Дураков нет

* * *

– Как-то я даже не знаю… – в третий раз сказал Питер.

Его отец с жутким грохотом водил палкой по сетчатому забору, подзывая пса. На большом темном дворе по ту сторону изгороди стояла тяжелая техника. Собака могла быть где угодно.

– Он, наверное, только и ждет, чтобы кинуться на нас, – добавил Питер.

Салли посмотрел на него:

– Помнишь, как было в прошлый раз? Он не ждал. Он кидался.

И точно. Салли еще из машины не вышел, а доберман, пузырясь пеной, уже бросался на изгородь. Но все же отсутствие собаки настораживало. И пугало. Если бы они, как рассчитывал Салли, увидели, что пес, наглотавшись снотворного, мирно дрыхнет возле забора, Питер не колебался бы. Но Распутина не было видно. Исчезла даже упаковка из-под фарша.

– А где упаковка? – вслух задался вопросом Питер.

Салли обшарил лучом фонарика землю за изгородью. Упаковки нигде не было.

– Наверное, сожрал, – заключил Салли. – Это явно не самая умная собака на свете. Зато самая злая.

– Это меня и тревожит, – признался Питер. – Учитывая, какими выдались для меня последние несколько дней, все кончится тем, что эта злющая псина перегрызет мне горло.

– Ты полезешь или как? – спросил Салли. – Надо было попросить Уэрфа. Даже одноногий пьяница уже забрался бы на забор.

– Объясни мне еще раз, почему ты считаешь своим этот снегоуборщик, который мы собираемся украсть, – попросил Питер.

По дороге Салли объяснил ему, что снегоуборщик “в некотором смысле” принадлежит ему, поскольку его хозяин задолжал Салли денег и отказывается платить. Салли уже один раз украл этот снегоуборщик, но этот чувак, Карл Робак, в свою очередь, тоже украл его у Салли. В общем, это такая игра. И все же Питер никак не решался. То, что они собирались сделать, так походило на кражу со взломом, что едва ли закон отыщет отличия.

– Так и думал, что мать воспитывала тебя в этом духе. – Худшего оскорбления Салли не мог придумать.

Питер взялся за забор и тряхнул его, проверяя крепость.

– Лезь уже, – сказал отец. – Сколько можно.

Забраться на забор оказалось не так-то просто. Подошвы кроссовок были мокрые от слякоти и скользили. Вдобавок Питер с детства никуда не лазил и стеснялся своей неуклюжести. Наконец он втиснул ногу между изгибами сетки на самом верху и обнаружил, что подтянуться ему не хватает сил.

– Что случилось? – спросил отец. Резонный вопрос.

– Ничего, – соврал Питер, руки его тряслись. – Отдыхаю.

– Не застрянь.

Не застрянь. Отличный совет.

А потом вдруг Питер перемахнул через забор и очутился во дворе прямо напротив Салли, который в темноте был едва виден, хотя их разделял всего фут. Ладонь саднило, Питер пригляделся и обнаружил, что ободрал руку о забор. Отец направил луч фонарика ему на ладонь. Всего лишь царапина, но уже выступила кровь. При виде крови Питер странно оживился: его втянул в сомнительную затею опасный человек. Который вдобавок его отец.

– Держи ножовку. – Салли просунул инструмент под забор. – Там обычный висячий замок.

Питер взял ножовку, сделал несколько шагов вдоль забора и наконец нащупал ворота. И действительно, изнутри они были заперты на висячий замок. Салли как мог подсвечивал ему фонариком.

– Смотри палец себе не отпили, – посоветовал он.

Питер взялся за гладкую рукоятку ножовки, она идеально ложилась в оцарапанную ладонь. Отчего-то его грела мысль, что он вернет отцу ножовку со следами своей крови. Питер знал, что Салли с подозрением относится к интеллектуалам, а следовательно, и к Питеру с его высшим образованием, и не менее подозрительно – к частным школам, где тот учился, пока были деньги. Мать утверждала, что Салли, после того как она отправила Питера в приготовительную школу, обвинил ее в том, что она якобы воспитывает сына несоответственно своему общественному положению. На что Вера ответила: неправда, я воспитываю сына несоответственно твоему общественному положению. Это была одна из любимых баек матери, хоть Питер и подозревал, что на самом деле разговор сложился иначе.

– Дать перчатку? – предложил отец.

