Дуэлист
Шрифт:
– Хотите, я угадаю, князь, что вы мне ответили? – сказала Черная Принцесса, постегивая себя кнутом по подвернутому голенищу желтого ботфорта. – Вы написали: «Я вам не доктор, таскаться по ночам».
– Однако вы здесь, и записка не нужна, – отвечал Долгоруков, измельчая листок до микроскопических клочков, ибо к моменту произнесения этих слов он был уже влюблен настолько, насколько это вообще возможно, то есть, как говорится, до безумия.
– Неужели такое возможно? – спросил Толстой, наслаждаясь острым, крепким ароматом срезанного боровика.
– Смертельная любовь с первого взгляда? – переспросил Долгоруков.
– Неужели возможно, чтобы вы приняли переодетую даму за мальчика? Когда на сцену театра выходит актриса в мужском платье, это всегда бросается в глаза
– Не забывайте, мой друг, что княгиня явилась мне в образе слуги, – объяснил князь Долгоруков. – Я не обратил бы на неё внимания, даже если бы у неё не хватало одной ноги. С другой стороны, её фигура нимфы до сих пор остается такой стройной и гибкой, что её немудрено принять за подростка, а грудь так мало развита…
Князь погрузился в воспоминания на добрых десять минут и по рассеянности наступил на подберезовик. Толстой деликатно прокашлялся, Долгоруков встрепенулся и продолжил рассказ.
К шести утра, когда гости наговорились до умопомрачения и стали разъезжаться по домам, Михаил Петрович находился в каком-то потустороннем состоянии, наподобие того, что испытывают эпилептики перед приступом. Он чувствовал болезненную бодрость, и все предметы вокруг как бы излучали электрическое сияние. «Я болен или счастлив?» – думал князь, пожимая на прощание холодную, почти бесплотную ручку Эвдокси (так звали Черную Принцессу). Мальчик кавалергард, которому стало дурно от столоверчения, нечаянно повалил у двери тысячерублевую саксонскую вазу и обмер от ужаса, княгиня же при этом не моргнула глазом.
– Вы боитесь боли, мой принц? – нервно спросила она Долгорукова.
– Если бы я боялся боли, то выбрал бы другую профессию, – отвечал Долгоруков, жадно вдыхая теплый запах её волос.
– Тогда вам придется потерпеть, – сказала она вопросительно, повернула его руку ладонью вверх и вдруг оцарапала запястье чем-то острым. Надрез над веной получился действительно довольно болезненным, и князь едва сдержал вскрик неожиданности. Черная Принцесса мигом извлекла из бисерного мешочка на своем поясе хрустальную склянку, собрала в неё несколько капель крови с руки Долгорукова и укупорила склянку притертой точеной пробочкой.
– Теперь вы в моей воле, – сказала Черная Принцесса и слизнула каплю крови с запястья князя.
«Она безумна, только такую женщину можно любить», – подумал Долгоруков.
Никто не знает наверное, применила ли Princesse Noire какую-то магию против князя Долгорукова. Но после похищения крови Михаил Петрович стал непрерывно грезить о Черной Принцессе, видеть её во сне, явственно слышать наяву её голос и даже вступать с нею в астральную беседу, к недоумению окружающих. Княгиня Эвдокси была прекрасна в полном смысле слова, хотя и несколько щупловата на московский вкус. Огромные смоляные глаза пугающе горели на её бледном лице с вишневыми губами и тонкими нитями бровей. Нос был, пожалуй, великоват, но царственно очерчен, а черные блестящие кудри спускались тяжелыми волнами до самого пояса. К тому же она обладала интересной резкостью движений, которая обыкновенно исчезает у женщин после семнадцати лет, и довольно неожиданным для такого тельца, томным и немного грудным голосом.
Влюбиться в неё было немудрено, но избалованный Долгоруков ещё не решил, что ему нужна именно такая любовь. А между тем любовь без спроса охватывала его болезненной манией.
При своем детском виде княгиня Г. была все-таки не достаточно юной для невесты. Она была, как-никак, замужней женщиной. А предложить ей роль метрессы, которая была бы естественной для любой нормальной женщины в её положении, казалось даже чудовищно. Дело в том, что при всей своей красоте, живости ума и смелости поведения Черная Принцесса словно бы не обладала биологическим инстинктом самки, заставляющим молодых женщин интересничать, заманивать мужчин в свои сети и, отдавшись, завладевать ими.
