Два апреля

– А я и не думаю, что вам нужна особая работа,- возразил он.
– Я думаю о том, что у меня нет штатов уборщиц, официанток и судомоек.

Конечно, он подумал, что грешно было бы заставить эту изящную интеллигентную женщину возиться с грязной посудой, вениками и тряпками.

– Возьмите меня матросом. У меня сильные руки. Я слышала, что женщины бывают матросами.

– Женщины бывают матросами на баржах, катерах и речных трамваях, - сказал Овцын.
– Все матросы у меня уже есть. Да я и не взял бы вас матросом. Видите, какая это невыполнимая затея...

Она опустила голову. Пряди блестящих темных волос загородили лицо. Тонкие пальцы поворачивали чашку.

– У вас есть родители?

– Мама в Рязани, - тихо сказала она.

– Поезжайте в Рязань, и все будет хорошо. Прошлое останется здесь, на Балтике.

– Зачем вы спасли меня?
– сказала она, не поднимая головы.
– Чтобы потом не упрекать себя, что не спасли меня? Вы исполнили долг и сохранили чистую совесть, а что будет с человеком, вам наплевать. Что человек почувствует, вам безразлично. Это уже его дело, вы в стороне. Я не поеду в Рязань. Зачем я стала вам навязываться? Конечно, это глупо. Просто испугалась жить в пустоте. Даже не это. Придумала себе какой-то долг. Впрочем, это именно это.

– Я не очень-то верю в слова, - сказал Овцын.- Простите, но я не верю в существование усложненных душ, погибающих от жизненного примитива. Игра - может быть. Самовнушение - может быть. Сумасшествие тоже может быть. Все фанатики - лицемеры или сумасшедшие. Нормальный человек не бывает фанатиком, для него всегда существуют варианты. Утрите ваши слезы, они ничего не доказывают, кроме того, что вы не достигли заранее поставленной себе и хорошо обдуманной цели. Вы захотели совершить великое и красивое. Подвиг благодарности. Вам мало просто сказать спасибо. Ей-богу, это искусственное. Со временем все утрясется и вы успокоитесь.

– Прощайте, - сказала она.
– Вы ничего не поняли. Вы ничего не можете понять. Я ошибалась, когда думала о вас.

– Оскорбления тоже ни к чему, - мягко сказал Овцын.

В широкие окна проникло, наконец, солнце. Овцын курил и рассматривал дым, завивающийся кольцами. В солнечных лучах пряди дыма были голубыми, а всходя под потолок, тускнели, расплывались в грязновато-серое облако. Ксения не поднимала головы, не уходила. «Все это не так просто, как я изложил,- думал Овцын, - все это много сложнее, я понимаю, но не могу высказать. Древние китайцы не из пальца высосали свой закон, древние китайцы были дьявольски мудры, они разбирались в людских душах, как мы разбираемся в таблицах логарифмов, из-за которых нам, может быть, и не хватает времени разобраться в душах. Мы стремимся упростить, чтобы было легче, но не упрощаем, а сводим к примитиву. Нам хочется, чтобы человек, испытывающий необыкновенное, оказался лицемером. Мы завидуем ему, а от этого недалеко и до ненависти ко всему тому, чего мы не нашли в своей куцей душонке... Впрочем, почему «мы», когда я думаю о себе?..»

– Давайте выпьем еще кофе, - сказал он.

Ксения налила в чашки остывший кофе и опять стала пить его маленькими частыми глотками. Слезы уже высохли, и глаза ее потускнели, а бледное лицо стало еще бледнее, если оно могло стать еще бледнее. В солнечном свете стали заметными морщинки на лбу и в уголках рта.

Постучался и зашел Алексей Гаврилович - в колпаке, в белом переднике, с чистой салфеткой на левой руке.

– Извините, Иван Андреевич, - сказал он, увидав незнакомого человека за столом.- Думал, можно убрать посуду.

– Присядьте, Алексей Гаврилыч, - пригласил Овцын.