От предложения Питер отказался и принялся пилить замок. В ночной тишине скрежет казался громче, нежели ожидал Питер, он даже представил, как эти звуки разбудят мать и она догадается, в чем дело: ее тридцатипятилетний сын, преподаватель университета, помогает своему отцу, против чьего влияния она давно его предостерегала, грабить строительную компанию “Тип-Топ”. Приятное ощущение – отец и сын сообща выступают против многострадальной женщины, за тридцать пять лет Питер ни разу не чувствовал ничего подобного, и сейчас его охватил восторг. А с восторгом пришло и менее приятное осознание – быть может, они с отцом не такие уж разные, как он всегда полагал. Он-то, Питер, конечно, не из тех, кто бросает жену и детей. Он из тех, от кого жена с детьми уезжает сама, – следовательно, это ее решение, а не его.

Питер пилил замок, размышляя обо всем этом, и не сразу почувствовал, что сбоку от него в темноте кто-то стоит молча и неподвижно. Питер не оглянулся тут же, его приучил к этому Уилл, сын любил бесшумно явиться к нему в кабинет, который кладовка. Дверь Питер не закрывал, чтобы не было душно, Уилл подходил к нему сзади и молча стоял у отцовского локтя, смотрел, как работает Питер, и терпеливо ждал, пока тот поднимет глаза, заметит сына, и тогда Уилл расскажет ему об очередной жестокой выходке Шлёпы. Питер часто вот так постепенно ощущал присутствие сына, ощущал, что мальчик из какого-то взрослого сочувствия дает ему дочитать главу или закончить мысль, которую он выписывал на карточку. Питер торжественно принимал этот дар доброты, поворачивался на кресле – медленно, чтобы не испугать Уилла (свет не видывал такого нервного мальчика), – и сажал его к себе на колени.

Именно такое присутствие Питер сейчас ощущал у своего локтя, присутствие настолько спокойное и тактичное, будто там никого и не было или был маленький мальчик, дожидавшийся разрешения заговорить, и Питер не оборачивался, пока не перепилил первую дужку замка. Он даже ожидал, пусть нелогично, увидеть в темноте возле своего локтя Уилла.

Но там оказался не Уилл, а Распутин.

Доберман не шелохнулся, даже когда Питер отпрянул и в ужасе попятился к забору. Луч фонарика Салли, нацеленный на замок, не сразу отыскал собаку, но когда все же нашел, Питер едва не сомлел от страха. Казалось, доберман ухмыляется – пес скалился, угрожающе обнажив десны. От абсолютной тишины – не было слышно даже гортанного рычания, какое, по мнению Питера, должно издавать животное, готовое наброситься, – становилось еще страшнее. Доберман стоял, широко расставив задние лапы.

И Питер, так и не успев решить, похож он или нет на родного отца, приготовился умереть. О том, чтобы вскарабкаться на забор, не могло быть и речи. Стоит ему шевельнуться – и пес тут же бросится на него. О том, что ему придут на помощь, тоже не могло быть и речи. От отца его отделял забор, да Салли все равно без оружия. Судя по тому, что луч фонарика застыл на собачьей морде, Салли тоже остолбенел – если не от страха, так от изумления. По крайней мере, подумал Питер, все кончится моментально. Доберман прыгнет и перекусит мне глотку – быстро и, Питер надеялся, безболезненно, ведь его наверняка натаскали на это. А вот отцу по ту сторону изгороди придется с ужасом наблюдать эту страшную сцену, не в силах помочь сыну. Питер не завидовал Салли и не жалел, что придется расстаться с жизнью. В каком-то смысле это свобода. От Шарлотты – он давно мечтал освободиться от нее. От знойной Диди и ее жеваных персиков. От профессии, в которой он ничего не добился и которая добила его. От жестоких, неумолимых материных ожиданий. Все это, к счастью, исчезнет в мгновение ока. И наступит блаженное небытие.

Пусть бы уж пес поскорее прыгнул, перегрыз ему горло – и все закончится. Однако Распутин по-прежнему лишь скалился – по крайней мере, сначала. Через несколько бесконечных микросекунд Питер заметил, что передние лапы добермана дрожат мелкой дрожью, точно от холода. Собаку трясло все сильнее, наконец передние лапы ее подкосились, и Распутин припал к земле; задние лапы еще держали его. Миг спустя собака то ли пукнула, то ли вздохнула, Питер не понял, и повалилась на грязный снег.

Питер едва не последовал ее примеру, упасть ему помешал только голос отца.