Душа в тротиловом эквиваленте

– Что, рассказывал?

– Да нет, о 'той' жизни, он молчит. Стыдно, говорит, не так я там жил. Но со стороны видно хорошо. Опять же, ребята маленковские видели, как он за домом с Марголиным упражняется.

– И что говорят?

– Говорят, что это кто угодно, но не мальчишка. Сгородил он там себе, понимаешь, из досок и старого х/б мишень. И развлекается. За день - пачки две-три патронов от мелкашки. По суставам, в движении, не промахиваясь. Только успевает прорехи зашивать. За три дня - две доски сменил. Такой вот мальчик. Заказал себе HP-35 c двойной обоймой.

Да и по виду это уже скорее, подросток, а не мальчишка.

– Ну, со стрельбой, тут бабка надвое. У него прикрепленный - Валентин Холодов, он так и стреляет. Может, научил.

– Шутишь? Научиться таким фокусам сложно - не каждому дано и время какое-то нужно. А тут раз сходили на стрельбище, и готово - садит навскидку.

– Так уж и раз?

– Точно тебе говорю, один раз всего! Теперь он из дома не выходит. И сестра его - тоже. Но ее в другом коттедже поселили. Пришлось даже хозяев слегка подвинуть.

– Что там опять?!

– А то, что они пока среди людей находиться не могут. Больно им, плохо. Чуют эмоции, лечат, забирает боль. Теперь вот, вынуждены учиться отгораживаться от чужих эмоций.

Вера, она пожестче Юры, восстановится быстрее. У нее это в магазине впервые проявилось. Скандальную тетку взглядом на колени поставила. Народ сбежал от греха - такой жутью от ее взгляда веяло. А люди там, сам знаешь, проверенные и не из пугливых. Многие войну прошли.

– Сказал бы кто другой - не поверил! Тебе - верю. Но понять такого все равно не могу.

– Не ты один. Вот, почитай, что аналитики пишут.

Матвей Федорович, привычно выделяя главное, пробежал глазами четыре машинописных странички, украшенных грифом 'Совершенно секретно'. Тяжело вздохнул, и, повернувшись на стуле вполоборота, открыл дверцу сейфа. Покосился на бутылку, ждущую своего часа в углу, мотнул головой, закрыл дверцу и попросил секретаря принести чаю с лимоном.

– Голова чистая нужна. Сейчас еще Гриша подойдет, и поговорим. Очень уж всего навалилось...

– И не говори, - эхом отозвался Андреев.

– Теперь об этих бумажках: тебе не кажется, что аналитики твои перемудрили. На основании единственного факта...

– Не единственного. Юра и Вера - это, как минимум, уже два факта. Дед пока в дороге. Приедет, узнаем, что там да как. Скажу больше, никому не известно, в кого превратятся ребята, которые постоянно общаются с Семецким. Мысли на этот счет у специалистов разные есть...

– И все-таки, это слишком! Слишком мало фактов, чтобы утверждать, что в самое ближайшее время человечество разделится по неизвестному нам пока критерию.

– Спорно, я бы сказал.

– А может, мы оба ошибаемся. Примерно как те два студента из старого анекдота. Потому не стоит спешить с выводами.

– Что это за анекдот? Не слышал.

– Идут два студента-медика, впереди какой-то странной походкой топает старичок.

Один из студентов ставит диагноз:

– Геморрой.

– Скорее, паркинсонизм, - говорит второй.

– Спорить будем?

– Hу давай!

Подошли к старичку и спрашивают, что же у того, и рассказывают о пари.

– Все мы немножко ошиблись, - говорит старичок. Вы думали, что у меня геморрой, вы - что паркинсонизм, а я думал, что пукну, и ошибся...

– Расскажи, как он тебе слух вернул.

– А нечего рассказывать. Прогулялись по лесу. Поговорили...

– Так, - задумчиво протянул Шкирятов.- Теперь я начинаю сомневаться, кто это передо мною. То ли Андреев, то ли неизвестная науке марионетка.

– Брось. Нет в нем зла. Он слух мне поправил, и лег. Лег так, будто его выпотрошили. Синий стал.

Представь, лес, елки заснеженные, охрана далеко. Мне - хорошо, а пацан - синеет. Ну, в госпиталь позвонили... Короче. Сахар у него упал. Сильно. Глюкозу внутривенно, и ожил хлопец.

– А что, когда он тебе слух поправил, ты сразу это понял?

– Нет, часа через два-три. Аппарат снял, но вроде -слышу! Смутно, но не как раньше. Совсем правильно, говорит, будет через полгода. За это время, мол, нужные клетки обновятся. А 'программу' он, вроде, поправил. И действительно, теперь - живу. Работать нормально можно, а ты вдруг - марионетка, марионетка!

– Сомнительно все же. Сегодня лечит, а завтра?

– Не сомневайся. Лучше найди день, слетай к нему. С добром он пришел. Мы, когда по лесу гуляли, подошли близко к площадке, где кинологи с собаками занимаются.

– И что?

– И бежит на нас такая собачка. Голова больше чем у человека. По виду - сожрет сразу. Я плохо в них разбираюсь. Лохматая, большая.

– Наверное, кавказская овчарка.

– Не знаю, какая это овчарка. Рыжая, приземистая. Больше похожа не на собаку, а скорее, на крокодила, который, чтобы в нашем климате жить, шерстью оброс.

– Они такие и есть, настоящие кавказцы. Серые - это уже не совсем то.

– Он ей: 'Лапонька, ласковая, иди сюда, хорошая' И я вижу, как эта мохнатая зверюга вдруг начинает вилять хвостом, мотать башкой, прогибать спину. К земле припадает. Подпрыгивает, да так смешно, будто щенок, на четыре лапы приземляясь. Ласкаться хочет.

И на морде - крупными буквами: 'Я лапонька, я лапочка, наконец-то меня поняли'!

– И что?

– Да ничего. Потерлась она об нас, погладили ее, потом кинолог прибежал. Поверить не мог, что все в порядке! Уводил собаку, и оглядывался каждые пять метров, будто какое чудо увидел. А мы ничего, мы дальше гулять пошли.

– И потом у тебя со слухом полегчало.

– Я же тебе говорил, не потом. А часа через два - три. Ты готовься, Хозяин решил, что теперь я работать могу. Кабинет этот снова мой будет, а ты примешь Аттестационную Комиссию. Не ту, которая кандидатов и докторов плодит, а новую, что каждому свое место определит. Тяжко там будет.

Первый враг любого стремящегося к развитию общества - это не интервент, а свой собственный, до боли родной обыватель.

Мы с тобой знаем, что везде, где общество руководствуется высшими целями, люди в итоге живут лучше, чем там, где верх берут одиночки, гребущие под себя. Страна, в которой количество шкурников и эгоистов превышает критически допустимое, обречена.