Дуэлист

«Могут ли они, по крайней мере, дать мне перед казнью глоток рома»? – гадал я.

Смерть в таком унизительном состоянии казалась мне особенно невыносимой.

Наконец, консилиум вернулся, и шведский офицер огласил мою судьбу.

– Будучи русским военным вы не можете носить шведский мундир и спать в шведской армии, где и без вас недостаточно мест. Во время войны каждый солдат должен находиться в своей армии, а не валяться где попало. Итак, я и мои коллеги требуем, чтобы вы немедленно удалились.

При всех своих скандинавских вывертах шведы могут быть самыми обходительными людьми на свете. Поэтому, после того, как мой вопрос был формально решен, меня как родного напоили чаем с ромом, проводили мимо постов и даже одолжили мне осла, снисходя к моему плачевному состоянию. На осляти, в шведском мундире и огромной круглой шапке с висячими хвостами я вернулся в родной отряд как раз к обеду. И здесь, за столом моего командира князя Долгорукова, ещё застал капитана Мульма, от коего и узнал окончание нашей истории.

Я уже рассказывал, что мои воспоминания обрывались на том месте, когда мы с капитаном Мульмом стояли на одной ноге, а затем обменялись платьем. Наши секунданты к тому времени уже находились в бесчувственном состоянии, поэтому дальнейшие события можно трактовать лишь гипотетически.

– Швед, русский, колет, режет! – писал мой приятель Александр Пушкин.

И к вечеру поляна нашего пиршества напоминала сцену Полтавского сражения, ибо шведские и русские тела были свалены на ней в самом безобразном беспорядке. Когда же ведеты с русской и шведской сторон наконец приехали за своими товарищами, то они погрузили меня в синем мундире на шведскую повозку, а Мульма в зеленом – на русскую. О моих приключениях в шведском тылу я уже поведал. А капитан Мульм очнулся в балагане генерала Долгорукова, на той самой койке перед входом, которую обыкновенно занимал я. Так что поутру князь имел удовольствие лично познакомиться с самым опасным и храбрым врагом русской армии, которого иногда сравнивали с самим полковником Кульневым, и лично пригласить его на обед.

По окончании обеда, когда я, на правах распорядителя стола, стал собственноручно обносить гостей французским вином из нашего экстренного запаса, Долгоруков вдруг придержал меня за рукав и спросил:

– Признайся, Федя, для чего капитан-лейтенант Крузенштерн ссадил тебя с корабля на Камчатке?

Общий разговор прервался, и капитан Мульм попросил своего соседа перевести слова Долгорукова на какой-нибудь понятный язык.

– Я полагаю, что Иван Федорович испытывал сомнения, – отвечал я со всевозможной деликатностью.

– Какого рода сомнения? – удивился князь.

– Он сомневался, что «Надежда» сможет обогнуть вокруг света с моею обезьяной при мне.

После этих моих слов князь погрузился в глубокую задумчивость. А затем произнес фразу, которая могла бы стать разглашением военной тайны, ежели бы сосед капитана Мульма смог её правильно перевести.

– Надо кончать перемирие, пока этот Американец не пропил мое войско.

Во время перемирия князь Долгоруков пригласил Американца поохотиться на бабочек. Наступала осень, сезон охоты отходил, а коллекция князя не пополнилась ни одним новым экземпляром, так что порою он жалел о начале этой войне.

– Зачем захватывать страну, в которой не водится ни одной порядочной бабочки? – ворчал князь, завязывая свои грубые альпийские башмаки с шипами, специально приобретенные в Германии для лазанья по горам. – Я всегда говорил, что эту кампанию следовало открыть в Индии, где у англичан слабое место. Тогда мы сейчас не бегали бы по буеракам за каждым мотыльком.

Сложность заключалась не в том, что в Финляндии вовсе не водятся бабочки – бабочки и мыши есть повсюду. Но князю нужна была только одна и совершенно определенная палевая рябенькая бабочка под названием Parnassius Apollo из немецкого атласа “Die Tagfalter Europas und Nordwestafrikas” 6 , привезенного вместе с альпийскими ботинками из последней кампании, столь же губительной для русской армии, сколь плодотворной для энтомологии.

