Душехранитель

— Как ты его назвала?

Она показала на губы и виновато улыбнулась. Андрей махнул рукой: какая разница? Наверняка ведь Сашей…

Наскоро затолкнув в себя пищу и даже не заметив, что проглотил, Андрей посмотрел на часы. Рената унесла Сашу в комнату и вернулась, уже полностью одетая.

Серапионов снова подумал, что видятся они, скорее всего, в последний раз.

— Рената, ты можешь меня выслушать?

Царица. Вечно юная, красивая, сияющая. Он еще тогда, в Одессе, поймал себя на том сравнении: царица!

Рената кивнула, сцепила руки за спиной, оперлась на подоконник.

— Я знаю, что не вызываю у тебя никаких хороших чувств. Это неудивительно. Мне жаль, что мы были по разные стороны. Мне жаль, что я причинил тебе много зла. Я не претендую ни на что. Мне не нужно прощения. Просто хочу, чтобы ты знала: я многое бы отдал… я все бы отдал, чтобы изменить прошлое. Но это невозможно.

Она привстала, выпрямилась, продолжая молча глядеть прямо ему в глаза. Ни одна женщина не могла долго смотреть ему в глаза. Ни одна женщина не могла находиться рядом с ним, не испытывая робости. Ни робости, ни ненависти не было в Ренате. Она внимательно слушала. Без укоров, без слез.

Андрей шагнул к ней, обнял. Он и не надеялся, что когда-нибудь сможет сделать подобное, а потому с ужасом подумал теперь, что эти сказочные, неправдоподобные мгновения вот-вот закончатся…

Рената — он чувствовал — расцепила и приподняла руки. Он ощущал ее сомнения, прижимаясь губами к пахшим юной осенью золотым волосам, теплым и мягким, как макушка ее сына. Их сына. И тогда она осторожно обняла его за талию, тело ее стало податливым, напряжение исчезло.

— Солнце… солнышко мое, — прошептал Андрей, проведя пальцами по ее щеке.

Она не отвела лица, когда он поцеловал ее — нежно-нежно, как не целовал еще никого и никогда. И Рената ответила, отозвалась всей своей душой, всем сердцем…

Всё. Время. Иначе он просто никуда ее больше не отпустит, а это… а так, он знал, будет хуже для них для всех. Неправильно, убийственно, безрассудно… Так нельзя. Идиотизм этой игры, которая для него уже перестала быть игрой, заключался именно в том, что так — нельзя…

— Ну все, погнали, — оборвал Андрей сам себя, отводя от нее руки. — Бегом-бегом…

Рената отступила и выскользнула за дверь. Как все запуталось… Не для этих троих запуталось — для него…

Вещей у них было немного. Даже не пришлось возвращаться — все поместилось в его маленькую спортивную машинку сразу. И лишь когда Рената медленно прикрыла за ним дверь своего нового пристанища, он сообразил: вот теперь — точка. Вот теперь-то и пора начинать забывать их имена…

Уже дома, заезжая в гараж, Андрей обратил внимание, что на коврике у заднего кресла валяется какая-то тетрадка в темно-коричневой обложке.

Он поставил машину, взял тетрадь и, наскоро пролистав ее, полностью исписанную, поднялся к себе.

Андрей думал, что, приехав, он сразу же заснет мертвым сном, но этого не случилось. Он прочел все, что было в тетради, все — от и до, — легко разбирая мелкий, убористый и четкий почерк Ренаты. Он знал, что это написала она. Каждая строчка дышала ею.

И… Андрей понял: Рената отнюдь не потеряла разум. Она обретает его. От начала повествования и до конца чувствовалось, как развивается ее видение, как просыпается ее странная, но знакомая и ему память. Он видел, почти осязал картины прошлого, нарисованные этой сказочной женщиной… Любимой женщиной. И навсегда утраченной им женщиной. Такова прихоть судьбы. Или наказание…

* * *

«…Острые зубы отравленной стрелы-змеи впились в лодыжку старого Ра. Вскрикнул он, и тьма пала на храмы и пирамиды Та-Кемета. Заслонила Ра его стража, и наступила среди бела дня глубокая ночь. Лишь спутанные волосы бога Солнца выглядывали из-за щита охранника…

Заохал отравленный Ра, а змея проникла в него и растворилась в нем без остатка.

Инпу спрыгнул вниз, поднял на руки брата, дернул его за нос и засмеялся:

— Тебе ни за что не догнать меня!

И, повизгивая, они тут же нырнули во тьму, оставив меня в смятении.

— Что случилось?! — вскричали Нетеру, Девять первых богов Та-Кемета, являясь в пустыню.

Вместе с ними с вопросом «Что случилось?» выбежала и я, дабы не подумали на меня остальные боги.

— О, дети мои! — простонал отец, терзаясь от невыносимой боли, и я закусывала губы до крови из-за жалости к нему, и сердце мое обливалось кровью, страдая так, словно ядовитая стрела пронзила меня. — Я не могу различить, что же это! Это змея, которой я не знаю, или это стрела, яда наконечника которой я не ведаю… Яд убивает меня…

Никто из Нетеру не мог спасти Ра. Тогда он вспомнил обо мне:

— А где дочь моя, Исет? Призовите ее мне на помощь!

Я предстала пред очами отца.

— Этот яд, отец, страшен тем, что он — часть тебя. И кому, как не тебе, знать, что власть над частью можно получить, лишь произнеся вслух имя владельца целого! Истинное имя, отец! Сотвори имя, отец! Произнеси имя! И я изгоню яд!

— Я не могу сказать тебе своего тайного имени, Исет… — пробормотал Ра, колотясь в судорогах.

Конвульсии отца были моими конвульсиями. Весь мир дрожал, вздыбливались моря и океаны, пожары ползли по владениям Геба, раскалывались горы, исходили дымом и лавой вулканы. И я поняла: если он не произнесет своего имени сейчас, я убью себя, лишь бы не видеть всего этого…

— В этом имени — все мое могущество! — простонал Ра, стискивая зубы. — Как я поведаю тебе такое?!

— Зачем тебе могущество, отец, если ты умираешь, не выпустив Бену из клети?! Погибнет весь мир, Великий Ра! Прозрей же!

— Хорошо, я скажу тебе истинное. Я Хепри утром, Ра в полдень и Атум вечером… Теперь ты знаешь…

Я прочла заклинание, перечислив все имена, что он сказал мне. Но яд продолжал действовать. Он обманул меня.

— Не было твоего сокровенного имени в том, что ты мне говорил, отец! Не медли, пока могут еще уста твои произносить слова!

— Нет! — и старик зарыдал.

Змея сдавила его огненными кольцами, поразила все члены, отняла речь. Я поняла, что все кончено, и потянулась к своему поясу, где припасла для себя яд.