя из-за волос. — Конвей выудила что-то из кармашка чьего-то худи, брезгливо скривилась: скомканная салфетка. — Но потом присматривалась к тебе, потому что ты жил вроде сам по себе. Приятели у тебя были, но ты ни с кем близко не сходился. А все остальные, мать честная, бесконечно тусили друг с другом. Половина из них налаживала связи, как эти маленькие паршивцы из Колма, типа если мы с сынком комиссара будем корешами, мне не придется впахивать в дорожной полиции, а к тридцати уже стану инспектором. А другая половина создавала привязанности, как эти вот, здешние: о, это лучшие дни нашей жизни, и мы навеки останемся верными друзьями и вместе будем на пенсии вспоминать истории нашей юности. А я все думала — какого хрена? Вы взрослые люди, вы пришли сюда, чтобы научиться профессии, а не обмениваться браслетиками и делать друг другу макияж. — Она сдвинула плечики с одеждой. — Мне нравилось, что ты тоже не ввязывался в эту ерунду.

Я не стал уточнять, что порой, наблюдая, как клево мои сокурсники тусуются, я хотел присоединиться к ним. Но, как сказала Конвей, это был мой собственный выбор — что я сюда не браслетиками меняться пришел. И в целом это было нормально.

— Вспомни, — сказал я, — мы же тогда были совсем детьми, на пару лет старше этих. Человеку свойственно хотеть быть частью группы. В этом нет ничего необычного.

— Вот что я тебе скажу, — задумчиво произнесла Конвей, разворачивая клубок колготок. — Меня выбешивает не дружба. Друзья нужны всем. Но мои остались дома. И мы дружим до сих пор.

Короткий взгляд в мою сторону.

— Верно, — согласился я.

— Вот. И тогда не нужно гоняться за новыми. Если ты заводишь друзей внутри зыбкой структуры, которая сама собой распадется через пару лет — типа учебных курсов или здешней школы, — ты полный идиот. Начинаешь думать, что всего остального мира вообще не существует, и в итоге впадаешь в это истеричное дерьмо. Друзья навек, мелкие войны она-сказала-ты-сказала-я-сказала, и все доводят себя до трясучки по не пойми какому поводу. Это же ненормально, когда ты весь, вот досюда, — рука проехалась над головой, — в это погружен, когда вся жизнь сосредоточена здесь.

Я вспомнил общий кабинет в отделе убийств. Интересно, Конвей тоже об этом подумала?

— А потом ты выходишь в большой плохой мир, — продолжила она, — и вдруг все оказывается совсем другим, и ты в полной заднице.

Я провел рукой под деревянной рамой Джоанниной кровати.

— Ты имеешь в виду Орлу и Элисон? Потому что едва ли Джоанна будет дружить с ними и в колледже.

— Да ни за что, — фыркнула Конвей. — Здесь они полезны, там — пускай идут на фиг. И они, конечно, будут полностью раздавлены. Хотя я не о них думала. Я как раз о тех компашках, которые и в самом деле привязаны друг к другу. Типа твоей Холли с подружками.

— Мне кажется, они будут дружить и потом. — Я на это надеялся. В них было что-то особенное, из-за чего хотелось, чтобы такая дружба сохранялась навсегда.

— Может, и будут. Даже наверняка. Но фишка не в этом. А в том, что прямо сейчас им насрать на всех, кроме них самих. Отлично, круто, они в восторге друг от друга, зуб даю. — Конвей швырнула на место охапку лифчиков, шваркнула ящиком. — Но когда они выйдут отсюда? Они же не смогут проводить вместе двадцать четыре часа в сутки ежедневно, игнорируя всех остальных. В их жизни появятся другие люди, хотят они того или нет. Там, снаружи, существует весь остальной мир, чертовски настоящий. И они огребут по башке так, что даже не представляют.

Она так резко выдвинула очередной ящик, что едва не уронила его себе на ногу, и подытожила:

— Не люблю я замкнутые мирки.

За изголовьем кровати Джоанны пыль и больше ничего.

— А как же тогда отдел?

— В каком смысле?

— Отдел убийств — тоже своего рода замкнутый мирок.

Конвей раздраженно отшвырнула футболку.

— Ага, — подбородок выдвинут вперед, как перед дракой, — в Убийствах примерно как здесь. Разница только в том, что там я навсегда.

Я прикинул, может, спросить, означает ли это, что она планирует завести друзей среди сослуживцев. Но решил попридержать язык.

А Конвей, словно подслушав мои мысли, сказала:

— И я все равно не собираюсь корешиться с парнями из отдела. Я не хочу принадлежать к группе. Я просто хочу делать свою чертову работу.

Меж тем я делал свою собственную чертову работу — ощупывал поверхность постеров — ничего — и размышлял о Конвей. Пытался разобраться, завидую ей, или мне ее жаль, или она несет полную чушь.

Мы уже заканчивали, когда телефон Конвей зажужжал. Сообщение.

— Софи. — Она хлопнула дверцей гардероба. — Получилось.