Решение далось ему с трудом, тренированный на рациональных зависимостях рассудок протестовал против этого решения, но сердцем он чувствовал, что его надо принять, именно это решение, и рассудок на этот раз не прав, на этот раз нужно довериться сердцу- оно ведь тоже не совсем дурацкий орган в организме. Порой и в море, когда туман, когда ничего вокруг не видно, и собственный голос слышишь, как через подушку, а берег близко, а морской дьявол натыкал вдоль курса камней и мелей, идешь вперед, уповая на что-то непостижимое рассудком, доверяясь только сердцу, - и не каждый раз такое кончается аварией. Даже, пожалуй, в большинстве случаев такое не кончается аварией. Мудрое сердце управляет тобой, ты управляешь судном, и оно минует опасности. Сердце подсказывает тебе, где положить якорь, а утром в солнечном свете ты видишь перед носом острую скалу, о которую распорол бы борт, проработай машина еще полминуты.

– Вот такое дело, Алексей Гаврилыч, - сказал Овцын, когда повар подсел к столу.
– Скоро в море, пора нам брать буфетчицу. Ксения Михайловна предлагает свои услуги.

– Я сперва подумал, это артистка сидит, - сказал Алексей Гаврилович, бесцеремонно оглядывая Ксению.

– Эта девушка будет хорошо работать, - сказал Овцын.
– Она будет очень хорошо работать.

– Всегда надо хорошо работать, - сказал повар. Я только опасаюсь, что у нее заведется много помощников. Тогда не ждите в столовой порядка.

Ксения быстро взглянула на Трофимова и снова опустила ресницы.

– А вы в меня глазками не стреляйте, - сказал Алексей Гаврилович.
– Я дело говорю.

– Чепуху вы говорите, - сказала Ксения.
– Никаких помощников не будет.

– А это от вас зависит?
– прищурившись, спросил повар.

– Конечно, от меня.

Повар хмыкнул, но не стал спорить.

– Ксения Михайловна очень строгая девушка, - улыбнулся Овцын.
– Она всех помощников выгонит посудной тряпкой. В общем мы ее с завтрашнего дня оформим. Посуду можно убрать, Гаврилыч.

Повар, собрав посуду, вышел.

– Спасибо, - тихо сказала Ксения. Лицо ее просветлело и теперь не казалось таким неестественно бледным, как прежде.

– За что? Нечему радоваться. Теперь я для вас всего-навсего начальник, а пять минут назад был добрым знакомым. Хорошо ли это?

– Хорошо, - радостно сказала Ксения.
– Что я теперь должна сделать?

– Сейчас расскажу.

Он достал из письменного стола бланк и выписал направление в поликлинику - Ксении Михайловне Зарубиной, буфетчице теплохода «Кутузов»...

– В базовой поликлинике пройдете медицинскую комиссию, - сказал он, отдав ей бумагу.
– Непременно сделайте анализ на бациллоносительство и возьмите справку. Вы теперь, барышня, являетесь работником пищеблока, это положение ответственное.

– Я понимаю, - радостно сказала она.

– После этого сдадите паспорт и справки старпому, а трудовую книжку мне. Я запишу вас в судовую роль, и приступите к работе. Работа будет трудная и грязная. Кроме работы на камбузе и в салоне, придется еще каждое утро прибирать каюты командного состава. Честно говоря, мне приятнее было бы сходить с вами в театр, чем видеть, как вы подаете миски и возитесь с грязным бельем. Честное слово, приятнее было бы сходить с вами в театр, -повторил Овцын.

– Теперь это невозможно?
– спросила Ксения.

– Теперь это невозможно, - сказал он.

Он подал ей плащ, и она помедлила воспользоваться этой услугой, как бы сомневаясь, можно ли теперь. Он понял, улыбнулся, одел ее и даже слегка обнял за плечи. Ксения быстро наклонила голову и поцеловала его руку.

– Сумасшедшая девка!
– произнес Овцын, отскочив в сторону. Он покраснел. Ему так давно не приходилось краснеть, что от неожиданности ощущения заколебались перед глазами переборки каюты.