6

( Нем.) Дневные бабочки Европы и Северо-западной Африки

Коллекция князя Долгорукова была небольшой, но, возможно, единственной в своем роде. Ибо Михаил Петрович собирал бабочек не по видовому, географическому или эстетическому принципу, и даже не стремился стать первооткрывателем в этой благородной науке. Он коллекционировал имена, и притом лишь такие, которые упоминаются в бессмертных поэмах Омира «Илиада» и «Одиссея». Таким образом, при помощи своих собственных военно-полевых изысканий, переписки с коллегами из Вены, Геттингена, Амстердама и других мозговых центров Европы, а также весьма значительных расходов, ему удалось проткнуть иголками брюшка Ахилла и Клитемнестры, Зевса и Улисса, Елены и Париса, а также многих других персонажей древнегреческого эпоса, которых я не стану перечислять во избежание энтомологического скандала.

Но вот лучезарного Феба-Аполлона, который так рьяно содействовал троянцам и послужил косвенной причиною погибели главнейшего из греческих героев, как нарочно, нигде невозможно было раздобыть, словно он насмехался над жестковыйными новыми ахейцами и нарочно не давался им в руки. А ведь, согласно “Die Tagfalter”, этот рябенький божок обитал именно в Fennoskandien 7 , и, более того, в её юго-восточной части, которую Долгоруков вознамерился покорить.

Военные энтомологи вооружились разборными сачками на телескопических ручках с такими огромными мешками, что в них можно было поймать не бабочку, но откормленного зайца, а также пистолетами и полусаблями на тот конец, если вместо бабочки вдруг попадется финляндский партизан. Долгоруков вручил Толстому пинцет, которым пойманную бабочку следует держать за кончики крыльев, дабы не повредить их драгоценную поверхность, и крошечными треугольными пакетиками из вощеной бумаги, в которые бабочек помещают до надлежащей препарации. Охотники надели соломенные шляпы с сетками от комаров, особенно въедливых в этих краях, положили в корзинку пистолеты, салфетки, лепешки кнекебре и плетеную бутылку вина и тронулись в путь.

7

( Нем.) Финноскандинавия

Всю дорогу от бивака до опушки ближайшего леса князь не проронил ни слова и только сбивал лопухи суковатой дубиной jacobin, которая в Париже времен Директории продавалась за большие деньги, а здесь валяется под каждым деревом. Толстой предчувствовал, что князь собирается сообщить ему нечто важное и, по врожденной своей догадливости, опасался прервать его откровение неловким словцом. Последнее время ему казалось, что Долгорукову как-то не по себе, словно он ожидает какой-то неприятности, заболел или потерял кого-то близкого. Похоже, что даже воинская слава перестала его тешить. А иногда, посреди бурного военного совета, он вдруг замолкал, глядя пустым взглядом перед собой, через силу стряхивал с себя оцепенение и отвечал невпопад.

– Какое верное, грубое и нежное это русское слово «бабочка» – маленькая летающая баба, – наконец промолвил князь.

– Не то что «масляная муха» англичан или французская «папильотка», – согласился Толстой.

– Я ловлю только таких, каких нет больше ни у кого. Потому и не поймал никакой, – признался Долгоруков с таким сердцем, что Американец догадался: речь все-таки не о бабочках, но о тех существах, от которых пошло их название.

– Будто бы и не поймали с вашими-то данными? – усомнился Толстой и подумал: «Свечка жалуется на мотыльков».

– Я не ночных бабочек имею в виду, – с досадой откликнулся Долгоруков. – Каждый желающий может иметь их столько, сколько позволяет его кошелек, но такие победы не прибавляют чести. Я говорю про таких женщин, которые равны богиням и не могут принадлежать ни одному смертному, окроме тебя. Или такая, или никакой – вот мой принцип.

– Ежели вы нацелились на какую-нибудь королевну, то ваше положение действительно может быть затруднительно.

– Именно так, – ответил Долгоруков с грустной усмешкой.