С каждым днем князь Долгоруков все больше убеждался, что те злосчастные
мужчины, которых молва связывала с La Princesse Noire, были в действительности её духовными друзьями или, во всяком случае, каким-то астральными любовниками, не посягавшими на её тело. Если бы княгиня в первую же ночь пустила его в свою постель (что было не такой уж большой редкостью, как принято изображать в литературе), он бы давно успокоился и на самом деле стал бы лучшим из её друзей. Но княгиня его попеременно манила и отталкивала, дразнила и жестоко разочаровывала. Словом, она вела себя как девственница, и теперь, через несколько месяцев безумных ночных бдений, умопомрачительных мистических диспутов и исступленных спиритических сеансов, он готов был поклясться, что Princesse Noire была целомудренна даже по отношению к своему пожилому мужу, который безропотно обеспечивал дорогие капризы жены, но предпочитал земные ласки крепостной экономки.Черная Принцесса точно не принадлежала ни одному мужчине. Но она не принадлежала и Долгорукову, требуя от него безусловной верности. Эта тщета настолько разодрала душу князя, что он уже и в мыслях не мог изменить княгине Г. Для того, чтобы хоть как-то ослабить муки изнурительной мании, брат Петр предложил ему навестить модный немецкий бордель фрау Вейсбюст (она же мещанка Белогрудова), однако это доставило Михаилу Петровичу не большее удовольствие, чем посещение нужника.
Ужасаясь своей ошибки, Долгоруков явился к княгине как-то днем, когда её чары не действовали, и сделал формальное предложение. В дневном свете, с убранными волосами и темными кругами бессонницы под глазами, Черная Принцесса вовсе не казалась демонической колдуньей. Это была обычная худенькая женщина лет тридцати, довольно миловидная, но не богоподобная, такая же, каких десятки других. Долгоруков впервые заметил на её бледных плечах веснушки. Но теперь это не имело ни малейшего значения, потому что само её присутствие вызывало у него дрожь.
– Согласны ли вы быть моей женой? – спросил Долгоруков.
– Не знаю. О да, я согласна, – отвечала Эвдокси с болезненной улыбкой, кутаясь в шаль.
– Для этого вам следует получить развод.
– Я напишу моему мужу.
После таких слов пылким возлюбленным полагалось бы заключить друг друга в объятия и слиться в экстазе поцелуя, но князь и княгиня отпрянули друг от друга и разбежались как зачумленные.
Недели через две из Москвы пришел ответ от князя Г. Муж Ночной Принцессы отвечал, что не намерен дать развода, ибо по-прежнему любит свою жену и остается её супругом перед Господом. Если же ей угодно взять себе любовника, он не собирается вмешиваться в её частную жизнь и даже готов оплатить связанные с этим издержки.
«Какое утонченное издевательство», – думал Долгоруков об этом мнимом добряке.
К счастью, вскоре после отказа князя Г. разразилась первая война с Наполеоном, и Долгоруков отправился в Богемию.
Среди бумаг Американца Толстого, которые он мне показывал, хранился черновой протокол военного совета от 13 октября 1808 года, где обсуждалось грядущее сражение при Иденсальми. Я сделал для себя копию этого любопытного документа, набросанного рукой Федора Ивановича и представляющего собою как бы беглый абрис отношений князя Долгорукова и генерала Тучкова-1, погибшего от раны после Бородина.
Смерть уравняла обоих генералов, потомкам одинаково дороги пылкий, заносчивый Долгоруков и честный, рассудительный Тучков. Их ссора накануне сражения, якобы ставшая причиной дуэли «на бруствере под шведскими ядрами», кажется нам необъяснимой. Но документ, который гр. Толстой хранил до самой смерти в память своего любимого начальника, показывает, что легенда сия не вовсе лишена основания. К тому же этот черновик проливает дополнительный свет на характер самого Толстого, продолжавшего ёрничать даже в скучной роли протоколиста. Остается только гадать, что было бы с адъютантом, составившим подобную бумагу для строгого Барклая или сурового Багратиона. Не говоря уже о нынешнем лакейском веке…