Думки. Апокалипсическая поэма. Том второй

Женю вот Обезьянин боится, Женя ему самый закадычный враг. Фенька – делает вид, что знать он не знает никакого Фенька. А вот Витя зато лучший ему приятель: как Витя, так и Обезьянин тут как тут: и потешается он над Витей, и по всякому его обзывает, а то и по уху шлепнет.

В ложечку, которая у меня заместо зеркальца, страшно заглянуть – а как оттуда на меня посмотрит Обезьянин.

Почему иногда ты Обезьянин и поступаешь как Обезьянин, а с другими ты как ты есть – ты? Разве глядишься ты в людей как в ложечку-зеркальце? А Обезьянин тебе на ухо шепчет, его с волосиками губы мерзко щекотятся: «Как у тебя все славно выходит, все гладенько! Все-то у тебя другой в виновниках, а сам ты – золотце, хороший!» И он прав, наверно прав. И так противно от того, что он прав!Вот как Обезьянин смотрит на новенькую? Самыми мерзкими масляными глазами смотрит на новенькую Обезьянин. А уж в мыслях у него тогда, у нормального такого в мыслях и быть не может! А разве может вся эта пакость от новенькой в нем отражаться? – глупость моя догадка да и только. Мое дежурство мой Обезьянин. Хоть, что ли, черенок от лопаты бери и колоти себя им, пока Обезьянина целиком не выколотишь!..

Вот от этого-то я и спать все не могу, потому что мой Обезьянин непременно где-нибудь рядышком и мучает меня. От этого и оттого еще конечно, что Витя страшно храпит.

Не помню как мне все-таки удалось заснуть, но спал я недолго – меня разбудил чей-то взгляд.

Я проснулся, а прямо надо мной нависает новенькая и пристально на меня смотрит глаза в глаза, я даже испугался чуть-чуть.

– Ты чего? – спросил я.

– Вставай, пойдем! – сказала новенькая.

– Куда? – я обсмотрел кинозал заспанными, ничего не видящими глазами. – Все уже встали? Нет? Мне еще палкой с утра трясти!

– В жопу твою палку! Пойдем!

Я преувеличенно скривился:

– Фу как некультурно! – сказал я.

– Что некультурно? – удивилась новенькая.

– Так говорить, не говори так, – попросил я.

– В жопу твою культуру, – сообщила новенькая.

– Говори тогда задница.

– Почему?

– Не так слух режет.

– Тоже мне неженка! – воскликнула новенькая. – В жопу твою задницу! Вставай! – и она схватилась за мое одеяло и сдернула его с меня.

Вот позор, и зачем я лег в одних только трусах! А нет, не в одних, на ногах носки еще есть – но они же тоже ничего не прикрывают да еще и дырявые насквозь все.

Я сел, чтоб скрыть от новенькой позор своего тела.

Сопротивляться, конечно, нет никакого смысла и я протер глаза кулаками, кое-как натянул на себя штаны и рубашку, накинул на шею краснобархатный платок и поплелся вслед за новенькой. У стенок кинозала – спортивные маты, а на них торчат из-под тряпок черно-черные мальчишеские пятки, раздырявленные носки, руки, коленки и встрепанные головы – все спят; тишину нарушает только мирное и многоголосное сопение и даже Витя против своего обыкновения не храпит: хорошее утро чтобы хорошенько выспаться. Но мне не довелось: ни сегодня, ни вчера и, кажется, что и никогда во всю жизнь не усну я нормально.

Я прошел сквозь вестибюль и вышел на паперть Храма Новой Армии Спасения вслед за новенькой. Утро уже занимается, туманная прохлада оплетает ноги, а воздух замер в ожидании начала нового дня. Еще чуть-чуть, еще едва-едва и покажется солнце, раскрасит все, что не покрыто серой пылью, а пока все серое и чуть-чуть как бы потустороннее и от этого становится зябко так, как бывает зябко только по утрам за секундочку до солнца. Я преувеличенно широко потянулся, зевнул шире положенного с протяжным звуком, исторгнутым громче, чем надо. Проделал я всю эту пантомиму лишь затем, чтоб упрекнуть новенькую за то, что она разбудила меня так рано, но она на меня ровным счетом ноль внимания, поэтому мне пришлось спросить:

– Куда мы идем? – спросил я. – Или я и так уже знаю куда, просто еще не знаю, что знаю?

– Ага, – совершенно серьезно ответила новенькая.

– И куда же это? – поинтересовался я. – По утрам я, знаешь ли, соображаю плохо да и во внутрях у меня все еще спит и видит сны, так что я не знаю, где мне найти ответ на этот вопрос.

– А ты проснись и узнай! – потребовала новенькая.

– Я ты разбуди! – предложил я ей.

Новенькая посмотрела на меня странно-ласково, легко подтянулась на носочках, коснулась моих плечей и поцеловала меня быстро и в губы. Видимо все во мне действительно еще спало – я даже покраснеть толком не успел. Но как приятен ее поцелуй! Я закрыл глаза и мысленно уложил его на ту полку моей памяти, куда я кладу все-все связанное с новенькой.

– Разбудила? – спросила новенькая.

Да. Разбудила! У меня сердце колотит и сна ни в одном глазу, но я изобразил на своем лице сомнение: вроде как прислушиваюсь к своим внутрям и говорю:

– Кажется нет, не подействовало, – сказал я. – Тебе придется попробовать еще раз.

Моя провокация не подействовала, новенькая не стала меня больше целовать. Вместо этого, она ловко и крепко схватила меня за щеку, щипнула ее обидно и больно и обозвала меня спящей красавицей. И тут уж я покраснел – наконец действительно, наверное, проснулся, а как проснулся, так сразу же и понял зачем новенькая подняла меня так рано и куда она меня повела. Вернее, куда я еще не знал, но точно знал зачем.

Ноги подвернулись в коленках и я плюхнулся задницей прямо на ступеньку паперти.

– Сидеть! – воскликнул я. – Я не хочу сидеть!

– И что? – новенькая как будто бы удивилась.

– А то! – сообщил я. – Не хочу и не буду, – и я серьезно посмотрел новенькой прямо в глаза.

А ее глаза не дрогнули даже:

– Будешь, – говорит спокойно и просто и тут уж я понял, что:

– Буду, – нехотя согласился я.

Новенькая крепко взяла меня за руку и ласково, но твердо повела меня на казнь. Я же умру с думками сидеть, как же она не понимает! Может вырваться, лечь на пол, бить ногами и руками, расплакаться и начать монючить? – поможет? Наверное нет. Или просто убежать? – я не могу убежать от новенькой, я к ней прилепился уже крепче крепкого. Она у меня в сердце самом обустроилась и даже еще глубже, чем в сердце, в сердце самого сердца она у меня. Значит все, совсем абзац.

Я шел за новенькой молча и без причитаний, мысленно прощаясь и с Феньком, и с Женей, с Три Погибели и даже Вите с капелланом я сказал в своем воображении пару прощальных и теплых слов.

– Почему ты боишься? – спросила новенькая в тот самый момент, когда я рыдал на капеллановом плече, крепко ухватившись за его тонюсенькую шею, будто за спасительную соломинку.

– А почему ты не боишься? – вместо ответа спросил я.

– А чего там бояться? – сказала новенькая.

– Где там? – не понял я.

– В мыслях у думок.

– Где-где?!

– Ты все слышал, – равнодушно констатировала новенькая.

– Как в мыслях у думок?

– Так, в мыслях у думок.

– Ты там была?

Новенькая кажется чуть-чуть замялась:

– Я не уверена, – сказала она и легко пожала плечьми, – думаю да.

– И что же там?

– Сложно сказать, сложно объяснить. Ты должен увидеть сам.

– Так ты поэтому сидела с думками? Подглядывала?

– Да, – коротко и так, будто бы это самое обычное дело подглядывать в мысли к думкам, сказала новенькая.

– Дичь какая! – воскликнул я. – Зачем?

– Интересно, – сказала она. – А тебе разве нет?

– Нет, не интересно. Я их боюсь и особенно не люблю, когда они мычат. А уж в мысли их мне лезть совсем не хочется. Я даже и не думал, что они на самом деле думают, я думал, это просто название для них такое! – мои мысли спутываются, а слова катятся одно за другим не останавливаясь, налетают друг на дружку, друг через дружку перепрыгивают. Говорю, говорю, а все, кажется, нелепица какая-то выходит. – То есть я думал, что они думки, поэтому думают, а потом решил, что, может, они и думают, но нам-то откуда знать, а еще и о чем и пырят они просто, значит, или в эти свои дальние дали?! – закончил я вдруг толи вопросом, толи утверждением, хотя и сам уже не смог бы понять, что если это вопрос, то про что, а если утверждение, то о чем.